Иголочки

Она обещала отвезти Лёшку на скалодром. Она не будет лазать сама, просто отвезёт его и посмотрит, как он покоряет вершины. Он уже большой, он поймёт. Он очень чуткий для своих пяти лет. Надо просто немного ещё полежать, и её отпустит.

Ещё пять минут.

— Почему мама всё время плачет? — спросил Лёшка неделю назад. — Раньше она была весёлая.

Надя ужасно расстроилась. Ей не казалось, что она плачет всё время. Только когда пришлось просить мужа вписать в анкету её номер телефона, потому что пальцы налились тугой резиной и плохо сгибались. И над постным супом — после того как впервые услышала диагноз и не могла от ужаса проглотить даже бульон. И когда спустя пару дней оказалось, что ремень на джинсах можно затянуть на две дырочки туже. И когда нужное лекарство продавалось в одной-единственной аптеке на другом конце города, откуда невозможно было заказать доставку. И когда в регистратуре больницы ей сказали «только по записи» и «а что вы хотите», но потом всё равно приняли. И когда пошёл дождь, промокли носы кроссовок, и она крепче прижимала к себе два пластиковых пакета со снимками МРТ.

Но так-то она не плакала. С этим можно жить, говорила она себе. Это не конец. Даже если чувствительность в пальцах никогда не восстановится до конца.

А доктор обещал, что восстановится.

Это обещание поднимало её по утрам и заставляло делать зарядку. У неё появились гантели и коврик для йоги. Она уже решила, что выбросит старый комод, чтобы освободить место для велотренажёра. Она вступила в четыре сообщества в «Фейсбуке», скачала два подкаста и купила три книги ведущих мировых специалистов. За последнюю неделю она узнала о разнообразных диетах в десять раз больше, чем за все прошедшие тридцать лет.

Но читать книги было тяжело, когда не желали открываться глаза.

Поначалу у неё просто немели руки. Сперва два пальца, потом пять, потом вся ладонь. Она сидела над клавиатурой, сжимая и разжимая кулаки, чтобы разогнать кровь, но лучше не становилось. Подушечки пальцев кололо будто сотней мелких иголок, и буквы на экране выстраивались в ряды всё медленнее и неувереннее.

Затем покалывания добрались до ног. Вставая с утра, Надя всё чаще обнаруживала, что надо «расходиться». Иголочки кочевали от ступни к колену, иногда поднимаясь и выше. Терапевт подозревал реакцию на погоду и недостаток витаминов. Потом защемление или грыжу. От невролога Надя уходила с досадой на советскую предвзятость перед мануальной терапией. Её подруге помогло. Она слышала — достаточно пары сеансов. Но почему-то, уже твёрдо уверенная, что никакое обследование ей больше не нужно, а нужен хороший массаж, она всё-таки записалась на МРТ. Может, потому что невролог трижды попросила её «не затягивать». А может, что-то во взгляде врача с сорокалетним стажем на мгновение сверкнуло и погасло.

— Мам, ну когда мы уже поедем?

Веки у неё тяжёлые, как театральный занавес. Под ними, словно разрозненные куски посмотренного когда-то спектакля, вспыхивают слова, лица и декорации. Инструкция к препарату размером с газету, за которой полностью исчезает голова медсестры. Короткие пальцы с фиолетовым маникюром выглядывают из рукава белого больничного халата и сжимаются на тонком стеклянном горлышке замысловатой швейцарской ампулы. Голос: да как же её открыть? Мысль: может, у неё просто тоже онемели руки? Белый квадрат потолочной панели, уложенный неровно. Прозрачная жидкость по тонкой трубочке: кап-кап-кап. Инвалидное кресло в недалёком будущем. Вас одеялком укрыть?

Прошло три дня из пяти. После курса капельниц усталость должна отступить. И руки постепенно опять стать руками.

За занавес век просачиваются звуки из Лёшкиного айпада. Он играет уже третий час, но что она может сделать? Чтобы выполнить своё обещание, ей надо чуть-чуть полежать. А она всегда выполняет обещания. Даже когда это поездка на скалодром, а у неё нет сил даже встать с кровати. Она прочитала где-то, что исход болезни благоприятнее у людей с маленькими детьми. Она хорошо понимает почему.

Инвалидное кресло укатывают со сцены.

Сначала надо поесть. Она одновременно чувствует голод и подкатывающую к горлу тошноту. Не помнит, что осталось в холодильнике, потому что в последнее время готовил муж. Он же гладил рубашки, пылесосил, ездил за продуктами и водил Лёшку в садик. Просто сегодня у Лёшки сопли, и в садик нельзя. А на скалодром можно.

Лёшка терпелив и изобретателен. Когда, возвращаясь из садика, он обнаруживал Надю в постели, то нёс свои игрушки туда. Она поднималась в полусидячее положение и слабо улыбалась.

— Давай играть? — Лёшка смотрел ей прямо в глаза и, казалось, видел там её прежнюю. Живую, энергичную, подхватывающую его идеи. Он знал, что она не встанет поиграть с ним в догонялки, и из-за угла на него, как бывало, не набросится щекотальный монстр. Но он хотел быть с ней и совал ей в руку плюшевую собачку, а сам в попытке изобразить суровый бас говорил набивным медведем: «Привет! Хочешь таблетку?» Потом медведь с собакой забирались под одеяло и светили оттуда фонариком, отгоняя привидений. Они порой лежали так целый час — с Лёшкой, который ещё недавно не мог усидеть на одном месте и пяти минут.

— И его зацепило, — грустно шептала Надя по вечерам, уткнувшись мужу в плечо. — Целились в меня, но попало и по вам тоже.

— Никто ни в кого не целился, — он гладил её по волосам так нежно, словно она спала, и он боялся её разбудить. — Просто так получилось.

— Я знаю. И теперь мы разом состарились. Даже Лёшка.

— Он не состарился, а повзрослел. И это вовсе не плохо.

Надя открывает глаза. Усталость слегка ослабила свою хватку, и она садится. Вспоминает, что точно так же, в два этапа, вставала с кровати во время беременности. Тело помнит последовательность движений: повернуться, спустить ноги на пол, подождать, если перед глазами на мгновение потемнело, медленно подняться, опираясь о тумбочку.

— Смотри, какая у меня змейка! — Лёшка поворачивает к ней экран, на котором по чёрному фону в поисках бананов, кексов и леденцов ползает глазастый красный червяк.

Муж ушёл на работу, как только Надя вернулась с капельницы. Мама приедет из Чебоксар только завтра. Этот день нужно просто как-то пережить. 

— Пойдём обедать, — произносит она. Слова вырабатываются медленно и тихо. Она надеется, что Лешка её услышал, потому что повторять сказанное нет сил. Она осторожно идёт на кухню.

На плите — куриное филе и варёная картошка. Кастрюля ещё тёплая. Муж постарался перед отъездом. Надя отправляет ему мысленную благодарность. Достать тарелку (две). Вилка, вилка, нож. Положить. Порезать. Погреть. Поставить на стол.

Надя ест, но не чувствует вкуса. Громко позвать Лёшку она не способна. Вернуться в комнату и позвать тихо — тоже. Сам придёт, решает она. Он действительно повзрослел.

— Когда мы поедем на скалодром? — говорит он с набитым ртом.

— Сейчас, — отвечает Надя. Она в пижаме, волосы всклокочены, глаза полуприкрыты. Ей не нужно смотреться в зеркало, чтобы понять, на что она похожа. Это ничего, думает она. Три взмаха расчёской, мягкие джинсы, свободная кофта, «Яндекс-такси», оплата по карте. Гораздо больше её интересует, нагрелась ли вилка в её руке, потому что она почти ничего не чувствует, кроме иголочек.

Ключ, кошелёк, сумка, телефон. Если что, она позвонит мужу, и он приедет. Или в скорую. Или в такси. Три километра от ТРЦ «Июнь», и они снова дома. Айпад на зарядку, чтобы Лёшка снова мог поиграть по возвращении. Метилпреднизолон может порождать избыток энергии, а может, наоборот, упадок сил. Надя не сомневается, какая из побочек досталась ей.

Она нагибается завязать шнурки и смотрит на свои пальцы. Чёрт, думает она и переобувается в балетки. У Лёшки ботинки на липучке, и он справляется сам.

— В «Июнь»? — уточняет таксист, глядя то на балетки, то на хмурое октябрьское небо.

— В «Июнь», — подтверждает Надя. Ей бы хотелось, чтобы таксист и правда увёз её на четыре месяца назад. Туда, где было море, паэлья и обгоревшие плечи. А никакого диагноза не было. Хотя болезнь, вероятно, уже была.

— Да не так это страшно, — сказали на прошлой неделе в очереди, когда Надя, присев на край банкетки, пытылась куда-то пристроить огромный пакет со снимками МРТ. — Я уже пять лет живу и ни в чём себе не отказываю. Летаю везде отдыхать, купила себе сумку-холодильник для перевозки лекарств. Колюсь раз в два дня, никаких побочек. Расслабься!

На краешке банкетки, словно подсудимый в ожидании приговора, покачивалась взад-вперёд полная женщина и сыпала вопросами и названиями препаратов. Её муж сидел, зажав между ног пакет со снимками, а сын, Лёшкин ровесник, лопал шарики в игре на смартфоне.

— У нас дома ещё двое, — объяснила женщина, кивая в сторону мальчика. — Куда я с этим диагнозом? — и умоляюще обвела глазами очередь, словно кто-то из них мог повернуть ситуацию вспять.

Надя молча смотрела в пол. В тот момент она была сделана не из костей, плоти и крови, а из густого чёрного страха. И иголочек на кончиках пальцев.

В поле её зрения попала нога. Точнее, две ноги. Одна поднималась при шаге вверх, а другая волочилась за ней, как плюшевый мишка, которого малыш тянет за собой за лапу, не в силах нести в охапке.

— У вас на какое время талон?

Напротив Нади села девушка в круглых очках в стильной красной оправе. На вид ей было чуть больше двадцати. На лице — аккуратный слой макияжа, на ногтях — красный лак, в руках — телефон с треснувшим экраном.

— Он столько раз падал, задолбалась уже стекло менять, — ответила она на Надин взгляд. — Но лучше уж пусть он падает, чем я, правда?

Никогда раньше Наде не доводилось видеть, чтобы кто-то подволакивал ногу с такой потрясающей грацией. Надя решила, что, в отличие от неё, девушка сделана из мужества и красоты.

— Заполните, пожалуйста, вот здесь, ваше имя, фамилию и номер телефона, — за стойкой рецепции возле входа на скалодром покачивается на носках улыбающийся парнишка. В его руках — шариковая ручка, на столе перед Надей — анкета.

— А это обязательно? — уточняет она. — Я всё время буду с ним.

Парнишка кивает.

— Да это недолго.

Надя косится на узкие линии и крошечные клеточки анкеты. Попросить парнишку записать под диктовку?

— Мам, ну, пойдём уже.

Надя ненавидит просить и совсем не готова ничего объяснять. К счастью, в сумке находится её визитка и она, сделав вид, что не хочет тратить время на такие мелочи, как заполнение анкет, протягивает её парнишке.

У входа на скалодром — игровая площадка во весь этаж. До начала сеанса ещё полчаса, и Лёшка со всех ног несётся на горку. Она под самым потолком, и на неё нужно лезть по стянутой в цилиндр верёвочной лестнице. От обилия квадратиков у Нади рябит в глазах, и она ищет, куда бы сесть. Вокруг неё визг, смех, музыка и кричащие цвета. Время от времени мимо проносится ярко-красное пятно. Это упитанный мальчик лет восьми в спортивном костюме. Вероятно, тоже ждёт сеанса на скалодроме.

Надя находит стул и идёт к нему. Мир становится простым и понятным. Разложимым на чёткие алгоритмы. Сумка — в камере хранения, ключ от неё — в левом кармане джинсов. В правом — телефон. Если что, сразу можно позвонить. А пока — стул, точка для фокусировки взгляда, ждать. Надя кладёт ладони на стол, и ей кажется, будто по гладкой поверхности рассыпан мелкий песок. Она поднимает руки, но под ними ничего нет. Только невидимые иголочки.

Доктор обещал, что это пройдёт. И инвалидное кресло, выкатившееся было на сцену, снова исчезает за кулисами.

Когда объявляют, что пора на скалодром, Надя думает: ну вот, ещё немного. Она встаёт. Находит глазами Лёшку. Берёт его руку в свою. Это не очень приятно, но она заставляет себя вспомнить, как это должно ощущаться. И на секунду ей кажется, что она это чувствует.

— У тебя какой размер? — спрашивает инструктор у Лёшки.

Из всех собравшихся ребят он самый маленький. Он смотрит на инструктора, не понимая, какое отношение этот вопрос имеет к чему бы то ни было. Ему так хочется поскорее лезть вверх, что он не может стоять спокойно и, как пингвин, переваливается с ноги на ногу. 

— Двадцать восьмой, — отвечает с лавочки Надя. Ей отлично видно инструктора в углу и каждую стенку с уступами. В течение ближайшего часа она не собирается двигаться с места.

— Тогда у нас есть вот эти, с липучками. Померяй.

Кроссовки подходят, и Надя облегчённо вздыхает. Пальцам не придётся проходить проверку шнурками.

— Сам сможешь завязать? — спрашивает инструктор мальчика в красном костюме. Тот уверенно кивает и, подхватив кроссовки, брякается на лавку рядом с Надей.

Лёшка подходит к любимому препятствию. На этом скалодроме он уже в третий раз и всегда начинает с зелёных столбов, похожих на стебли бамбука. Они расставлены по кругу и постепенно вырастают в размерах. Первый, самый низкий, Лёшке почти по пояс. С него надо залезть на тот, что ему по грудь. Самый высокий, девятый, уходит в высоту метра на два с половиной. Лёшка обычно доходит до седьмого и прыгает.

— Ну что, кто готов? — говорит инструктор, и дети рассыпаются по комнате. Она совсем небольшая, человек на десять-пятнадцать, но в будни народу мало, и никто за места не дерётся. Инструктор ходит от одного к другому, пристёгивая скалолазов к страховке и проверяя её на прочность. Лёшка забирается на первый столбик.

Слева от Нади кто-то пыхтит. Она поворачивает голову. Мальчик в красном, поставив ногу на скамейку, удивлённо держит в руках шнурки.

— Не получается? — спрашивает Надя и ищет глазами инструктора. Тот объясняет испуганной девочке, как правильно толкаться при прыжке.

Мальчик мотает головой.

— Давай помогу.

Надя говорит это раньше, чем успевает подумать. Мальчик радостно ставит ногу прямо перед ней. Чёрт, думает Надя. Чёрт, чёрт, чёрт. Она человек, который всегда выполняет обещания. Даже когда это означает завязать шнурки чужому мальчику непослушными пальцами в иголочках.

Она берёт в руки шнурки. Максимальная сосредоточенность. Один конец сверху на другой. Крестиком. Согнуть его и подсунуть вниз. Медленно. Осторожно. Вытянуть из дырочки. Взяться за оба конца. Крепко. Затянуть. Сложить один конец в петельку. Две петельки сейчас не получится. Будет одна. Одна — тоже хорошо. Положить петельку на другой шнурок сверху. Зажать большим и указательным пальцем в месте пересечения. Другой рукой просунуть длинный шнурок в дырочку сверху вниз. Затянуть. Повторить ещё раз, завязав в петельку другой шнурок.

— Двойной узел надёжнее, — говорит она то ли мальчику, то ли самой себе. — И чтобы нигде ничего не болталось.

Мальчик, едва дождавшись окончания процедуры, соскакивает с лавки и бежит к стенке.

— Эй, а второй? — удивляется Надя. Но она говорит тихо, и мальчик её не слышит. Кажется, со вторым он как-то справился сам.

Она с благодарностью смотрит на свои руки. Получилось, думает она. Получилось.

— Мам, смотри, — Лёшка триумфально поднимается во весь рост на седьмом столбике. Наде приходится задрать голову, чтобы рассмотреть его хорошенько, и в глаза бьёт резкий свет потолочных ламп.

— Молодец, — говорит она, и голос на удивление звучит громко и твёрдо. — А ещё выше можешь?

Лёшка неуверенно смотрит на оставшиеся столбики.

— Попробуй, — говорит она. — Ты ведь всегда можешь спрыгнуть.

Какое-то время он раздумывает, а потом кивает. Она наблюдает, как напрягаются его мышцы, как работают лопатки. Как сосредоточенно и уверенно он ставит ногу.

— В следующий раз вместе полезем, — шёпотом обещает она и чувствует, как диагноз — рассеянный склероз — перестаёт быть прямой дорогой к инвалидному креслу. Он становится развилкой.

Ведь она человек, который выполняет свои обещания.