Мемуарные этюды

Догадки и гипотезы

— У вас дома хранились документы родственника-троцкиста?! И это в 1930-е годы? Тогда ведь попадали в лагеря вообще ни за что! А тут — целый архив запрещенной организации! — так я ужасалась когда-то, узнав от своего папы, что его отец Иосиф Самойлович Поляк (1891–1955), живший до войны в Харькове, спрятал у себя документы родственника, который опасался ареста.

— А куда потом делись эти бумаги?

— Кажется, этот родственник забрал их.

Я вспомнила об этом разговоре, когда в биографии Льва Зиновьевича Копелева наткнулась на такой факт: в феврале 1929 года, живя с родителями в Харькове, он (тогда 17-летний юноша) принял на хранение от двоюродного брата М. Поляка материалы подпольного центра оппозиции. Вскоре двоюродного брата арестовали.

Биографическая справка. Вот как рассказывает об этом в своих воспоминаниях Л. Копелев: «…Февральским утром пришел мой двоюродный брат Марк Поляк, пришел таинственно, сказал, что ждал на улице, пока мои родители уйдут на работу, а брат в школу; он вытащил из портфеля два больших пакета, обернутых газетами, перевязанных шпагатом: “Спрячь и получше. У меня может быть обыск. И никому ни слова…”. <...> В начале марта Мару арестовали. <...> Вскоре после этого вернулся из Верхнеуральского политизолятора Мара. <...> Он очень гордился своим четырехмесячным тюремным опытом, участием в голодовках, волынках и т.п. <...> Вскоре после убийства Кирова в феврале 1935 года арестовали Мару, и он уже не вернулся. Его доконали в лагерях несколько лет спустя».

Полистав страницы сайтов «Бессметный барак», «Открытый список», а затем — «Мемориальное кладбище Сандармох», я узнала, что Марк Самойлович Поляк (1905-1937) был арестован 7 февраля 1935 года, отбывал наказание в Соловецком лагере (Слаг), а 9 октября 1937 года был приговорен Особой тройкой УНКВД ЛО к высшей мере наказания. Сведения о нем обнаруживаются в списках заключенных первого соловецкого этапа, отправленного в поселок Медвежья Гора. Расстрелян 2 ноября 1937 года в урочище Сандармох (Карельская АССР).

Выходит, что именно Марк Самойлович Поляк, когда разносил документы своей запрещенной организации по домам близких ему людей, оставил часть своих бумаг у моего дедушки в феврале 1929 года (моему отцу было 7 лет), а после освобождения забрал их. Был ли он родным братом моего дедушки? Вряд ли. По рассказам моего отца, у Иосифа Самойловича были сестра Анна и брат Григорий. Почему тогда у них одно отчество? Может быть, после второго ареста в семье перестали говорить о нем, тем более — при ребенке?

Если он все-таки был дядей моего отца, то он мой двоюродный дедушка. А Лев Зиновьевич Копелев, в таком случае, — мой троюродный дедушка?

В гостях у Л. Копелева

Могла ли я предполагать такое, когда в августе 1977 года позвонила в незнакомую дверь московской квартиры и увидела открывшего мне приветливого великана с седой бородой? Едва впустив меня и услышав, зачем я пришла, Лев Зиновьевич засыпал меня вопросами: «Вы уже были на книжной выставке? Ну, как впечатления? Правда, интересно?» О международной книжной выставке-ярмарке (ММКВЯ), которая впервые проходила тогда в Москве, я слышала краем уха. Я робко пролепетала, что на выставке еще не была. Он тут же потерял ко мне интерес и препроводил в другую комнату, где его жена, Раиса Давыдовна Орлова, приняла переданные ей из Таллина сувениры и заняла меня светской беседой, в которой участвовали сидевшие тут же два иностранца. Живых иностранцев вблизи я видела впервые. Но в этом доме подобные чудеса казались вполне естественными. Выдержав приличное (по моим тогдашним понятиям) время для визита, я раскланялась и ушла. В соответствии с французской поговоркой про «остроумие на лестнице» на обратном пути я придумала несколько тем для интересного разговора и кляла себя за глупую застенчивость.

О Льве Зиновьевиче и Раисе Давыдовне я много слышала от Ирины Захаровны Белобровцевой, своего доброго друга и старшей коллеги. Именно ее подарки из Таллина я привезла тогда в Москву. Поэтому я прекрасно понимала, как бездарно была упущена возможность поближе соприкоснуться с этими замечательными людьми.

Биографическая справка. Лев Зиновьевич Копелев был писателем, переводчиком, правозащитником. В 1941 году добровольцем ушел на фронт, в 1943 награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны, а в апреле 1945 арестован НКВД за то, что защищал немецкое население от грабежа и насилия. Часть своего десятилетнего срока отбывал в знаменитой Марфинской шарашке, где познакомился с А. Солженицыным и стал прототипом одного из персонажей его романа «В круге первом». В 1957 году добился реабилитации и восстановления в Союзе писателей, поэтому смог вернуться к нормальной литературной жизни и стал известным германистом и литературоведом.

Официальная карьера продолжалась недолго. С 1966 года Лев Копелев попадает в «черные списки» за свою правозащитную деятельность. Он среди самых активных «подписантов» — диссидентов, которые подписывали письма в защиту своих репрессированных соратников. В результате — в 1968 году его исключили из КПСС, уволили с работы, а в 1977 году исключили из Союза писателей. Копелеву было запрещено преподавать и публиковаться.

Но разве при нашей встрече был он — энергичный, обаятельный, улыбчивый — похож на затравленного системой человека? Конечно, нет! И в этом заслуга его уникального человеческого таланта — любить жизнь, радоваться каждому дню и помогать людям.

В 1980 году ему было разрешено поехать в ФРГ, во время этой поездки Л. Копелев и его жена Р. Орлова были лишены советского гражданства, разлучены с родными и близкими. Тогда казалось — навсегда. До своей смерти в 1997 году Лев Зиновьевич преподавал в университетах Германии и работал над грандиозным научным проектом «Западно-восточные отражения» об истории немецко-русских культурных связей.

Когда я позвонила Ирине Захаровне, чтобы сообщить, что поручение выполнено, и назвала в разговоре фамилию Копелева, я по наивности не сознавала, что подвожу этим Иру, ведь ее телефон прослушивался эстонским КГБ, а Лев Зиновьевич был под колпаком у КГБ московского. Позже, когда мы встретились, Ира объяснила мне ситуацию и, смеясь, добавила, что последствий у моей оплошности не было.

Человек, вернувший имена жертвам сталинского террора

Вот уже около трех лет, с 2017 года, я внимательно слежу за всеми событиями, связанными со сфабрикованным уголовным делом против карельского краеведа и историка Юрия Дмитриева.

Биографическая справка. В 1997 году Ю. Дмитриев обнаружил рядом с урочищем Сандармох место массовых сталинских расстрелов, где было тайно убито и захоронено более 6000 человек. Работая в архивах, историк выяснил имена погибших. В том же году там был установлен памятник, ежегодно 5 августа там проходит «День памяти», на который приезжают родственники безвинно убитых и устанавливают памятные таблички с их именами.

А в 2016 году власти, раздраженные деятельностью историка (правда о репрессиях до сих пор как кость в горле для наследников тоталитарного режима), инициировали уголовное дело. Весной 2018 года суд оправдал Ю. Дмитриева, но через три месяца он был снова арестован: новое следствие, новый суд, историк до сих пор находится в заключении.

Обо всех новостях этого дела я узнавала, вступив в группу «Дело Дмитриева» на фейсбуке. Каждый раз на очередное заседания суда в Петрозаводск приезжают люди из Москвы и Санкт-Петербурга, из других мест России, чтобы поддержать Юрия Алексеевича своим присутствием. Их не пускают в зал суда, они часами ждут в коридорах, чтобы за ту минуту, что он пройдет мимо них под конвоем, успеть своими аплодисментами и улыбками передать свою веру в его невиновность и победу справедливости. Я не могла быть там, рядом с ними, но внесла свой скромный вклад в оплату поездки на суд для тех, кто мог поехать.

Я не знала тогда, что я — тоже родственник расстрелянного в Сандармохе. Не знала, что Юрию Дмитриеву я обязана не только как гражданин своей страны, но и как внучка своего деда.

Вместо эпилога

Разговаривая со своими студентами-филологами о сталинских репрессиях, обязательно рассказываю им о великом вкладе Ю.А. Дмитриева в дело сохранения памяти о жертвах террора. Говорю и о сегодняшней судьбе Юрия Алексеевича. Молодые должны знать правду — и о прошлом, и о настоящем.

В конце концов, не так уж важно, был ли Марк Самойлович Поляк братом моего деда, более дальним родственником или просто однофамильцем. Гораздо важнее, чтобы память о нем и о неисчислимом множестве людей с такой же трагической судьбой не затухала в новых поколениях. Только это поможет исполнить завет, начертанный на памятном камне мемориального кладбища Сандармох: «Люди, не убивайте друг друга!»