Мысли о Евангелии

I

 

По сути, Евангелие — первая антиутопия. На основе достаточно большого корпуса историй в этом жанре можно проследить схему, по которой строится их фабула, некоторые общие элементы.

Первым из них является сообщество, в котором изначально заложен изъян, способный рано или поздно привести к сбою в системе. Большинство антиутопий — фантастические произведения, где можно максимально остро продемонстрировать несправедливое в целом и тоталитарное в частности устройство общества. Тоталитаризм заключается в повсеместном контроле за жизнью людей, для такого строя они всего лишь шестерёнки в его механизме. Поэтому сравнение с системой вполне обосновано.

В один прекрасный для людей и ужасный для системы день в ней появляется человек, который, во-первых, видит изъян в своём мире и окружении, во-вторых, способен что-либо в них изменить или предложить альтернативу.

В силу различных обстоятельств эта личность либо просто имеет влияние на сограждан, либо занимает привилегированное положение в системе, и потому представляет опасность для существующего строя. Система стремится уничтожить инакомыслящего, физически или морально — сломать его волю, подчинить себе. В конце концов ей это удаётся, но остаются жить идеи еретика. Как вариант, ему даётся вторая жизнь, воскрешение.

В Дао Дэ Цзин сказано: «Кто умер, но не забыт, тот бессмертен». Иными словами, даже погибнув, пророк получает вторую жизнь в памяти людей, смерть — плата за бессмертие. Готовность умереть за свои убеждения лишь добавляет им ценности, не даёт исчезнуть с людьми, их разделявшими, и тем лишает силы виновных в гибели их проповедника. Ведь пожертвовал жизнью Джордано Бруно. Наконец, символическая смерть — один из элементов трёхактной драматургической конструкции, рубеж между вторым и третьим актом истории, за которым непременно следует победа над антагонистическими силами.

Нередко в антиутопиях эксплуатируется и мотив пророчества. Все перечисленные элементы присутствуют в Евангелии: римское владычество над Иудеей, жестокие нравы, Сын Божий, ветхозаветные пророчества о его рождении, его учение, казнь и воскресение.

Согласно Борхесу, «историй всего четыре», и одна из них — самоубийство Бога, приносящего себя в жертву во имя людей. Антиутопии именно из этой категории.

Хрестоматийный пример вплетения евангельских мотивов в повествование — первый фильм франшизы «Матрица». Появление Нео было предсказано, он жертвует собой, но воскресает. Подобных примеров множество, вспомнить хотя бы старинный «Метрополис» Фрица Ланга. Максим Камерер с его космическими технологиями из «Обитаемого острова» Стругацких вполне мог сойти за божество для примитивных племён — типичный палеоконтакт. Что уж тут говорить о другой книге тех же авторов — «Трудно быть богом», где статус героя указан в самом названии.

Выше отмечалось, что чаще всего антиутопии реализованы в жанре фантастики. Однако Евангелие — произведение отнюдь не фантастическое, или, по крайней мере, не задумано таким. Всё зависит от степени религиозности читателя. Существуют и другие антиутопии, где изображаемое общество вполне привычное, современное автору — своего рода «вырожденные» антиутопии. Сходу можно назвать «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи и «Объяли меня воды до души моей» Кэндзабуро Оэ. В них присутствует гротеск, но нет той доли вымысла, который бы отличал изображённый мир от повседневного и делал произведение собственно фантастикой.

В конце концов фантастика лишь зеркало повседневности. Она призвана предупреждать человечество об опасностях, грозящих ему на пути исторического развития, и вдохновлять на познание мира вокруг. Конкретно антиутопия решает первую из двух названных задач, а обращаться к ней писателей заставляет ощущение несправедливости мира — та экзистенциальная вина, за которую судили героя Кафки в «Процессе» и которую удачно выразил Экзюпери в «Планете людей»: «Быть человеком — это и значит чувствовать, что ты за всё в ответе. Сгорать от стыда за нищету, хоть она как будто существует и не по твоей вине. Гордиться победой, которую одержали товарищи. И знать, что, укладывая камень, помогаешь строить мир».

Двадцатый век знал не один тоталитарный режим, чему, видимо, и обязан жанр антиутопии своей популярностью. Если герои антиутопий борются за лучший мир, аналог Царствия Небесного, то сторонники существующего строя — те же грешники, которые будут судимы по его наступлении, как были судимы, например, нацистские преступники после Второй мировой войны.

Самое страшное в тоталитаризме то, что он пускает корни и воспроизводит сам себя. Роман Кена Кизи повествует всего лишь о пациентах лечебницы для душевнобольных, но она является миниатюрной моделью целого общества. Она и подобные ей места временного заключения: тюрьма, армия, а иногда даже школа — снимают с людей, оказавшихся внутри, необходимость принятия решений, так как существование человека в такой системе строго регламентировано. Остаётся лишь иллюзия свободы выбора в каких-то мелочах. Таким образом, у пленников системы атрофируются воля и мышление. Сохраняются они только у руководящей верхушки. Человек из низов, способный сопротивляться и сохранить эти качества, способен и сам стать верхушкой — либо руководящей, либо оппозиционной. А деградация воли и мышления приводят к тому, что человек слепо следует установившемуся, данному свыше порядку, не пытаясь его анализировать и не принимая позицию тех, кто живёт иначе, несмотря на аргументы последних. Люди с атрофированной волей не станут рисковать и будут избегать перемен. Для них лучше стабильность, потому что перемены могут быть и к худшему. Такая позиция даже закреплена в языке: «Отсутствие новостей — тоже хорошая новость». Это желание законсервировать окружающий мир выливается в желание, чтобы тот, кто стоит у власти, стоял там как можно дольше — желательно вечно. Ведь что дальше — неизвестно. А дальше ничего страшного нет: государства появляются и исчезают, меняются их границы, а земля, народ и культура остаются.

 

II

 

Если Евангелие — первая антиутопия, то Иисус — один из первых проповедников анархизма. Вполне логично: тоталитаризм и анархизм — противоположные полюса общественной жизни.

В Евангелии говорится: «Итак, во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними…» Это правило предваряет постулат анархизма «обязательства должны выполняться», а он, в свою очередь, подразумевает ответственность каждого перед каждым. Нарушение договорённости — повод для аналогичного отношения обманутых.

Анархизм в своём исконном значении, сформулированном теоретиками этого учения и не искажённом массовым сознанием, не противопоставляет себя существующей власти и не призывает к погромам, грабежам и насилию. Он предполагает такую степень личной ответственности и инициативы, когда государственная власть становится лишней. Контроль нужен тем, кто не может распоряжаться собой без вреда для окружающих и приносить им пользу. Это перекликается с мыслью, высказанной в первом послании апостола Павла к Тимофею: «А мы знаем, что закон добр, если кто законно употребляет его, зная, что закон положен не для праведника, но для беззаконных и грешников, развратных и осквернённых, для оскорбителей отца и матери, для человекоубийц, для блудников, мужеложников, человекохищников, (клеветников, скотоложников,) лжецов, клятвопреступников, и для всего, что противно здравому учению, по славному благовестию блаженного Бога, которое мне вверено».

Так же Иисус не призывал к свержению римского владычества, но говорил о рождении нового мира с иной системой ценностей. Ведь зачастую человеческая низость не противоречит законам государства и допустима с точки зрения права.

Анархизм имеет моральные истоки, но не годится на роль общественного устройства. Анархистом может быть лишь отдельно взятый человек, таким его делает жизненная позиция, озвученная выше, — личная ответственность и инициатива. В противном случае снова выстроится иерархия.

 

III

 

Бывает два типа веры: желание верить и вера, граничащая со знанием. Вера в то, что люди не одиноки во Вселенной, и вера в то, что Земля вращается вокруг Солнца.

Пример для первой разновидности подобран неслучайно: афористично такая концепция веры озвучена, как ни странно, в сериале «Секретные материалы», где у Малдера в кабинете висит плакат с девизом: «I want to believe».

Второй тип веры равносилен знанию, между ними стирается различие. Далеко не каждый человек, дай ему в руки астрономические приборы, способен самостоятельно убедиться в истинности утверждения про вращение Земли вокруг Солнца и вынужден принимать его за чистую монету — а в природе встречаются явления куда более сложные. Истинность в таком случае гарантирует авторитет исследователя в научной среде. Именно вторую разновидность веры Иисус имел в виду, говоря: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: “Перейди отсюда туда”, и она перейдёт». Иными словами, Иисус придерживался мнения, что «ложки нет», а здесь уже недалеко до Кастанеды с его сдвигом точки сборки.

«Матрица» связана с жизнеописанием Иисуса гораздо глубже, нежели на уровне заимствования фабулы. Если вдуматься, виртуальный мир «Матрицы» по умолчанию допускает возможность бессмертия. Он нереален, а, стало быть, его законы, в том числе и законы природы, спокойно можно нарушать. В таком случае смерть настолько же иллюзорна, надо лишь себя в этом убедить, что с успехом и проделывает Нео.

Веру-знание определяет мера доверия к учителю. Во времена Иисуса научная картина мира по большей части состояла из белых пятен, этим и поддерживался его авторитет. Религия могла объяснить больше природных явлений или, если быть точным, снимала необходимость таких объяснений. Бог — создатель этой Вселенной, а, следовательно, волен поступать с ней, как пожелает. Собственно, сама концепция ветхозаветного Бога возникла, чтобы объяснить происхождение мира. Взять, например, такую цитату из книги пророка Исаии: «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия; Я, Господь, делаю всё это. Кропите, небеса, свыше, и облака да проливают правду; да раскроется земля и приносит спасение, и да произрастает вместе правда. Я, Господь, творю это. Горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных! Скажет ли глина горшечнику: "Что ты делаешь?", и твоё дело скажет ли о тебе: "У него нет рук"? Горе тому, кто говорит отцу: "Зачем ты произвёл меня на свет?", а матери: "Зачем ты родила меня?"»

Если горшки изготовляет человек, должен существовать некто, чьему авторству принадлежат небо, земля, горы и другие природные объекты, которых человек не создавал и создать не мог. Этим можно объяснить и запрет на изображение Бога в Ветхом завете: люди понятия не имеют, кто сотворил мир, и любое его изображение будет заведомо ложным, получится тот же горшок. На самом деле не Бог сотворил человека по образу и подобию Своему, а ровно наоборот, о чём мимоходом упоминал Эйнштейн в своей статье «Религия и наука».

Таким образом, умами людей во времена Иисуса владела религия, но никак не наука. Приход Нового завета на смену Ветхому можно сравнить с рождением релятивистской механики на фундаменте классической.

 

IV

 

Великие люди проливают свет на своё окружение, даруют им крупицу собственного бессмертия, сохраняют их имена для истории. Кто бы спустя века вспомнил имя Вараввы, преступника, которого отпустили вместо Иисуса? Его роль эпизодическая, но забылись бы и имена апостолов. Те разделили земной путь Христа, как разделяют его с каждым из нас наши друзья, и только величию Учителя они обязаны тем, что избежали забвения. Большой вопрос: от чего они страдали больше — от потери учителя или от потери друга.

В этом смысле нет разницы между ними и, например, Марселем Гроссманом, другом Эйнштейна. В Евангелии от Иоанна это проговаривается прямым текстом: «Вы друзья мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам всё, что слышал от Отца Моего».

Иисус называет их не учениками даже, но друзьями, которыми они в действительности и являются. Достаточно вспомнить, кого считают друзьями в повседневной жизни: тех, кто разделяет или, по крайней мере, уважает твои ценности и взгляды, кто готов прийти на помощь в трудную минуту. Однако в любой компании кто-то выделяется больше других в силу своих заслуг, как над всеми стоял Иисус. Это очеловечивает его фигуру, как и молитва в Гефсиманском саду. Кстати, откуда известно её содержание, если все ученики Иисуса спали? Не сюжетная ли дыра это, не художественный ли вымысел?