Триптих № 2. Ануар Дуйсенбинов, Орал Арукенова, Андрей Сен-Сеньков

Ануар Дуйсенбинов, «Рухани кенгуру»

Алматы: MUSA, 2022

 

Редко когда свободная поэзия — от условностей и догматики — звучит настолько убедительно, сочетая в себе протест, заострённый в немом столкновении с патриархальной инъекцией, и — бит времени.

«Рухани кенгуру» — дебютная книга Ануара Дуйсенбинова. 

Здесь сочетаются интимная, имманентная поэзия с предельно чётко артикулированным социальным на паях с политическим высказыванием. Язык — равноправный герой книги; казахские слова проникают в полотно русской речи, делая её, с одной стороны, уникальной (в русскоязычных текстах казахстанских авторов тоже встречаются отдельные слова на родном языке, но здесь это видится системой), с другой — локализуя, как бы извлекая из «общего русского» и перенося в своё пространство.

Языковое взаимопроникновение обогащает поэзию Дуйсенбинова новыми смыслами (в том числе фонетическими), создаёт паузы/разгоны в чтении (а для человека, который не знает язык, необходимо обращаться к словарю в конце книги) и моделирует особое звучание, которое по отдельности не существует ни в казахском, ни в русском языках.

Но язык — всего лишь основа, на которой прорастают слова, полные то остросоциального смысла, то попыток прощупать/осветить окружающий автора личный фрагмент универсума. Многие из этих текстов травмированы от соприкосновения с явью, и, хотя поэзия в целом сексуальный акт («так раздвигаются ноги у времени»), мы видим, как словам красиво, но больно. Как в окружении удушающей реальности и пронзительной эстетики, подёрнутой трещинами, сложно автору. «Здесь правда не прочна, свобода не верна» — чеканятся слова, напоминая ритм Булата Окуджавы; в городах и аулах «страдающей постколониальным комплексом страны». К чему он ведёт — ужесточению нравов и законов, удавке на шее голоса («курс доллара 150 / курс государства 2050»), в профетическом стихотворении «Письмо из 2050 года» Дуйсенбинов рисует совершенно антиутопическую реальность:

 

Здравствуй, Жаке. С каждым днём всё хуже.

Я не знаю, выберусь ли когда-нибудь, этот дурацкий закон...

Неважно. Я выучился дистанционно и теперь могу немного кодить,

возможно, меня возьмут байтеркеком. Правда, у них возникают вопросы.

Я окончил курс на запрещённом у нас ресурсе.

Я, конечно, молчу, но они что-то подозревают.

Господи, я не хочу снова на воспитательную джумму под конвоем. —

 

но мы живём в мире сбывающихся антиутопий.

 

Реальность, с каждым годом всё больше напоминающая ирреальность, находится в согласии с другими поисками автора; «я» и идентичность: сексуальная, общественная, акторская (а это одна из интенций поэтического воздействия) — всё это о встраивании себя в мир, что протагонисту даётся нелегко. «Рухани кенгуру» — это я-поэзия, но без присущего подобным текстам эгоизма, когда автор говорит через себя-в-тексте об обществе, времени, локусе, в который ему довелось жить. «Жемчужина будущей действительной толерантности» — идеальный мир, в который идёт автор (а в этой книге много движения), но который раз за разом получает социальный/политический перелом.

Порой герой этих стихов — наблюдатель, как в околодокументальном тексте-мозаике «белый шум или то что застряло в зубах», насыщенном чужими голосами. Порой человек, меняющий — к лучшему? — судьбы людей. Но чаще всего ранимый и открытый миру образ-слепок-с-себя, остро и больно чувствующий изъяны и царапины на его — мира — коже. И порой герою проще говорить с деревьями, морем и горами, чем с людьми.

Сборник посвящён бабушке, и стихотворение о прощании с ней — одно из самых сильных и беззащитных в книге. Боль от потери настолько сильна, что автор лишь фиксирует происходящее, связывая в узел эмоции («я не плачу / не здесь / не при них»), и лишь в концовке (для меня это был, пожалуй, самый трогательный момент в книге) показывает, насколько ему тяжело:

 

в столице встречают друзья, минус сорок

и пятница уже заговорщически мне улыбается

за два часа я сумел презреть и тысячу километров

и фоновый шум, стремящийся под скорлупу

но я схожу с трапа и вижу

что рыжая земля с могилы твоей

еще на моих ботинках

 

«Рухани кенгуру» — нежная и предельно искренняя книга. Доверительная в своей воздушности и — как верно отметила Мария Вильковиская — «сиянии неопределённости»[1]; чёткость в целом губит поэзию, у слова всегда две стороны: с одной — автор, с другой — человек, принимающий в себя текст. Ускользая в разных стихотворениях, воплощаясь в образах и голосах, Ануар Дуйсенбинов пишет на самые важные — и оттого полузапретные — темы, и делает это с таким мастерством и так громко (при общей тихой/сдержанной интонации его поэтики), что это делает его сборник, пожалуй, лучшей казахстанской поэтической книгой 2022 года, а то и не его одного.

 

 

Орал Арукенова, «Правила нефтянки»

Алматы: MELOMAN Publishing, 2018

 

Орал Арукенова поднимает тему, о которой не принято говорить: нравы в отрасли, где большие деньги развращают маленьких (кажущимися себе большими) людей. Жанр, в котором написаны её рассказы, объединённые в повести, — трагикомедия. Слом человеческой жизни, по венам которой начинает течь кровь с повышенным градусом корысти, микроскопические изменения, растущие в геометрической прогрессии — самое интересное в её повести. Здесь многое зиждется на обмане, интригах и некомпетенции. Не стоит думать, что человек, обретая статус, становится счастлив, не в нефти счастье; вся эта повесть — россыпь маленьких трагедий.

Книга «Правила нефтянки» (первая для Орал Арукеновой) выросла из разрозненных поначалу рассказов, которые авторка сшила сквозными персонажами и локациями: Петей Наумовым, Ерболом, Сауле, Клэр и Айман, Даной, МаксМарой[2]… Центр мира тут — Атырау, но герои постоянно перемещаются, суетятся, летят за мечтой — кто в Алматы и Астану, кто в Милан и Нью-Йорк. Киви, несущая капельку нефти на клюве, «опыляет» всю сферу, вены которой полнятся чёрным золотом.

Здесь есть элементы комедии положений, но на мимах чаще грустная маска (и самой цельной личностью представляется Гаухар, отвергающая соблазны лёгкой жизни); кажется, Арукенова, оставаясь за текстом и совершенно не комментируя происходящее, настраивает оптику этих историй так, чтобы показать реверс внешне благополучного аверса.

Герои порой чувствуют себя самозванцами, думают о самоубийстве, идут вверх по головам других, строят дома на откатах; в самом драматичном рассказе à la Буковски («Гараж») персонаж настолько взращивает в себе злодейство, что никакой гений не помогает ему устоять перед убийством собственного отца, устроившего его в нефтянку.

Арукенова раз за разом ставит вопрос: сколько в человеке остаётся человеческого, когда он сталкивается с искушением, разлитым месторождением авантюр, как и кто может устоять, когда деньги добываются в нефтяном масштабе?

Остапы Бендеры здесь встречаются на каждой странице — Фатима, однофамилица городского акима, на собеседовании намекнула на «родство» и через несколько лет стала топ-менеджером компании; Малик, «подмахнув» тендер, в благодарность получает дом; Крис, пользуясь подобострастным отношением к иностранцам, устраивает на высокую должность родственника-слесаря, уволенного за прогулы и пьянство…

Вопрос экспатов — один из важнейших для Арукеновой. Она раз за разом наводит камеру на карусель иностранных работников нефтянки разной степени компетенции, которых априори выбирают в ущерб местным, пусть даже более квалифицированным кадрам. И тут, когда авторка говорит о потерянном поколении управленцев (не напрямую, но это ясно из контекста), о колонизации в профессиональной сфере, — в ней говорит боль. Казахстанской девушке Сауле начинают доверять коллеги, её подпись появляется на документах, но начальнице-американке это кажется нарушением субординации, и она даёт распоряжение избавиться от неё. Кто придёт на освободившееся место? Собеседования — «для отвода глаз, у них уже есть человечек. <…> В нефтянке всё по блату делается», — говорит один из «профессиональных» соискателей тёплого и денежного — но, увы, для других — места.

Читая, видишь множество синиц и журавлей, которых люди практически не отличают; и это не только потому, что разучились смотреть в небо, а солнце путают с его отражением в море у нефтяной платформы. Синица тут чаще в душе́, и та — потерянная; а журавль — в деньгах и возможностях. Так почему все настолько несчастливы? Нефтянка, куда ж несёшься ты и куда несёшь всех, кто столкнулся с тобой? Дай ответ. Не даёт ответа.

 

 

Андрей Сен-Сеньков, «Каменный зародыш»

Екатеринбург; М.: Кабинетный учёный, 2023 (Серия «InВерсия»)

 

Андрею Сен-Сенькову свойственны книги-концепты[3]. Особенно дополненные графическим рядом, не просто украшающим текст — делающим его объёмнее. Синкретизм для него (и эстетика, рождающаяся в процессе схлопывания искусств) был важен всегда. Вот и на презентации «Каменного зародыша» в Алматы, где Сен-Сеньков живёт уже семь месяцев, звук текста сопровождал звук музыки (в исполнении Эльвиры Шатиловой) — и впечатление, как говорят гости презентации, было колдовское.

Жизнь в другой стране/городе в некотором смысле делает тебя зародышем новой земли, (пере)рождающимся заново, что сочетается с названием и идеей сборника, в котором автор обратился к дому необычной формы и судьбы из Екатеринбурга. Книга-концепт выросла из статьи Руслана Комадея «Дом-улитка. Дом, который не застать врасплох», написанной на смеси публицистического и поэтического языков («Когда-нибудь улитка совсем обидится на своих соседей <…>, свернётся всеми своими плоскостями в одну и тихонько уйдёт под землю»). 

Улитка внешне, если заглянуть в живот города, напоминает зародыш; УЗИ-специалисту Сен-Сенькову лучше многих известно, как выглядят внутренние органы что человека, что города, что времени; он и как врач, и как поэт занят — словами Анны Голубковой — «исследованием недоступной обычному глазу стороны вещей»[4]. И если работа некоторых поэтов_ок, выкладывающих травмы на лоток листа/текста, напоминает входящего в раж патологоанатома, то Сен-Сеньков аккуратен, он как будто гладит словами морщинистые стены дома, обращается в первую очередь к нему, а потом уже к читателю, и внутри этой предельно доверительной интонации ты чувствуешь, что дом — не просто набор строительных материалов, а живое, пусть и редко говорящее существо, уставшее за 90 лет людского мельтешения и исторических метаморфоз.

Поэзия Сен-Сенькова часто демиургическая, но конкретно эта книга доверительно-интимная. Разговор с молчащим собеседником, застывшим во времени и в себе («девяностолетний зародыш / ты давно не растёшь / и уже не превратишься в человека»), чьё вечное детство совпало с детством многих детей — а здесь были и детский сад, и детский дом — «дыры окон в твоих боках сделаны из / выплаканных глаз», а настоящее — роль памятника, в котором уже вряд ли откроют магазинчик «чёрно-белое женское бельё и кино / или всё для маленького волшебника и ничего для большого».

Монолог, разделённый на 16 фрагментов, прерывается паузами звёздочек, как вдохами[5], что чуть больше строфического интервала и помогают переключить регистр внимания с одного аспекта (например, пола здания — мальчик он или девочка) на другой (воображаемую подругу или любимого художника); как и всегда, подобные тексты в равной степени и о субъекте, и об объекте: и читателю кажется, что обращаются не только к дому, но и к нему самому (этот эффект производит постоянно мерцающее «ты»).

В рецензии невозможно сгенерировать словесные ряды, конгениальные стихам Сен-Сенькова. Если строить её на образах — получится или репродукция текста, или эпигонская пустышка; даже если хочется сдвинуть логику, как бретельку бюстгальтера на теле листа (я показываю этот пример, который отдаляет от книги, ведь образность автора — уникальна), лучшая иллюстрация тут — текст целиком, полный неожиданных переходов, метаморфоз, реальностей, как будто вышедших из разных порталов нашей жизни:

 

хочется побыть небоскрёбом?

большим-пребольшим как бурдж-халифа

пинань

или петронас?

 

чтобы весь из железа

бетона

сингапура

стекла

тёплой малайзии?

 

и чтобы рухнуть внутрь себя

красиво-больно

оловянным солдатиком

сломавшим стоэтажную ножку

 

Красиво, больно, хрупко и жутко — написал я на полях книги, и это относится ко многим текстам этого сборника. Не только о доме, но и тематически связанной с ним подборкой «Девять кирпичиков, вынутых из зародыша на память», большинство стихов которой рефлекторно связаны с детством («мама это такая киноплёнка») и взрослением («а одинаковые дни носят меня / в обтяжку»), действие в которой происходит будто бы на параллельной дому трассе, в жизни автора, как, например, в очень личном и трогательном тексте о старении мамы: «звонит через полчаса / после предыдущего звонка / и заново рассказывает о клёнах / которые сегодня видела <…> лишь бы через полчаса снова позвонила // пусть листья хоть какого цвета будут». Две жизни дома и человека переплетаются, соединяясь в историю об одиночестве, точнее, об этих двух одиночествах, рассказать о которых может лишь один.

Параллельно стихотворной ленте разворачивается и художественная — Лёля Собенина из Екатеринбурга (что добавляет книге аутентичности) создала ряд графических работ, практически для каждого текста[6]. Они добавляют даже не объёма (хотя и его тоже), а настроения, рассказывая ту же историю на языке графических метафор/метаморфоз в тёмно-серых тонах. Приглушённый тон сборника заставляет читать и рассматривать их, уменьшая громкость внутреннего голоса, но так точнее попадаешь в резонанс.

«Каменный зародыш» стал девятнадцатой и последней книгой в серии «InВерсия», которая встала на паузу; и это в некотором смысле перекликается с судьбой дома: «ты давно не растёшь». Хочется сказать спасибо редакторкам Наталии Санниковой, Екатерине Симоновой и Юлии Подлубновой за увлекательное книжное приключение, которое не просто оставило след — показало, каким ярким и живым может быть литературный проект, если он создаётся на языке творчества и любви, что в данном случае сливается практически до неразличения.