«Брат моего брата» Валерия Бочкова: «Фатализм VS свобода воли»

Валерий Бочков — один из наиболее ярких и интересных современных русских прозаиков. Он автор более десятка книг, в его багаже «Русская премия» и премия Эрнеста Хемингуэя (2016 г.). А в 2019 году писатель получил премию имени Николая Гоголя за роман «Латгальский крест». Предтечей романа стал рассказ «Брат моего брата», впервые опубликованный в журнале «Новая Юность» (№5) за 2014 год.

Говоря об этом рассказе, важно помнить, что писатель существует между двух культур: российской и американской. Родившись в Латвии, учился в Москве, а с 2000 года постоянно живёт в США. Межкультурность Бочкова проявляется в «Брате моего брата» (впрочем, как и во многих других произведениях автора) в органичном сочетании литературных традиций двух стран. По словам Галины Юзефович, «в обход эмигрантского надрыва Бочков напрямую скрещивает психологизм серьёзной русской прозы с бодростью американской беллетристики».

Сам Валерий Бочков в одном из интервью так рассуждает о своём творчестве: «Пожалуй, одной из главных моих тем является столкновение “русского фатализма” с западной концепцией “свободы воли” — когда герой вырывается на свободу и вынужден делать выбор вне зависимости от обстоятельств, как внешних, так и внутренних. А после ещё и нести моральную ответственность за свои действия» (из интервью журналу «Этажи», 01.02.21).

Это столкновение фатализма и свободы воли очень важно в «Брате моего брата».

Сюжет в значительной степени автобиографичен: главный герой Чиж, как и сам Бочков, родился в советские годы в Латвии, в семье потомственных военных. В художественных образах вполне реально просматривается исторический пласт далёкой эпохи. Чиж пытается выкорчевать из себя тот самый наследственный фатализм, сбежать от него, начать другую жизнь. Это лишь одна из сюжетных линий. Другие не менее драматичны и отсылают к архетипическим сценариям Ромео и Джульетты (Чиж и Яна), Каина и Авеля (Чиж и Валет).

Что же это за фатализм такой, от которого пытается освободиться главный герой? Рассмотрим заданные условия места и времени. С первых же абзацев автор обозначает пространственный и исторический контекст рассказа: маленький латвийский город Линде, годы советской власти. Но происходит и более глубокое погружение в прошлое. Мы понимаем, что в тот период, о котором вспоминает повзрослевший главный герой, ещё относительно свежа память о войне Советского Союза с фашизмом и о так называемых лесных братьях – партизанах, боровшихся с советской властью в 40-50-е годы ХХ века.

Более масштабный исторический контекст задается упоминанием рыцарского замка, принадлежавшего верховному госпитальеру Тевтонского ордена барону фон Виттенгофу. Из рассказа мы узнаем, что барон замуровал неверную жену в стене часовни. А интернет подсказывает, что некий Конрад фон Фитингоф, в 1402 году ставший тридцатым магистром Тевтонского ордена в Ливонии, был известен ожесточённой войной против русских князей.

Вообще, следует отметить, что Тевтонский орден – германский духовно-рыцарский военный орден, основанный в конце ХII века, – за века своего существования предпринимал немало походов на русские земли. Один из самых знаменитых произошёл в 1242 году и закончился сражением на Чудском озере с войсками Александра Невского. Таким образом, в историческом масштабе место действия рассказа – Латвия в целом и Линде в частности – на протяжении веков связано со множеством мелких и крупных конфликтов и кровопролитий. Походы тевтонских рыцарей на русские земли перекликаются с нападением Германии на Советский Союз, а барон, замуровавший жену, будто передаёт своеобразный привет отцу Чижа, военному лётчику и виновнику ДТП, в котором погибла мать главного героя. Многовековое насилие и противостояние становятся несчастливым наследием этой земли.

Неслучайно в «Брате моего брата» одна из сюжетных линий отсылает к истории Ромео и Джульетты. В шекспировской поэме о любви герои также пытаются порвать с наследственным кровавым фатализмом, борясь за своё свободное чувство. Между старым и новым текстом возникают отношения параллелизма. И там, и там дети расплачиваются за грехи отцов.

Отдельного разговора заслуживает система номинаций в рассказе. Начнём с того, что прозвище главного героя, Чиж, звучит немного легкомысленно. Так называется маленькая птичка из отряда воробьиных. Однако ближе к концу мы узнаём, что его фамилия, оказывается, Коршунов. Противопоставляются две очень разные птицы: чиж-то происходит из рода коршунов! Сразу возникают тревожные ассоциации. Читатель может предположить, что в финале его ожидает нечто грозное, а главный герой не совсем такой, каким представляется.

Фамилия Коршунов добавляет новые оттенки характеристикам всех членов этой семьи, их отношениям и намекает на разрешение финального конфликта братьев. Коршун – падальщик, птица, связанная с войной и смертью. Так и выходит в этой семье. Отец, военный лётчик, причастен к смерти матери, Валет убивает Яну, возлюбленную Чижа. А Чиж… Бочков не зря оставляет несколько двусмысленную концовку, позволяющую предположить убийство братом брата.

Коршуны как символически нечистые и зловещие птицы во многих традициях наделяются демоническими свойствами. Вторичные номинации усиливают эту смысловую нагрузку. В самом конце рассказа Чиж называет брата «колченогим». Оказывается, Валет хромал до третьего класса. Колченогость, хромота в ряде культур связывается с чёртом, охромевшим при падении с неба. И действительно, в конце мы узнаём о Валете то, что подкрепляет дьявольские коннотации.

У прозвища Валет также есть негативный оттенок. На воровском жаргоне валет означает мошенника, «шестёрку» авторитетов. «Валетанутый, вольтанутый» – отморозок, чокнутый. Словарь Брокгауза и Ефрона называет червонным валетом любителя лёгкой наживы. А Владимир Даль в качестве одного из значений этого слова приводит слово «хам».

На этом фоне становится особенно важной основная вторичная номинация рассказа, вынесенная в заголовок, – «Брат моего брата». Автор показывает закольцованность братских отношений, возникает мотив двойничества. Чиж и Валет – близнецы. А Чиж по ходу рассказа неоднократно подчёркивает своё сходство с братом, причём в довольно угрожающие моменты: «Валет от злости бледнел, лицо его обострялось, приобретая какую-то волчью угловатость. Мне и в голову не приходило, что тогда я видел своё зеркальное отражение». Или: «Он гладил воронёную сталь “браунинга”, его руки – крупные, загорелые – были точной копией моих».

Главный герой словно описывает собственное отражение в зеркале. В этом Бочков следует традициям мифологии и культуры, где близнецы часто представляют собой две части одного целого.

Что же касается имени возлюбленной Чижа, Яны, то здесь слышится фонетическое созвучие с древнеримским богом Янусом. Он покровительствовал порогам, входам и выходам, дверям и всяким началам. Для римлян первый шаг имел решающее значение для успеха задуманного, первый шаг определял всё остальные.

Ассоциация имени Яна с Янусом опять отсылает читателя к мотиву пересечения порога, двойственности, закольцованности, ведь Янус изображался двуликим, символизировал начало и конец. Пространство рассказа также неоднократно закольцовывается. Чиж и Яна впервые видят друг друга у старой часовни. Там же должна была состояться их так и не случившаяся встреча перед побегом. И весь рассказ заканчивается там, где и начинается – в городе Линде, из которого герой хотел сбежать.

Символично, что Чиж должен был уйти с Яной из семейного, социального, исторического фатализма в новую, свободную жизнь, переступить некий порог. Но без неё он так и не шагнул за этот порог по-настоящему, застряв в пограничном состоянии вечного ожидания: «Я ждал Яну. Я до сих пор стоял у часовни и ждал ее. Та сентябрьская ночь для меня так и не закончилась; я боюсь, она не кончится никогда. Какая-то часть меня до самой смерти так и будет ожидать её там. А может, и после смерти».

И после финального признания Валета смысл жизни Чижа (надежда на встречу с Яной) окончательно потерян. Фатализм побеждает свободу воли.