Постмодернизм уходит. Что дальше?

Заслуга постмодернизма первоначально заключалась в освобождении от старых клише, постмодерн отверг великие нарративы модерна, такие как «история есть прогресс», «истина есть бог» и т.д. Родившись как протест в ответ на лицемерную мораль, ложь, клише и ярлыки в политике, экономике, культуре, постмодернизм отверг понятие научной или религиозной доктрины, которая бы объяснила всё для всех. Всё понимается на микроуровне. Знания являются сконструированными и проявляются только через наши интерпретации того, чего мы хотим от мира индивидуально, а реальность постмодерна становится самоотсылающей. В искусстве это также можно назвать обнажением приёма, например, если персонаж книги или фильма знает, что он персонаж. В результате сегодня усиливается ощущение, что постмодерн заигрался в игры, которые сам же предложил когда-то.

Моральный релятивизм, цинизм, ирония, насмешка, игра – особенности постмодерна, ими сегодня перенасыщены телевидение и медиа. Скажем, вечернее шоу или рекламное сообщение может критиковать само себя и смеяться над самим собой, априори защищаясь таким образом от внешней критики. Идея о том, что всё подделано, сочинено, всё уже кем-то придумано и продумано за нас, пропущено через чьи-то ментальные и интеллектуальные фильтры, сама по себе разрушительна. Таким образом, проблема состоит в том, что основы постмодернизма деконструируют культуру. В различных вариациях критика постмодерна отражена в работах Кристофера Хитченса, Ноама Хомски, Ричарда Докинза, Фредрика Джеймисона и других современных авторов.

Кризис постмодерна в начале двухтысячных годов отразился в тревоге среди гуманитариев, философов и писателей. Постмодерн точно определяет болезни социума, но не даёт рецепта, это мы видим на примере, скажем, Жана Бодрийяра или Жана-Франсуа Лиотара. Есть ли тут опасность? Безусловно, есть. Так опасен хирург, который вскрыл нарыв, но лечить его не намерен. В целом это всё равно, что протестовать против насилия, а потом самому стать тираном. Конечно, развитие постмодерна сопряжено со становлением идей неолиберализма в экономике и политике, начиная с десятых годов прошлого века с его лозунгом Get rich or die tryin – «Разбогатей или сдохни». В результате получилось, что современное искусство, медиа и массовая культура лишились дискурса солидарности, освобождения, катарсиса, определяя эти понятия априори как пафосные, устаревшие, наивные и комичные, подвергая их иронии, отказывая себе в возможности проанализировать проблему, критиковать её или предложить решение. Обнаружилось, что модные цинизм и ирония – всего лишь глянцевая сторона тщательно скрываемой депрессии, навязанного психологического комплекса, ставшего массовым. Это попросту боязнь быть настоящим. Безусловно, в этой ситуации люди не могут не чувствовать дискомфорта. В связи с этим в последнее время происходит критика цинизма и игровых приёмов, как, например, у Умберто Эко, который говорит, что мужчина постмодерна не может просто признаться женщине «я люблю тебя», а должен искать игровые и интеллектуальные формы отстранения от прямого толкования.

Во многом постмодерн отразил состояние современной культуры в области маркетинга, рекламы, развлечений, которая призывает к индивидуализму. Посыл заключается в том, что нет ничего важнее собственного благополучия и счастья. Люди обладают природным импульсом чему-то поклоняться, практически религиозным импульсом. Мы можем выбрать, чему поклоняться, но миф, что мы ничему не поклоняемся, ничему не отдаём себя, просто готовит нас к тому, чтобы отдаться чему-то ещё: благополучию, деньгам, потребительству, пагубным зависимостям, карьерным достижениям, которые требуют жертв, дисциплины и пр. Это индивидуальное соревнование, где каждый стремится превзойти других. Такая идеология создаётся кинематографом, развлечениями, телевидением, рекламой, – и на этом процветает экономика.

В то же время индивидуализм порождает гражданский и человеческий инфантилизм, поскольку люди не хотят или даже боятся взрослеть, потому что это совсем не весело, приходится выполнять множество нелюбимых дел, чувствуя разницу между тем, чего ты желаешь и что вынужден делать. В окружающем мире есть и противоречивые сообщения: морализаторские, вроде тех, что каждый должен быть примерным гражданином, ответственным человеком, любить родину. А с другой стороны, окружающий мир транслирует: делай, что хочешь, удовлетворяй свои потребности, потому что обращение происходит к той части человека, которая хочет развлекаться, и это лучший способ вам что-то продать. Это хорошо с точки зрения экономической системы, но никто в сфере образования не объясняет человеку, не обсуждает с ним того, как быть счастливым, и что это вообще значит. Возникает некая форма социального рабства: нам говорят о том, что у нас есть свобода выбора или право обладания какими-либо вещами. Но быть гражданином означает знать историю своей страны, обсуждать и понимать, что в ней устроено не так, а что в ней хорошо, как работает государственная общественно-политическая и экономическая системы, а значит прочитать что-то неинтересное, это ведь и вправду невесело – разбираться в экономике и политике. Повсеместное стремление к удовольствию и развлечениям приводит к тому, что люди не делают этого, и тогда на выборах побеждают те, у кого больше административного ресурса и денег на телевизионную рекламу.

Тем не менее сегодня в культуре, включая массовую, вновь появилось место для сентиментальности, хоть она и загнана внутрь, выплёскиваясь только в кабинетах психологов, в молитвах или в одиночестве. Ирония ради иронии перестала удовлетворять людей. Ирония нужна людям в качестве победы над трагедией, иначе ирония слишком жалка и в принципе бесполезна, так как практически все её посылы забываются сразу после момента её потребления. Цинизм также слишком убогая защита от искренности, ведь это способ уничтожения других, себе подобных, через унижение. Чувство юмора рождается как средство облегчить боль или трансформировать её. Чёрный юмор, которого так много на телевидении, притворяется протестом, хотя на самом деле таковым не является. По выражению Дэвида Уоллеса, это как для птицы полюбить свою клетку: она поёт, как ей там хорошо, но на самом деле нахождение в клетке объективно не может нравиться птице. В юморе, и в частности в чёрном юморе, который используется в развлекательных программах, есть искупительный ответ, если он является политическим заявлением. То есть юмор может быть побуждающим мысль, а может быть болеутоляющим. И разница между ними в литературе не так проста, как может показаться на первый взгляд: с одной стороны, это довольно хитрая вещь, которая вроде бы может быть использована для солидарности и пробуждения мысли, а с другой – поддерживает отчуждённость.

Постмодерн легитимировал основы отдаления, отчуждения. Человеческое «я» будто наблюдает со стороны за происходящим, не вмешиваясь, хотя внутри человека, как бы он ни прятался под маской циника, бушуют страсти, он рефлексирует, он согласен или не согласен с происходящим. И если реализм содержал в себе мотив активного деятельного участия в происходящем вокруг нас, то постмодерн почти парализовал людей, потому как мы боимся выглядеть смешными, наивными, сентиментальными, боимся показать, что у нас есть чувства.

Конечно, каждый жанр говорит на своём языке, однако позитивные изменения в жизни невозможны без хорошей литературы. Граница между философией и литературой не очень строгая, но конкретная. Есть и вопрос, с какой точки зрения рассматривать литературу и её тенденции – с философской или с утилитарной, прикладной. То есть можно анализировать современный литературный процесс со стороны или изнутри. Можно сказать, что нет никакого постмодернизма, но есть постмодернисты, которые хотят писать свободно, играя с литературным прошлым. Здесь нет правил. Новая тенденция письма была создана Уильямом Фолкнером, Томасом Пинчоном – «Врождённый порок» и «Край навылет», Хулио Кортасаром, Андреем Битовым в «Преподавателе симметрии», а также в произведениях «Меня зовут Красный» Орхана Памука, «Тысяча невестьсот восемьдесят четвертый» («1Q84») Харуки Мураками, «Бесконечная шутка» Дэвида Уоллеса. Все эти писатели создали что-то новое, что можно назвать тенденцией.

Заметно, как сегодня в литературе повышается насыщенность и скорость течения мысли, диалоги становятся всё более краткими, стихи пишутся без знаков препинания или без заглавных букв. Выдерживать один стиль в течение всего произведения теперь означает ограничивать себя в выразительных возможностях. Однако общая тенденция существования литературы от этого не меняется – хорошо рассказанная история о преодолении смерти.

Что касается современной казахской литературы, то мы на бумаге такие же, как и в жизни. Хотя ханжество, свойственное нам в реальной жизни, в казахской литературе отсутствует. Казахская литература в лице Оралхана Бокеева, Улугбека Есдаулета, Абдижамила Нурпеисова, Жаика Бектурова, Дулата Исабекова, Алибека Аскарова, Дидара Амантая и других взламывает структуры и паттерны нарратива эпохи тоталитаризма, или вовсе изначально отказывается от них, и в то же время опирается на исповедальность.

Играет большую роль то, о чём и как мы думаем. Это касается и образования, задача которого – научить нас думать самостоятельно. Вместо того чтобы анализировать опыт, с которым непосредственно сталкивается человек в своей повседневной действительности, и то, что происходит внутри него, нас учат вести внутренний диалог на основе множества абстрактных понятий, прикрытых флёром интеллектуальности. При этом нельзя забывать, что разум – хороший слуга, но плохой хозяин. И мы движемся изо дня в день по пути из дома на работу и обратно, платим по кредитам, проводим часы в супермаркетах, выполняя все те действия, на которые нас запрограммировали университетским образованием, воспитанием, думая, что сами выбрали свой путь. Но мы не выбрали своего пути, если не услышали, что говорит нам сердце. А оно вряд ли радуется этой рутине, из которой выбраться трудно, потому как общественная система не предполагает другого образа жизни. Не это ли простой путь к смерти? Как же тогда должно быть, если «человек есть мера всех вещей»? Индивидуализм дошёл до точки тотального одиночества в ощущении себя центром мироздания. В этот тупик нас загнала гонка за достижениями в колесе конкуренции. В то время как в каждой точке времени и пространства подлинная свобода появляется, когда мы осознаём, что мы делаем и что происходит с нами в данный момент, – это внимание, ответственность, осознанное отношение к себе и забота о людях, которые рядом. Человеческое сердце стремится к общению, люди хотят узнать друг друга, увидеть друг друга, – это и есть мир и любовь, противоположность войне и насилию. Таким образом, плавно обходя вопрос о человеческом счастье, постмодернистская философия стала, по выражению Фредрика Джеймисона, соучастником сложившихся форм господства и эксплуатации, дублирует или воспроизводит, усиливает логику потребительского капитализма.

Работа сегодня для многих людей представляет собой нечто неинтересное, не являющееся творчеством для человека, получающего удовольствие от созидания, – это порождает депрессию, гнев, ощущение бессмысленности жизни. Бессмысленность жизни выражается в том, что мы не знаем, чего хотим, что мы можем обрести, а что потерять, что нужно или не нужно иметь. В то же время общество производит множество товаров, которые подменяют удовольствие от наполненной жизни мнимыми удовольствиями. Происходит обессмысливание культуры, в которой мы живём. И культура постмодернизма заставляет нас задуматься над этими вопросами, и как всегда – над главным вопросом о человеческом счастье.

Мы нуждаемся в других людях, чтобы жить, и потому близость друг к другу очень важна, как способ не только выживания, но полноценной жизни. Хорошим примером в этом смысле являются объекты современного искусства яркого архитектора Сакена Нарынова, такие как памятник жертвам репрессий на месте лагеря «Алжир». Нарынов использует вполне постмодернистские приёмы, но одновременно и выходит за их рамки, поскольку его работы преодолевают ощущение индивидуального одиночества, выражают солидарность, сочувствие, в них отсутствует снобизм, свойственный постмодерну, они соразмерны человеку. И если иные личности постмодерна, не только писатели, но и все остальные, ведут себя в соответствии с законами этого жанра, то есть так, как будто они некие суперинтеллектуальные «всезнайки», то это не так. Вот это как раз смешно. И если задать себе вопрос: «Нуждаемся ли мы сегодня в культуре?» – ответ будет: «Мы нуждаемся в ещё большей культуре, чтобы вернуть человека к себе самому».

Процесс отказа от цинизма в пользу искренности происходит в серьёзном кинематографе, в таких фильмах, как «Форма воды», «Три билборда на границе Эббинга, штат Миссури», «Магнолия» и других, созданных не по общепринятой голливудской схеме, и даже в сериалах вроде «Шерлока» или «Патрика Мелроуза», где появляется идея искупления. Хотя в вышедшем в 2019 году фильме «Джокер» раскрывается состояние современного «маленького человека», состояние «заброшенности» человечества, по выражению Ж. Бодрийяра, в ситуации, когда есть гибридная война всех против всех и никто никому не нужен, – несмотря на это в фильме прослеживается дискредитация социального протеста путём определения его как явления разрушительного, опасного, скрывая при этом, что социальные протесты несут в себе часто прогрессивные изменения, необходимые для общества, и они также закреплены законодательно в развитых демократиях, как необходимое явление для обновления общества.

В то же время наша культура сохраняет многие из тем и проблем, которыми занимались писатели более ранних поколений; есть небольшие признаки радикального литературного авангарда, сметающего старое, чтобы освободить место для нового. Постмодернизм, может быть, не так решительно, как утверждают некоторые критики, но, похоже, отступает. Его устройства стали настолько обычным явлением, что были поглощены основной, коммерческой и популярной, культурой. Постмодернизм потерял свою ценность отчасти из-за перенасыщенности рынка. И с окончанием игривости и аффекта постмодернизма мы лучше подготовлены к созданию литературы, которая искренне занимается проблемами реального мира.