Прощание со Швабией. Переводы с латыни

В таверне. Из Carmina Burana

 

Мы в таверне, в самом деле,

Не радеем о скудели,

Но бросаем кости рьяно

И потеем неустанно.

Как в таверне поступают,

Где гроши вино черпают —

Се предмет для изученья.

Слушай, люд, мои реченья:

 

Этим — кости, этим — зелье,

Тем — беспутное веселье.

Из тех, кто играм предаётся, —

Кто в исподнем остаётся,

Тот щеголяет в новом платье,

А тот — заплата на заплате.

Смерть в таверне презирают,

Во имя Бахуса играют.

 

Кости бросив паки, паки,

Пьют вино теперь гуляки;

Раз — за тех, кто нынче пленный,

Трижды — за жизни наши бренны,

За крещённых всех — четыре,

Пять — за тех, кто в лучшем мире,

Шесть — за падших за сестёр,

Семь раз — за лесных провор,

А восемь раз — за братию грешну,

Девять — за расстриг, конечно,

Десять раз — за мореходов,

А одиннадцать — за сумасбродов,

Двеннадцать — за тех, на ком покаянье,

Триннадцать — за просящих подаянья.

 

Как за папу, так за князя —

Все пьяны до безобразья,

Пьёт солдат и проповедник,

Пьёт хозяйка, пьёт наследник,

Пьёт крестьянин, пьёт крестьянка,

Пьёт слуга и пьёт служанка,

Пьёт и нищий, пьёт и хворый,

Пьёт медлительный и скорый,

Пьют вельможи, пьют бродяги,

Пьют и неучи, и маги, 

Пьёт чернявый, пьёт и русый,

Пьёт седой и пьёт безусый,

Пьют прелаты, пьют деканы,

Пьёт шатун и безымянный,

Пьёт монах и пьёт монашка,

Пьёт старушка, пьёт мамашка,

Пьёт она, пьёт он сейчас —

Пьют сто раз и тыщу раз.

 

Нашу жажду не оплатят

И шестьсот монет, не хватит

Их, коль пьянству нет границы,

Дух от пьянства веселится.

Все-то нас поносят браннно,

Мы же нищи постоянно,

Кто хулят нас, да смутятся,

К правым да не причастятся!

 

Архипиита Кельнский

Об итальянской кампании Фридриха Барбароссы и о поражении Милана

Здравствуй, Фридрих, кесарь наш, государю слава,

Чья всем добрым людям власть на земле по нраву.

Кто ж противу твоего восстаёт устава,

Суть жестоковыйные, их сердца неправы.

 

Принц, во власти коего принцы мировые,

Вражью рать твои страшат трубы боевые,

С тигром мошка — пред тобой все склоняют выи,

С кедрами ливанскими травы полевые.

 

Мудрым нет сомнения: по произволенью

Божью над царями ты утвердил правленье,

И народа Божия ты снискал хваленье —

Щит твой — в оборону им, меч — во избавленье.

 

День за днём я думаю, что сие не скрыто:

Не плачу я кесарю подати да мыта.

Нищий, как вдова, воздаст малый дар пиита:

Стыдно было б мне молчать — песнь мою прими ты.

 

О великих и меньших — вся твоя забота,

Ты великим и меньшим отворил ворота.

Все в долгу мы у тебя, нашего оплота,

Ибо наш покой — твоя тяжкая работа.

 

Труд крестьянина — хлеба, пасечника — сота,

Ловля рыбы — рыбака, егеря — охота.

У поэта бедного к злату нет почёта:

Воспеваю кесаря доблесть и щедроты!

 

Церкви я христовой сын правого канона,

Божествам языческим я не бью поклоны,

Не зову Диану я или Аполлона,

И не к Музам речь реку в стиле Цицерона.

 

Христианской веры дух полон и закона,

От Христа честну хвалу буду петь у трона

Мощно груз подъявшему власти и короны,

Рима честь вернувшему, как во время оно.

 

По небрежности царей римских в прежне время

Терниев нечестия расплодилось семя,

И народов рог порос терниями теми.

Я из всех упомяну ломбардийцев племя.

 

Как гиганты ввысь они возвели твердыни,

Чтоб дойти до Господа, до небес святыни.

Молния циклопова их срази, низрини,

Власть отвергших принцепса в дерзостной гордыне

 

Возжелав прославиться, и во имя воли,

И царей в Италии не желая боле,

Мня закон бесчестием, восхотели доли,

В каковой закона бы бремя обороли.

 

Перестали кесарю собирать налоги,

Всяк у них стал кесарем, кесари так многи!

И медиоланские сделались чертоги

Троей, коей не страшны ни цари, ни боги.

 

Всяко изобилье им и добро любое

Было б, если б не пошли воевать с судьбою.

Высшей было б вольностью, если б меж собою

Порешили кесарю дань отдать без бою.

 

Велий волей Божею поднялся владыка

Страшный недругам, как лев, возревевший дико,

Как Иуда Маккавей — доблестен толико,

Выше всяких слов его слава превелика.

 

Духом он силен весьма, кожей не изнежен,

Доблесть духа пестует, к телу же небрежен.

О народном благе лишь думает, прилежен,

И теснит гордыню тех, зол кто и мятежен.

 

Таковая Фридриха мощь со славой вместе:

Что скажу я? Ведь о ней всюду мчатся вести,

Как разил мятежников он стрелою мести

И достиг победною дланью Карла чести.

 

Сей, размыслив, что раздор мир терзает люто,

С Богом к делу приступил яростно и круто.

Дабы царство возродить и утишить смуты,

У общин потребовал выплатить трибуты.

 

Первой подчинилася принцепсу Павия:

Цвет общин, прекрасный град, нравы в ней благие.

Нет местописания здесь и энкомия:

Написал бы, краткости сказа не ищи я.

 

За Павией вслед пришёл славный град Новарский,

Что мечом своим служил в рати государской,

Силой шли несметною, ради власти царской,

На Медиоланум, град гордости бунтарской.

 

Будь вовек, Новара град, жив в моём глаголе,

Ведь народ твой похвалы всех достоин боле.

В прочих градах славна будь, наслаждайся в холе,

На вершинах Альп снега не прейдут доколе.

 

Веселись, Новара град, ты не станешь старой!

Век нова, хвалима век ты моей кифарой,

Имя не расстанется доброе с Новарой.

Заслужила ты покой после битвы ярой.

 

У медиоланцев же велико страданье,

Потеряли в горести самообладанье,

В городе Амвросия ужас и рыданье,

Обложили тяжкою город рабской данью.

 

А теперь я поведу речь о Константине:

Отврати десницу ты, не грози нам ныне.

Вот, медиоланцев град весь лежит в руине,

Так, что тернием порос в самой середине.

 

Столько было люда в нём и такая сила —

Коль вся Греция пришла б с воинством Ахилла,

В коей столько крепостей, города и филы,

Войско б то за тыщу лет их не покорило.

 

Но по воле кесаря обложили станом

Град, и в нём сравнялся хлеб по цене с шафраном.

Не до шуток, коль живот не набить и граном —

Кесарь завершил игру: мат, Медиоланум!

 

Весть несётся по земле, что миланцы в плаче,

Славят и на островах кесаря удачи.

Коли можно мне сказать: право, не иначе —

Энеиды тот поход был весьма препаче.

 

Тыщу раз по-разному битвы протяженье

Опишу, и бой с врагом, и мужей сраженье,

Поражение врага, силы напряженье,

Кесарева воинства мощное движенье.

 

Завелись в Италии воровские своры,

Шайками наполнились все её просторы.

Их преступные сердца к злодеянью скоры,

И казалось злое им благом без укора.

 

Слава, слава кесарю, кесарь — нам опора,

Чьё открыто царствие для любого взора!

Кем Борею отданы висельники-воры,

И в глухих ушах у них — ветров разговоры.

 

Опись мира сделана Августа по слову,

Благоденство древнее в государстве снова,

В нашу землю мир пришёл, радости основа,

Нет утеснения доброму от злого.

 

Мчится слава кесаря словно конь крылатый,

Император Греции в страхе пред расплатой.

Уж он мечется, уж слеп, в трепете проклятый,

Словно овен предо львом, ужасом объятый.

 

И постыл Сицилии уж тиран-мучитель,

Сица цель Сицилии: кесарь — наш правитель!

И Апулия в слезах: будь нам повелитель,

На коленях молят: к нам поспеши, спаситель!

 

Архиканцлер путь тебе уготовил, праву

Сотворил стезю, свиней он изгнал ораву,

Всех заставил он принять кесаря державу,

И ко мне, бедняге, щедр, по благому нраву.

 

Благородный кесарь наш, буди же как есте!

Кольми чести ты стяжал — буди больше чести!

Будь же добрым к подданным, а врагов, всех вместе,

Ты ударом порази справедливой мести.

 

Алан Лилльский. О розе

 

В этом мире твари всяки

суть для нас неложны знаки,

наши отражения,

словно книги иль картины

жизни нашей, и кончины,

доли, положения.

 

Роза — образ нашей доли,

вроде нашей жизни схолий,

толкованье верное:

поутру цветёт сначала —

глядь, уж отцвела, увяла

ветхостью вечерною.

 

Безуханной роза станет,

побледнеет и завянет,

смерть придёт суровая.

Всё пройдёт, что ни родится,

будь то старец иль девица,

древнее иль новое.

 

Так и наши юны лета —

словно утро, час рассвета,

как весны цветение:

миг — и минет день лучистый

пред порою жизни мглистой,

перед тёмной тению.

 

Коли кто красой кичится,

красота его умчится

по теченью времени.

Почка — в почву, цвет — в солому,

в прах придётся лечь любому

в человечьем племени.

 

Жизнь их в пенях и в заботах,

бытие — в трудах, живот их

смертью заключается.

Смертью — жизнь, веселье — горем,

тенью — день, потоки — морем,

ночью день кончается.

 

Наших бед первопричина —

гистрион, чей лик — кончина,

смерти сокрушение,

кой приносит нам страданье,

вводит в горькие рыдания;

смерть — им завершение.

 

Чти сего закона иго

и прочти его, как книгу,

изучи внимательно,

чем ты был рождения прежде,

что ты будешь, что ты между —

поучайся тщательно.

 

Плачь в печали и кручине,

страсть смири, сломи гордыню,

спеси наваждение.

Духу строгий будь возница,

и не ввергни колесницу

в воды заблуждения.

 

Прощание со Швабией. Из Carmina Burana

 

В Галлию веселую

Уезжаю в школу я,

Студиозы,

Лейте слёзы,

Други, до свиданья,

Время приближается,

Слёзы умножаются

И мои рыданья.

 

Однокашники, друзья,

Здравья вам, простите,

С вами дружбой связан я,

Обо мне грустите,

Отвязал уж я канат,

И гребу по морю.

Мне дороги предстоят,

Предавайтесь горю!

 

В песне элегической

И скорбя премного,

О братье ученической

Умоляю Бога,

Чтоб Он спас и сохранил

Сих больших и малых

От беды оборонил,

Вечно защищал их.

 

Пусть же слезная струя

Тянется по следу,

С Божьей помощью, друзья,

Вновь сюда приеду,

Заводилой среди вас

Буду я, как ныне,

Коль не сгину в злобный час,

Бедный, на чужбине.

 

Славный светлый свевов край

Отчизна, до свиданья,

Франция, меня встречай,

Философов собранье,

Пришлеца-ученика:

Будь ко мне добра ты,

Много лет пройдёт, пока

Выйду я в Сократы.

 

Жизнь вручу, и естество,

И свои стремленья

Я Тому, Кто моего

Ради искупленья

Был заклан и воскрешён,

В пурпурном уборе

Правый Бог, воснёсся Он

В небеса в Восоре.

 

Всё, как нам известно,

Делится двояко:

Будем врозь телесно,

Не душой, однако.

Духом с вами, о друзья,

До кончины буду,

Разлучённый плотью, я

Вас не позабуду.

 

Нынче в град познания

Я спешу в дорогу,

Дух наук, в изгнании,

Дай же мне подмогу!

Посети и просвети

Мой незрелый разум,

К тайным знаньям причасти,

К мистики алмазам.

 

 

Офилий Сергиан (12 в.). Элегия про блоху

Малая блошка, о злая напасть, врагиня девицам,

Песнь какую сложить мне о деяньях твоих?

Ты, злодейка, язвишь укусами нежное тело,

И, чтобы стала полна кровию кожа твоя,

Тёмные пятна из чёрного ты нутра выделяешь,

Ими испещрены, лёгкие члены зудят.

В бок когда ты своё вонзаешь острое жало,

Деву ты будишь — встаёт от беспробудного сна.

Ты блуждаешь по персям, тебе все члены открыты,

Там, где хочешь, идёшь, нет тебе, злюка, преград.

Ах! Зудит! Говорю — лежит на кровати девица,

Ты ж разрываешь бедро, к ножке открытой идёшь.

Дерзко порою идёшь к местам сокровенным желанья,

Чтобы в себе возбудить радость, рождённую там.

Пусть пропаду, коли стать врагом своим страстно не алчу,

Чтобы к желаньям моим все мне открылись пути.

Если б позволила мне природа в тебя обратиться,

А рожденье моё тем, кто я есмь, отменить,

Иль когда бы я мог измениться чрез заклинанья,

Чрез заклинанья бы стал тем, кем желаю — блохой!

Иль через зелья: когда б было в зельях более силы,

Ими природы закон я б возжелал изменить.

То, что зелья Цирцеи и что заклинанья Медеи

Сотворили — дела очень известны сии.

Ими претворен, когда бы я мог претвориться,

В тунику девы, в подол я бы забрался тогда.

И отсель по ноге пройдя, под платьем девицы,

Скоро пробрался бы я к месту, желанному мне.

И, при нём проведя в безмятежности краткое время,

Я бы потом из блохи стал бы мужчиною вновь.

Если ж таким чудесам испугается сильно девица,

И, возопив, призовёт слуг, чтоб связали меня,

То, быть может, смягчится, к моим моленьям склонившись,

Ну а коль нет — обращусь вмиг я из мужа в блоху.

Тысячу я изолью, опять обратившись, молений,

Всех богов призову я на подмогу себе,

Будет она моя, одолею мольбой или силой,

Не предпочтёт мне она с этой поры ничего.