Рассказы

Лес белых деревьев

 

— Провались эта дача куда подальше! Середина июля. — Максим забрался по лестнице и осторожно ступил на сомнительного вида доски. – Я на крыше Богом забытой дачи. На крыше, блин!

Дед сидел в тени разросшейся сирени и дул на чай в гранённом стакане. Тот слегка дребежал в медном подстаканнике. Напротив сидел отец, оперев локти о колени. Курил, смотрел куда-то мимо лестницы, приваленной к стене домика. Клокотания сына он игнорировал. Густые брови сдвинуты, под пожелтевшими от табака седоватыми усами не видно плотно сжатых губ.

— А помнишь, как Максимку сюда на лето привозили? Мы картошку на огороде окучиваем, а он тут в заколдованный лес играет. — Дед по-доброму хохотнул. — Лес белых деревьев. Так ты его звал? А, Максим? 

Максим балансировал на двух досках, опускаясь на карачки, чтобы постелить рубероид. За прошедшие годы крыша основательно подгнила, да и сам домик пришёл в упадок. Заходить внутрь Максим наотрез отказывался. Не видел его со школьной скамьи — и хрен с ним. Застелет крышу и свалит отсюда. Как его вообще угораздило поддаться на уловку отца. 

Едва не оступившись, Максим шумно выдохнул. Со лба потекло.

«Дыра дырой, а поперечные доски бросить надо, иначе толку не будет», — Максим прикидывал, как половчее сделать настил и отделаться от этой дачи ещё на бесконечное количество лет. Словно через дуршлаг он посмотрел вниз на убогую комнату, покривившийся диван, застеленный ватным одеялом.

Послышался крик. Максим вскинул голову и прищурился, ослеплённый. Солнце пыхнуло ярко-красным и превратилось в огромный красный мяч, который с мягким свистом тюкнул в лоб несостоявшегося кровельщика.

 — Эй, ты, проснись.

В голове гудело, в ушах стоял чей-то шёпот, переходящий в посвистывание. Вскрикнув и открыв глаза, Макс сел, заозирался. Было почти темно. Разглядев какие-то полки, деревянную лестницу, грабли и тяпки, он понял, что находится в подвале дачного домика.

— Смотри-ка, проснулся, — ехидный и скрипучий шёпот отчетливо прозвучал сверху.

Посмотрев вверх, Максим ощутил, как от головы всё ухнуло вниз, скрутив неприятно живот.

Наверху светилось небольшое круглое отверстие, словно сидел он на дне колодца. На дне очень глубокого колодца.

— Я ведь в подвале, — тупо произнёс он. – Или это чужой подвал?

— Да твой-твой! Ещё как твой!

Максим вглядывался в солнечное отверстие и никого не видел.

— Да кто ты?!

— Я маленький злобный карлик, — противно хихикнули сверху. — А ты думал кто?

«И правда, как это я не подумал про маленького злобного карлика».

Тут в руки ему упал тяжёлый конец каната и подёргался в ладонях, как змейка-уж, схваченный по ошибке.

— Мяч не забудь, — донеслось сверху.

Максим никак не хотел хватать верёвку, так и держал её на раскрытых ладонях. Как он сюда попал? И почему его обсмеивает некто, не показавшийся над ямой даже на миг? Разберёмся!

Подняв мяч и обернув руки несколько раз канатом руки, он нетерпеливо дёрнул верёвку. И его потащило так, словно другой конец дружно тянула толпа бурлаков. Максим упрямо держал мяч, выползая на поверхность. Выпластавшись полностью, он сел и быстро огляделся.

Рядом стояла девочка лет семи. Со смешными хвостиками, огромными глазами. В мятом платье, с отпечатками грязных ладошек на светлой ткани. Ему даже почудился густой аромат пиона.

— Мяч отдай, — хмурясь потребовала она.

Максим всё ещё озирался, стараясь найти тех, кто его вытащил, и заодно понять куда его занесло. И как.

А вокруг стояли белые деревья. Кора, ветви, листья — их словно накрыло снегом, проникло в каждую клеточку, высосало зелёный пигмент. Максим тряхнул головой раз-другой и заворожённо уставился на волшебный лес.

— Он всегда был таким, правда? — спросил он зачем-то у девочки.

— Конечно, — серьёзно ответила она и протянула ему свёрток. Бумага была плотная, промасленная.

«Словно в него сало завёрнуто», — отдалось в голове, и Максим по инерции взял свёрток.

Внутри оказался маленький, искусно вырезанный из чёрного дерева игрушечный паровоз. Максим передёрнуло. Он с силой провел пальцами по колёсам, вырезанным окошкам и непонятным узорам, словно читая алфавит Брайля для слепых. 

— Он, это он. Нашёлся! – Максим понюхал выступающую трубу. – Тянет. Тянет дымом от угля. Тянет тысячи вагонов по железной дороге. Едут люди по волшебному, белому лесу в рай. — Его голос становился всё глуше и глуше, переходя на хрип. — Так я думал когда-то.

Девочка заулыбалась.

— Вот ты и вспомнил дорогу. Значит пора тебе вернуться обратно.

— А как?

Она протянула ему детскую пластмассовую лопатку.

— Да просто! Как дважды два! Надо похоронить паровоз.

Максим вскочил, прижимая к груди резную деревяшку.

— Ни за что!

— Сядь, — девочка подошла к притихшему Максиму. — Из паровоза вырастут железные дороги. Для всех людей в мире.

— Зачем? — Он хотел крикнуть «какие еще железные дороги?», но осёкся.

Она сжала кулачок и выразительно постучала ему по лбу.

— Такой большой, а не понимаешь. Людей много и дороги у всех разные.

— И все ведут в рай? — с надеждой спросил Максим.

— А куда же ещё? Все души попадают только в рай, второго не дано. А ты, как забросил паровозики хоронить, так души и потеряли свою дорогу, свою судьбу. Возвращайся.

 

Держа в руках красный мяч, которым на прощанье его огрела несносная девчонка, Максим шёл по старому саду к крыльцу. Там как ни в чём не бывало пили чай дед с отцом. Он остановился рядом. Надо вернуть игрушку девочке. Наверное, она соседка.

— У кого из наших соседей есть маленькая дочь первоклашка?

— О! — дед смотрел на мяч в его руках, улыбался. — Ты нашёл свой старый мячик! А я тебе, первоклашке, подарил его на первое сентября. Помнишь? Учёба учёбой, а отдых отдыхом — так я тогда сказал. 

Папа усмехнулся. А Максим, замерев на секунду, бросился к своему рюкзаку у яблони.

— Пап, я поехал, — он торопливо кидал вещи в рюкзак.

— Мы же договорились! Ещё в городе. Ты обещал, сын. Десять лет ты…

— Я за известью для деревьев, пап. Быстро сгоняю. — Максим уже бежал к машине.

Отец долго смотрел ему вслед. В уголках губ проступили морщинки.

Повернувшись к деду, он обнаружил возле стола нетерпеливо переминающуюся с ноги на ногу девочку.

— Катенька! Ты как здесь оказалась? Мама приболела?

— Нет-нет, — девочка затрясла хвостиками и ткнула пальцем в тарелку, прикрытую полотенцем. — Мама просила передать. Пирожки там. Только с чем не знаю. Можно каждый понадкусывать и выбрать. — Девочка проворно схватила один пирожок и скрылась за соседской оградой. Оттуда донеслось: — С капу-устой!

Дед улыбнулся, приподнял полотенце, вдохнул масляный аромат.

— А помнишь пирожки, которые твоя мать пекла? На окно тазик выставит, и только класть готовые успевает. Вы же, сорванцы, всё до обеда умыкивали.

— Бать, конечно, помню. Мамины фирменные пирожки с яйцами и луком. Мечта идиота!

— Почему идиота?..

 

Пройдя немного по тропинке, скрывшись за высокими кустами шиповника, Катенька остановилась.

— Старичьё. Забыли про свои паровозики. Спасибо, хоть дачу не продали, а то договаривайся потом с новыми вершителями судеб.

Оглядевшись и не увидев никого поблизости, девочка хихикнула.

— Я маленький злобный карлик. Р-р-р. — И растаяла в воздухе.

Лёгкий шлейф пиона унесло порывом ветром.

 

 Дир-р-ректор

 

— Са-а-ань!

В соседней комнате затихла музыка.

— Сашка! Уложи, пожалуйста, Кирюшу!

Вот так. Опять.

Эту неприятную обязанность — укладывать младшего брата спать — мама поручила ему два дня назад. Саша тогда заунывно прочитал Кирюше пару сказок, и тот уснул раньше, чем Пиноккио превратился в настоящего мальчика. Мама радовалась и охала — как это она раньше не догадалась Сашку сделать нянькой.

Саша пнул ногой дверь комнаты. Где это видано, чтобы семиклассник дошколенку сказки читал?

Кирюша сидел на кровати, уже умытый, в пижамке с драконами. На полу перед ним лежал рюкзак, раззявив огромную пасть. Внутри виднелись учебники, пенал, бутылочка с водой и почему-то красный паровоз, который Саша получил на Новый год от родителей пять лет назад. 

— Так вот куда он делся! — Сашка бросился к рюкзаку, выудил из него игрушку и спрятал за спину.

Кирюша смутился, но все же сказал:

— Ты с ним и не играешь вовсе. Я хотел ему школу показать. Вдруг он дорогу запомнит и меня туда возить будет?

— Глупый! Это же не настоящий паровоз, а игрушечный! Ничего он не запомнит.

— Так я ему подсказывать буду.

Сашка выдернул с полки самую толстую книжку, плюхнулся в кресло и раскрыл наугад.

— В общем, сегодня про джина тебе почитаю. А ты давай, спи скорее. Мне тоже надо рюкзак собрать.

Кирюша быстро застегнул молнию и юркнул под одеяло. Оттуда донеслось:

— А как там? Ну в школе?

— Ты меня тысячу раз спрашивал.

Кирюшины глаза показались над одеялом.

— И вовсе не тысячу. Может, — он сел в кровати и стал загибать пальцы, — десять?

— На ногах забыл посчитать, — буркнул Сашка и, уткнувшись в раскрытую книгу, забубнил: — В некотором царстве, в некотором государстве жил-был…

— А в школе не страшно?— перебил Кирюша.

— Страшно! Очень страшно! Есть там один такой… дракон. Его зовут Дир-р-ректор. А вот, кстати, сказка как раз про него. — Сашка отложил книжку и, растопырив пальцы, пророкотал низким голосом: — В некотором царстве, в некотором государстве под названием Школа, жил-был дракон! Зелёный, чешуйчайтый весь. Крылья, огонь из пасти. Ну всё как у драконов принято. И звали его Афанасий Степанович. Ребят похищал. Они в школу идут, а он их хвать — и в темницу.

— За что?

— А потому что он детей совсем не любил. Наказывал только, житья не давал. То пол в классах подметать заставлял, то книжки в библиотеке читать после уроков. А чуть что не так — рычал на них и топал ногами.

— Ох! От чего же все его терпели?

— А они меч волшебный потеряли. И никто его победить не мог.

За окном в свет фонаря заметались кроны деревьев, приоткрытое окно распахнулось ветром, глухо стукнуло о стену.

— Это Дрррракон! — зарычал старший брат, подкрадываясь к Кирюше. Тот с визгом спрятался под одеялом.

Кто-то тихо прикрыли дверь детской, но братья ничего не заметили.

— Так-то! — довольный, Саша бросил книжку на кресло — та шатром накрыла забытый паровозик. Щекотнул на последок Кирюшку, от чего тот пискнул «Не ешь меня!» — и ушёл спать.

 

 

— Наш малец сегодня учудил, — мама наливала папе вторую порцию супа, пока тот втихоря жевал пончик. — На линейке спросил меня, кто из собравшихся людей директор. А потом подошёл к Афанасию Степановичу и Сашкин глиняный паровоз подарил. 

— А директор не отказался?

— Нет, — засмеялась мама. — Сказал, что с пяти лет о таком мечтал. Только Сашке ни слова об этом. А Кирюша потом ещё выдал: «Это ничего что вы злой и детей похищаете. Просто вам Дед Мороз никогда игрушки не дарил». 

Папа поперхнулся пончиком.

— А потом добавил: «И вовсе вы не зелёный»... Слушай, тебя в школьные года вызывали к директору?

— Нет, я отличником был, а что? — прохрипел папа, невольно сутулившись.

— И меня, — вздохнула мама, наливая себе тарелку супа. Тщательно покрошила туда хлеб под пристальным взглядом папы. — Пришло наше время. Он хочет обсудить с нами организацию досуга для младших классов. Узнал, что мы гончарничаем.

— А-а, вот оно что. Красный паровоз, да?..

— Ура! Ура! — в кухню ураганом залетел Сашка. Вертя надо головой ранец, он загудел. — Маму и папу вызывают к директору! И не из-за меня!

— И не из-за Кирюши.

— Как? — Сашка резко остановился и упал на табуретку. — А почему тогда?

Мама загадочно улыбнулась, подмигнув папе.

— Потому что он — Др-р-ракон.

 

Явление чайки

 

Высоко в небе оплывало июльское солнце. Двое мужчин, усатый и бородатый, сидели за столом в тенистой беседке и молча пили ром. Усатый, допив до дна, приложил опустевший бокал к глазу, словно окуляр и взглянул на собутыльника.

— Как вы сказали вас зовут?

— Эрнест, — усмехнувшись, представился бородатый.

— Какое необычное…

— Эрнест Хемингуэй, —– перебил его собеседник. 

Усатый заглянул в горлышко бутылки — казалось, что они выпили меньше.

— Писатель?

— Почему вы так решили? Я свободный художник. Рисую, что хочу. Приехал сюда за волной, тишиной и чайками.

— И много удалось нарисовать?

— Пока одну, — важно ответил Хемингуэй, отпивая ром.

— Картину?

— Чайку. Они занимают всё моё внимание, мистер… Как вы сказали вас зовут?

— Сальвадор.

—  В самом деле? Какое редкое…

— Сальвадор Дали.

Хемингуэй почему-то долго смотрел на его усы. «Видимо, ищет в них чайку», — подумал Дали, наполнил до краёв свой «окуляр» и отвернулся к пляжу.

— Вы тоже художник?— уточнил Хемингуэй.

Но Дали неотрывно смотрел в сторону моря. По кромке воды, приподняв белую юбку, шла девушка. Она то и дело запрокидывала голову и улыбалась.

— Я писатель, — прошептал Дали, но Хемингуэй его услышал.

— Не верю! Настоящий, живой, подлинный писатель?

На секунду Дали оторвался от созерцания девушки, кивнул, и вновь уставился на неё.

— Эрнест, вы же дружите с кистью! Напишите её портрет!

Хемингуэй проследил за его взглядом. Долго смотрел на худощавую, бледную женщину в длинной не по размеру юбке.

— Пишите про неё сами, вы же дружите с ручкой. А я вам лучше портрет чайки подарю. Вторая выйдет лучше.

— Да не нужна мне ваша чайка! — он судорожно опрокинул в себя бокал рома. — Нарисуйте эту богиню!

Хемингуэй снова взглянул на море в надежде найти богиню, но, кроме явно больной исхудавшей женщины, никого не увидел.

— Там же ни одной выпуклой формы, только впуклые. Что рисовать? Ноги?

— Лицо! — ударив кулаком по столу Дали привстал. — И крылья, крылья ей нарисуйте.

— Я сейчас учусь рисовать геометрические фигуры. Кубики там всякие, треугольники. Но могу и лицо попробовать.

Дали отшвырнул стул и вскочил на хрупкую стеклянную столешницу. Хемингуэй, допив ром, осторожно поставил бокал между ног Дали. Тот ударом носка отправил бокал в кусты и с криком «Бей кубистов!» прыгнул на Хемингуэя.

 

Смеркалось. Девушка в белой длинной юбке принесла третью бутылку рома и тарелку с фисташками. Дали мрачно прижимал к скуле кусочек льда, обёрнутый платком. Лёд таял и стекал за разодранный воротник рубашки.

— Слушай, Хем, дружище, а ты откуда?

Хемингуэй тёр плечо, хмуро смотрел на снующую между столиками официантку, мысленно примеряя ей крылья чайки. 

— Из Алматы. Пятый день с семьёй отдыхаем.

— Да ты что! И я из Алматы!

— Смотри, Салли, бро, вон поплыла твоя богиня. Лови её и в номер.

— Какой номер? — Дали вздохнул. — Там жена, дети. Разве что в туалете спрятаться. А там тесно. Наваждение какое-то было. Увидел её, представил без одежды, и сердце ахнуло в груди.

Хемингуэй скривился, представив то же самое. Заметив его гримасу Дали вскочил, набирая из тарелки горсть фисташек.

— Как, говоришь, тебя по батюшке?

— Эрнест Хемингуэй Борисович. А тебя? — спросил, сползая под стол, Хемингуэй.

— Сальвадор! Дали! Сергеевич!

— Будем знакомы, — отозвался с пола Хемингуэй-художник, кусая Дали-писателя за голую лодыжку.