Алый

Рассказ

Алого никогда не держали на цепи, но к будке своей он был привязан точно цепью. Родом — рыжая дворняжка, вислоухий и поджарый, и оттого, наверное, что ростом не вышел, он любил вечерами сидеть на крыше своего скромного жилища, всматриваясь в холмы на горизонте. Часто я наблюдал за ним в такие минуты и еще чаще стоял рядом, любуясь, как в догорающем дне мелькают силуэты людей и ветер тревожит листья в ветвях.

Есть что-то завораживающее в закатных сумерках, когда вот-вот — и солнце спрячется за горизонтом. Сверчки громче заводят свою трель, и галки, как кляксы, выплескиваются на темно-синее небо из заросшего деревьями яра. Воздух становится плотным, густым, и любой шум в нем — хоть заливистый лай, хоть мычание коров или рев трактора — кажется далеким и призрачным, будто слышится сквозь толщу воды. Истончается в сумерках грань между реальностью и миром снов, и они просачиваются друг в друга.

И Алый любил вечерами наблюдать за гуляющими по холмам сельскими призраками, но мне их разглядеть не удавалось.

Я смотрел в его печальные глаза и спрашивал:

— Ты видишь призраков? Если да — гавкни два раза, а если нет — один раз.

В одной передаче по телевизору я слышал, что кошки могут их видеть. Возможно, собаки тоже. Но Алый ничего не отвечал, и тогда я спрашивал еще о чем-нибудь, но он никогда не лаял мне. Временами только тихо скулил.

— Я тут недавно прочитал в одной книжке про эльфов, что они живут в пустых холмах, и подумал: смотри, сколько здесь холмов вокруг. Не может быть такого, чтобы хотя бы в одном из них эльфы не жили, — рассказывал я Алому. — Они маленькие и прячутся в высокой траве, а еще могут превращаться в кроликов. Поэтому, если вечером встретишь кролика на пустыре, то ни за что за ним гнаться нельзя. Это эльфы специально так людей в ловушку заводят, а потом похищают. Насчет собак не знаю, но ты тоже, если увидишь кролика, не гонись за ним — вдруг и тебя похитят. Ты сильный, но их в холме может штук сто жить!

Я заметил, что за последнюю пару лет жителей в деревне заметно поубавилось, и мне было очень грустно из-за этого. Я тогда сам себе не мог объяснить причины своей печали. Конечно, так исчезли из моей жизни многие друзья, но я грустил не только поэтому. Мама говорила, что люди переезжают в поисках лучшей жизни в другие места. Интересно, в какие?

Покинутые дома внешне ничем особо не выказывали своей опустошенности, разве что вечно слепыми серыми окнами, и так страшно и тоскливо было смотреть на них. Они напоминали мне одиноких, брошенных всеми стариков, таких, как наша городская соседка сверху — она постоянно плакала. Мне казалось, что я понимал их. Ведь все, что у них осталось, — одиночество и память, да и память возвращала к прошлому лишь урывками, а сами они, точно зыбкие тени, медленно сходили с ума оттого, что никому до них не было дела.

Я все чаще и чаще играм предпочитал созерцание окрестностей. Наш дом стоял на возвышенности, и мне было видно, как в свете догорающего солнца, словно одинокие старики, покорно встречают конец дня брошенные дома, и никто не зажигает в них свет, не топит печь, не готовит ужин.

Я даже выделил два типа брошенных домов. Первые — это печальные дома. Они быстро зарастают кустарником и малиной, и их бывает очень трудно заметить в зарослях. Эти дома много спят и постоянно забывают прошлое, пока не забудут совсем и не уснут навсегда. Они очень спокойные и очень грустные, тихие и совершенно не опасные. Эти дома много думают и все об одном и том же, потому что часто забывают, о чем думали. А когда вспоминают, начинают думать, о чем думали до того, как забыли.

Вторые — озлобленные дома. Обычно они стоят на прогалинах, голых холмах и вересковых пустошах. Вокруг них не растут деревья или кусты, и их видно издалека. Когда на них смотришь, тебе кажется, что внутри кто-то есть и этот кто-то очень зол, но не потому, что он на самом деле злой, а потому, что его бросили. Такие дома помнят прошлое очень хорошо и ничего не забывают. Они существуют, чтобы помнить и напоминать. Им очень больно, и они опасны, поскольку под их крышей часто живут привидения.

Деревня, постепенно заполняясь домами-призраками, сама становилась зыбкой, как мираж, и тоскливой, так что я перестал ее узнавать. И вечер от вечера было все тише и печальнее.

Одним из таких августовских вечеров мы всей семьей, кроме деда, сидели у телевизора и смотрели какую-то передачу. Что-то там говорили о войне. Диктор строгим голосом перечислял имена, а бабушка тихо плакала, прикрывая губы красным платком, как будто готовилась к рыданиям. Я не знал, почему она плачет и почему дедушка неподвижно сидит во дворе и задумчиво смотрит себе под ноги, похожий сейчас на брошенный дом. Почему так внимательны и бледны освещаемые голубоватым светом телевизора лица мамы и родственников. Почему мой дядя, против своего обыкновения, не приехал погостить в деревню этим летом. Я не понимал причины, но понимал, что она, эта причина, одна на всех.

Заскучав, я выглянул в окно и увидел, что Алый на своей будке не сидит спокойно, как всегда, но, поддавшись вперед всем телом, стоит навострив уши. Я вышел на улицу и на ходу крикнул:

— Алый, там призрак?

И он пролаял дважды, а затем, проскользнув под оградой, помчался к холмам. Я побежал вслед за ним.

Темнело. Солнце краешком докрасна раскаленного диска выглядывало из-за линии горизонта, растекаясь по степи болезненным кровоподтеком. В багровых сумерках я отчетливо различал перед собой приземистый темный силуэт, но нагнать пса у меня никак не получалось. Когда я наконец поравнялся с ним (он, высунув язык, неподвижно стоял с высоко задранным хвостом), дом оказался далеко позади и выглядел теперь размером со спичечный коробок.

— Алый, ты чего? — промямлил я, еле переводя дух. — Давай вернемся домой. Поздно уже.

Но он не двинулся с места и смотрел в сторону темного яра. Даже при свете дня, когда, бывало, играл с друзьями поблизости, я побаивался приближаться к этому месту и без лишней надобности не заглядывал в его буйно заросшие кустарником недра. Мой старший брат рассказывал, как однажды ранним утром он отводил на пастбище коров и, возвращаясь, проходил мимо:

— …и тут я слышу непонятный шум, — шептал он зловеще, — хлоп, хлоп, хлоп… Подхожу к тропе на краю яра и вижу: голый мальчик сидит возле родника и хлопает по воде ладошкой. Хлопнет и смотрит, как по глади круги расходятся, и что-то мурлычет себе под нос. Он как раз опять над родником руку заносил, и тут я его тихонько позвал. Мальчик вздрогнул, замер, медленно-медленно обернулся, и я увидел, что вместо лица у него…

Я не стал дослушивать. Зажмурился, заткнул уши пальцами и убежал в свою комнату.

— Алый, вернемся домой, — с искренней мольбой в голосе повторил я и положил руку ему на загривок.

Пес ответил мне низким рычанием. Но рычал он не на меня, а на то, чего я не видел, на то, что притаилось в лощине.

Мои пальцы похолодели, и зубы принялись отстукивать тревожную дробь. Я разом вспомнил все самые жуткие истории, когда-либо слышанные или прочитанные. Мне казалось, что воздух вокруг заполнился поднимающимся со дна яра горьким запахом перегноя, липкой влагой и невыносимой тишиной. И тишина эта сковывала меня, точно ремни смирительной рубашки. Глубоко в ней мне чудились зловещий шепот и маленькие шаги, шелест и шорохи, скрип и скрежет…

В этой тишине, как порывом ветра разметав, разогнав шорохи и шелесты, отчетливо раздался хлопок, как будто кто-то ударил по воде рукой, и в небо шумно бросилась с ветвей большая стая галок. Алый сорвался с места и пропал во мраке яра. От испуга мой желудок свернулся в тугой узел, и резкая боль пронзила низ живота. Мне стало холодно и сильно захотелось в туалет. Я позвал пса несколько раз, но галки взмахами крыльев подхватывали мой зов и разрывали его в клочья. Они кружили в вихре над кронами и смеялись.

Я звал Алого снова и снова, пока крик мой не стал красным и не выкрасил в красное вечер. И я не заметил, как оказался на самом краю, у тропы. Внизу зеленым светом блестел родник, и по его поверхности медленно расходились круги. Пока в небе творился хаос, на дне яра было тихо и спокойно, и не было заметно никаких следов погони, бегства или борьбы. Стрекот цикад, сонное журчанье ручья и запах свежевскопанной земли доносились оттуда. Я все тише и тише повторял кличку и, как зачарованный, смотрел на родник. В глубине его было черно, но от глади, как от углей затухающего костра, исходил манящий призрачный свет. Вечер за спиной вновь стал темно-синим и мягким, а поднятый галками гвалт звучал теперь, как белый шум телевизора из соседней комнаты.

Кто-то схватил меня сзади.

— Ты что тут делаешь? — строго спросила мама, резко развернула меня к себе, и тут же галки с шумом улетели прочь. — Я тебя звала, не слышал? Уже поздно!

— Мам, Алый в яр убежал.

Она недоуменно посмотрела на меня, не понимая, о ком речь. Потом заглянула мне за спину.

— Алый? Ну убежал, и что? Вернется. Ты что, плакал?

— Нет. Не знаю. Мам, там кто-то есть, его утащили, — пролепетал я, и слезы покатились сами собой.

— Не плачь. Ничего с ним страшного не случится. Ну ты чего?

Она обняла меня, прижала к груди и увела прочь, но я никак не мог успокоиться.

— Ты брата своего придурошного не слушай — никто в яре не живет. Он просто шутит над тобой. Сам подумай: кто стал бы в такой дыре жить? Хочешь, я схожу туда и поищу Алого?

Я судорожно схватил ее за рукав.

— Нет, одна не ходи! Они и тебя утащат!

— Хорошо. Не пойду. Давай тогда так сделаем: вернемся домой, а там расскажем дедушке, что случилось. Он найдет его и вернет. Договорились?

Я согласился. Дома я рассказал, как все было, а потом меня уложили спать, но заснуть я все равно не мог. Мама была рядом.

— Мам, — тихо сказал я, — мне кажется, Алого похитили эльфы.

Она озадаченно посмотрела на меня, а потом мягко улыбнулась, будто вспомнив о чем-то.

— Они бы и меня утащили, если бы не ты…

— Не стоит верить всему, что написано в книгах, сынок. Эльфов не бывает — это сказки.

— Тогда куда деваются жители деревни? Ты видела, сколько вокруг холмов?

— Я тебе уже рассказывала. Они переезжают в город.

— Тогда почему их дома выглядят так?

— Как?

— Будто в них все еще кто-то живет. Будто их хозяева просто растворились в воздухе.

— Вовсе не так они выглядят.

— Именно так и выглядят!

— Так, я не собираюсь с тобой спорить, — отмахнулась мама и встала с кресла, собираясь уйти, — ложись-ка лучше спать.

— Зачем им хотеть уезжать отсюда? — не унимался я. — Здесь хорошо. Я люблю быть здесь. Я бы ни за что не уехал и остался в деревне навсегда, будь моя воля. Но здесь теперь так тихо, будто живых никого нет. Мне очень грустно от того, как здесь стало тихо.

Мама молчала, и я почувствовал, как к моему горлу подступил горький комок обид, а комната перед глазами принялась расплываться.

— И дядя тоже пропал. Куда он подевался? Почему не приехал?

Ее лицо дрогнуло и сделалось очень строгим. Она поджала губы, пытаясь унять дрожь и раздражение.

— Я больше ничего не хочу слышать об этом! Ты ничего не понимаешь. Спи.

Прошептав это, мама накрыла меня одеялом до самого подбородка и стремительно вышла из комнаты, на ходу вытирая щеки ладонью. А я повернулся спиной к двери и уснул быстрее, чем успел всерьез на нее обидеться.

Последней моей мыслью было воспоминание об Алом. Не знаю, действительно ли ходил дедушка искать его, как пообещал, но если и ходил, то вернулся ни с чем.

На следующий день пес не пришел и на следующий за ним день тоже. Прошла неделя, месяц, но Алый так и не появился. Теперь стояла его будка пустая и грустная, прямо как покинутые дома. А потом, с последними августовскими днями, я уехал домой.

Минула осень и вслед за ней зима. Весна пролетела совсем уж незаметно, и с наступлением лета я вернулся в деревню, к тому моменту еще более обезлюдевшую. Вернулся и дядя, но я его едва узнал. Он был очень худой, сутулый, бледный, а глаза его будто выцвели, и бабушка из-за этого долго плакала. Все плакали, и я плакал. Я даже не сразу заметил, что вместе с ним возвратился и Алый. Казалось, этого не заметил никто из нас.

Я опустился перед псом на колени и обнял, и тогда мне вспомнился сон, что я видел накануне ночью.

Я находился в мрачном и сыром месте, вроде подземелья, словно в плену, и я был моим дядей. Вокруг я видел людей, многие из них были мне знакомы, а других я как будто когда-то знал или где-то раньше видел, но почти забыл о них. Мы не говорили друг с другом, как если бы не умели разговаривать, а просто бродили туда-сюда в молчании, и лица у всех были задумчивые и встревоженные. Время стояло на месте. Ничего не происходило. Разве что иногда кто-то исчезал, а кто-то появлялся, но и этих новых людей я тоже знал. А потом поднялся оглушительный шум, и как из ниоткуда в подземелье возник Алый, только он был размером с быка. Я залез ему на спину, и он побежал по длинной, темной норе — ей не было конца. Мы долго бежали. Нора становилась все уже и уже. Но вот, наконец, стал виден свет, и тогда я оказался на поверхности. Я лежал на спине недалеко от яра, и надо мной высоко в вечернем небе летали тысячи птиц, а рядом сидел пес и что-то высматривал в холмах. Мой голос вернулся ко мне. Я позвал его — «Алый!» — и проснулся.