Айналайын, Казахстан (отрывок)

***

С возрастом время сжимается, яркими картинками всплывает в памяти, и кажется, еще мгновенье, и вся жизнь уместится в одной ладони, и будешь смотреть на нее и сожалеть, что не успел, не смог, не захотел... И не поправить упущенное. Поздно.

В детстве носила красный пионерский галстук, в перестроечные 90-е удалось выжить только благодаря челночному бизнесу, а потом было чувство кайфа от стремительно охватившей все и вся компьютеризации, казалось, еще рывок — и космос откроет свои тайны. Но наступила весна 2020-го. И мир… замер. То ли осуществились фантазии кинорежиссеров о запущенном биологическом оружии, или же Вселенная преподает очередной урок, пытаясь напомнить о быстротечности жизни.

К удивлению, я как-то быстро привыкла к опустевшим проспектам Нур-Султана, к пугающей тишине широких улиц без автобусов и такси, к людям-одиночкам, скрывающим лица под масками, привыкла к тому, что больше не летают самолеты, не ходят поезда — ни в моем городе, ни в соседнем — нигде…

Но закончится тайм-аут, и снова все завертится.

Меня, как интроверта, немножечко пугает нестабильность бытия. Только привыкнешь к одному сценарию жизни, завтра — новые перемены. А жизнь все потешается, подкидывает все новые и новые головоломки, засасывает в воронку событий и крутит, крутит, только успеваешь замечать, как даты мелькают в календаре, но стоит вырваться из этого плена «суеты сует», приходит осознание того, что все окружающее тебя — мираж, а настоящее, истинное опять ускользнуло от тебя. А может, все так и должно быть?..

***

Сейчас я рада распаду СССР. Хотя в 90-х голосовала за сохранение Советского Союза. Я гордилась могучестью своей страны, благоговела перед Москвой, которая тогда мне казалась центром всей Вселенной. И каково же было мое удивление и разочарование, когда краснознаменная держава в одночасье распалась, подобно карточному домику.

До сих пор помню услышанную утром на остановке фразу:

— А мы что, не русские, что ли?

Сказаны были эти слова с такой горечью и обидой, что хотелось как-то поддержать этих двух уже немолодых мужчин-работяг.

Но прошла мимо.

Утешитель из меня никудышный.

Опять всплыла в памяти статья Солженицына, где он предлагал для лучшего обустройства России избавиться от среднеазиатских республик. Так и вышло.

«Д» оказалась лишней

8 сентября 1992 года Джезказган стал Жезказганом. Многим до сих пор непонятно, к чему букву «Д» присовокупили к исконно казахскому слову, дословно обозначающему «копали медь». Скорее всего, в предвоенный 1940 год при очередном переводе национальной графики с латиницы на кириллицу букву J (джей) обозначили как «дж».

Казалось бы, произошло незначительное событие — сократили на одну букву название города. Но для жителей меднорудного края подобная перемена стала еще одним подтверждением того, что история сделала виток — и вновь потянуло духом империи кочевников. Кто-то спешно взялся за чемоданы, намереваясь валить скорее, пока окончательно не завяз в бескрайних азиатских степях, кто-то радостно потер руки в предвкушении эпохальных перемен, основная масса заняла выжидательную позицию.

Джезказган был городом с русским лицом, советским характером и казахскими корнями. То, что европеоиды в городе превалируют в разы, особенно было заметно в длительных, томительных очередях. Славяне обычно стояли дисциплинировано, строго блюдя, кто за кем. Казахи старались пройти к прилавку как можно быстрее, завидев знакомое лицо, тут же пристраивались рядом, оправдываясь тем, что они близкие родственники. Толпа справедливо негодовала:

— Ну вот, стоит одному из них встать в очередь, начинают размножаться!

— Их послушать, все они одна большая семья!

Несмотря на подобные мелкие трения, две совершенно разные культуры — азиаты-коллективисты и европейцы-индивидуалисты не только вполне гармонично уживались, но и обогащали жизненное мировоззрение друг друга.

Коммунизм без национальностей

Сдаю экзамены по политологии. Преподаватель — красивая, длинноногая блондинка.

— При коммунизме будут национальности? — задает она дополнительный вопрос.

— В будущем произойдет слияние всех народностей в единое коммунистическое сообщество. Все будут разговаривать на едином языке, люди станут равноправными, исчезнет деление на нации, — бойко отвечаю я и зарабатываю твердую пятерку.

Преподаватель — татарочка, я казашка, говорим на русском. Казалось бы, еще чуть-чуть, и наступит тот самый долгожданный коммунизм. Не получилось. Раньше объявили перестройку.

Лениных не стало

О том, что в маленьком Джезказгане слишком много памятников вождю революции, писал еще известный поэт Юрий Грунин, применив в тексте емкое словосочетание «растиражированный Ленин». Даже на заре перестройки, когда низвергались былые идеалы, подобное заявление казалось не просто смелым, а кощунственным. Но пройдет совсем немного времени, и два главных каменных изваяния пламенного революционера, украшающие центральные площади города, тихонько под прикрытием сумерек снесут. Были всемогущие Ильичи, и не стало их. В тот момент даже до самых упертых скептиков дошло: краснознаменного СССР больше нет.

Толпа и хлеб

Перестройка в Жезказгане началась со стремительно опустошаемых прилавков. Страх перед неизвестностью и голодом заставлял скупать все: спички, макароны, соль…

Как-то промозглым, холодным утром в магазин привезли только два контейнера со свежеиспеченным хлебом. Люди в очереди встревоженно зашептались.

— Мне первой! Имею право! — в отчаянии закричала полногрудая мамаша с малышом на руках и решительно двинулась к лоткам.

За ней бросились две старухи, мальчонка с сумкой, и… началась давка. Люди отпихивали друг друга, жадно хватали одну буханку, вторую. Щупленький молодой грузчик с громким воплем побежал в магазин. Вскоре оттуда выбежала рослая тетка в высоком белом колпаке и зычным голосом скомандовала:

— Деньги! Деньги сюда!

Монеты тут же посыпались ей в руки.

Разваливающаяся «трикотажка»

Трикотажная фабрика была гордостью советского Джезказгана. До сих пор старожилы с удовольствием вспоминают рассказы земляков о том, как во время поездок за границу в тамошних фешенебельных бутиках становились свидетелями ажиотажа за качественным трикотажем, занимали очередь и только после покупки вожделенной «заморской» вещички, глядя на этикетку, обнаруживали, что товар-то оказывается из родного города.

Еще в советское время вид у фабрики был довольно мрачный, тяжеловесный. Здание было в пять этажей, прямоугольной формы, наглухо огорожено высокими бетонными плитами, на кирпичных стенах — черная копоть, на окнах — решетки. Но стоило войти внутрь, подняться в один из цехов, например швейный, как перехватывало дух от ощущения, что оказался в медово-желтом улье, где в едином рабочем ритме трудились полсотни женщин. Тихо жужжали швейные машинки из Италии и Японии, по конвейерным лентам шел беспрерывный поток ярких лоскутков, шелковых платьев в горошек, банных халатов, комбинаций с кружевами, детских маечек с рисунком и без, юбок, блузок, трусов, в воздухе витал легкий запах керосина, им смачивали в ведре бобины, чтобы нитки не рвались.

После развала СССР нитки из Белорусии перестали поставлять. Фабрика опустела. Здание несколько раз пытались купить предприниматели. Но предлагаемая ими сумма не устраивала продавца. Между тем трещины в стенах разошлись до такой степени, что один за другим начали отваливаться кирпичи.

А за трикотажем теперь ездим в Китай.

Дяденька, покупаем крепенькую

В 90-х, казалось, половина Жезказгана превратилась в большой разношерстный базар. Торговали практически возле каждого магазина, торговали на всем, что под руку попадется: наспех сколоченных ящиках, тележках, с коробок, найденных у мусорных бачков, на выцветших бабушкиных платках, расстеленных прямо на земле. Несмотря на то что зарплата и пенсии задерживались месяцами и каждый третий был безработным, раскупалось все: шоколадные батончики в ярких обертках с манящими названиями на латинице: Bounty, Snickers, Luna, жвачки, кубики куриных бульонов, хрусталь, кирзовые сапоги, унты из старых запасов, поставляемые браконьерами туши сайгаков.

Самым ходовым товаром была самопальная водка. Стоило только показаться мужской особи, как тут же со всех концов его осаждали женские возгласы от тихого и застенчивого «Водочку не хотите?» до шутливо-зазывающего «Дяденька, купите крепенькую».

Самые ушлые умудрялись продавать спиртное ящиками, невезучие реализовывали по две-три стеклянные тары в день. К последним принадлежала апашка 75 лет. По ее усталому, испещренному морщинами лицу было заметно, как ей стыдно бегать наперегонки с более молодыми, проворными конкурентками. Благообразно одетая: в платке, в приталенной казахской жилетке, надетой поверх длинного платья со сборками, и с бутылкой в руках она казалась предвестником очередного краха национальных устоев, трепетно поддерживаемого степным народом, чтобы не потерять свою национальную идентичность.

— Арак, — время от времени трясла она водкой перед лицами возвращающихся с работы молодых людей, и те недоуменно шарахались от нее.

Самый бойкий выговаривал старушке:

— Апа, казахи, конечно, советуют пить белое, но имеют в виду кумыс, кефир, молоко, шубат.

Женщина молча сносила упреки. На базаре ее жалели, шептались между собой, что торговать апашку принуждает дочь — безработная мать-одиночка.

Если в СССР пили много и скорее от скуки, то в перестройку количество алкоголиков выросло в разы. Люди, привыкшие жить в тепличных условиях социализма, растерялись, и самые слабые потянулись к горлышку бутылки.

Ана тілі

Первым звоночком Независимости для меня лично стало выдвижение на первые позиции казахского языка. Даже для меня, носителя языка, он вдруг зазвучал по-новому — искрометно, певуче.

Вспоминаю, как в 70-х пошла в первый класс, не зная ни слова по-русски.

Главным аргументом не отдавать меня в казахскую школу, а учить языку синеглазых, послужила ссора бабушки с начальником жилищно-коммунального отдела Табачковой. Жили мы тогда в поселке городского типа Акчатау.

Табачкова была возмущена тем, что какая-то пенсионерка пришла к ней без переводчика, отчего не может внятно изложить свою проблему, да еще принесла заявление, написанное не на государственном языке.

Вскоре коммунальная проблема была разрешена. А я с огромной охапкой роскошных георгин стояла в шеренге первоклашек на торжественной линейке и с трепетным волнением смотрела на свою первую учительницу — Альбину Сергеевну.

Объясняя знакомым выбор школы, бабушка говорила:

— В более молодые годы не прислушалась к словам мужа, что без русского языка мне будет тяжело, вот теперь и пожинаю плоды своей тогдашней лени. Что ни говори, русские — прогрессивная нация, за ними будущее. Конечно, помучается ребенок первые два года, зато когда выучит язык, не будет выглядеть глупо перед такими, как Кабашкова.

— Апа, не Кабашкова, а Табачкова, — каждый раз поправляла я свою милую бабулю, беспокоясь, что она снова может вызвать гнев рыжей тетки из ЖКО, в этот раз уже из-за неправильно названной фамилии.

И вовсе не денежная гора

— Если вы вдруг услышите, как старики-казахи вместо Акчатау говорят Акшатау, не смейтесь. Они правы. «Акша» с казахского переводится деньги. Когда в этой местности нашли молибден и вольфрам, и был построен наш поселок. Назвали его «Денежной горой», потому что в связи с новым месторождением открылись новые перспективы, — объяснила как-то нам, третьеклассникам, Альбина Сергеевна.

Мы ей поверили. А между тем наша классная руководительница ошибалась, предполагая, что до того, как построили поселок, в этой местности была голая равнина и на километры никого вокруг. Она даже не допускала мысли, что здесь несколько веков подряд был аул, жили люди, пасли скот, и свою малую родину они назвали в честь гор, которые с восходом солнца начинали отливать белым цветом. И этноним «Акшатау» обозначал белесая гора.

В 90-х, когда началась перестройка, работу в шахте остановили. Людям было не до молибдена и вольфрама. За электричество нечем было платить, и его отключили. Не стала подаваться вода. Из-за массового оттока населения благоустроенные трехэтажные дома опустели, перестали отапливаться. Остались те, кто был предан этой земле. Они переселились в коттеджи и занялись тем, что давало возможность веками выживать в степи — скотоводством.

Компьютеризация

Моя подруга 1959 года рождения рассказала, как однажды внучка поинтересовалась у нее:

— Баба, а какой у тебя был мобильник в первом классе?

— У-у, малыш, у меня тогда даже авторучки не было, писала пером, — последовал ответ.

Девочка недоуменно посмотрела на бабушку:

— Как?! У тебя не было телефона?! А у одноклассников какой был?

Вроде бы прошло каких-то пять десятков лет, но какая пропасть между этими датами в освоении технологии.

Для меня компьютеризация Жезказгана началась с инцидента в сберегательном банке. Был конец 90-х. В то время кассиры на каждого клиента заводили книжечки, куда своим размашистым подчерком записывали, какого числа, месяца какая сумма была внесена, какую сняли. Книжечки в алфавитном порядке хранились на полках стеллажей, которые можно было для удобства крутить. Называешь фамилию — кассир поворачивает вертушку, находит нужную букву, еще минута-другая уходит на поиски именно твоей карточки, здесь главное — разборчивый почерк. Иногда кассиру приходилось вставать, чтобы дотянуться до полки повыше, или приседать, если попадалась нижняя.

В дни выдачи пенсий и других социальных пособий всегда была длиннющая очередь, но в то утро в фойе сбербанка народу было битком. Компьютеры зависали: то ли тогдашние вычислительные машины были еще не совершенны, то ли кассиры еще недостаточно хорошо знали программу. Девушки звали на помощь программистов. У программистов не получалось быстро отрегулировать возникшую проблему. Старики с перекошенными от злости лицами кричали:

— На помойку несите компьютеры!

— Карточки возвращайте назад!

Но не прошло и месяца, как менеджеры и программа притерлись друг к дружке. Пенсионеры осознали выгоду от скорости чудо-техники.

Чтобы пришло новое, нужно было освободить место, отказавшись от старого. Так и произошло. Мир меняется быстрее, чем человек готов принять это.

Центр и периферия

Как-то в начале 2000-х мне на глаза попалась небольшая брошюрка. Автора и название книжечки уже не помню, а вот описываемая там тема «центра и периферии» запала в душу. Суть теории состояла в том, что люди подразделяются на две категории: тех, кто находится в центре, и тех, кто — на периферии. Это относилось не только к взаимоотношению людей, но и ко всей окружающей нас материи.

Как-то в поезде одна женщина с горечью призналась мне:

— В молодые годы перед свекровью на цыпочках ходила, теперь вот перед снохой робею, боюсь ненароком ее обидеть.

В ней я узнала себя. Сколько себя помню: добровольно уступаю выигрышные позиции, ухожу в тень. Возможно, поэтому быстро нашла, как ее утешить. Отметила, что у казахов есть ласковое слово «айналайын», которым они выражают свою готовность кружить вокруг дорогого сердцу человека, вот и она демонстрирует свою любовь к сыну, оберегает его семейный очаг, кружа вокруг его жены.

Женщина согласно закивала головой, и глаза ее радостно засияли, она как будто воспряла духом, найдя оправдание своей робости перед молодой хозяйкой в своем доме.

А я в свою очередь смотрела на нее и думала, что даже теперь по отношению к ней я нахожусь на периферии. Кружу вокруг нее, пытаюсь утешить, а сама никак не наберусь смелости также вот излить перед кем-нибудь душу, потому что боюсь, начну говорить, а меня не поймут или, еще хуже, заскучают и сбегут под каким-нибудь предлогом.

Айтыс, зовущий ввысь

Еще одним атрибутом Независимости для меня стало выдвижение на первые позиции искусства айтыса.

Меня всегда раздражает выражение «Что вижу, о том пою». Это шаблонное высказывание людей, которые считают примитивным то, что находится в иной плоскости их мышления.

Впервые вживую я увидела айтыс, когда работала журналистом в Жезказгане. Два дня поклонники айтыса нашего маленького городка пребывали в эйфории. Еще бы, прибывшие на состязание айтыскеры республиканского масштаба не обманули ожидание людей, продемонстрировав зрелищность, драматизм и, самое главное, искусное владение словом.

Когда я пришла за полчаса до начала айтыса, то пройти в зрительный зал Дворца культуры уже было невозможно — в проходах битком, дыша друг другу в затылок, стояли люди. Зрители были согласны провести пять-шесть часов на ногах, лишь бы им дали возможность услышать своих фаворитов: Рината Заитова, Айбека Калиева, Маржан Есжанову, Айнуру Турсынбаеву, Айтакын Булгакова, Сару Токтамысову.

Организаторы догадались установить в фойе большой экран, чтобы даже те, кому не удалось пробиться в зал, могли хотя бы по экрану наблюдать прямую трансляцию азартного песенного действа.

Так чем же завораживает айтыс? Бурлящими в душе эмоциями от стремительной искусной речи акынов; их умением мгновенно парировать в ответ стихами, вызывая смех и восторженные аплодисменты зрителей; энергетикой зала, жаждущей правдивого слова, смелой критики. Ведь истинный айтыскер не взирает на должности, не кривит душой. Когда на него устремлены сотни пар глаз, он на подъеме, он вдохновлен.

По традиции каждое выступление айтыскеров начинается с оригинального приветствия публики, в котором полагается похвалить достопримечательности города или отметить известных людей этого края. Желателен и комплимент в адрес хозяев и организаторов праздника.

На этапе торе-айтыс соперники должны ответить на вопросы друг друга, обменявшись колкостями в шутливой форме.

«Если б брали во внимание весовую категорию, не суждено б нам никогда в паре выступать...» — с задорной улыбкой приветствовал стройный Ринат Заитов Маржан Есжанову, женщину крупную, сильную, с чувством собственного достоинства.

Этап кайым-айтыс требует особой концентрации внимания и импровизаторского таланта. Айтыскер, предварительно поговорив с хозяевами края, изучив местные проблемы, должен крылатой емкой фразой высказать во всеуслышание ту правду, которую жаждет народ.

Искусство айтыскера состоит не только в том, чтобы быть острословом и хорошо петь, необходимо еще обладать артистизмом и харизмой. В чем особенно выделялась на сцене Жансая Мусина из Орала, так полюбившаяся зрителям. Выступая в паре со светловолосым Ирангайыпом Кузембаевым из Астаны, она пела:

А когда Ирангайып поинтересовался, отчего она все сидит в девках, то Жансая «убила» своим ответом весь зал:

Отличился в айтысе и наш земляк Толеген Жаманов. Интеллигентная, уверенная манера исполнения, умение владеть ситуацией, контакт со зрительным залом принесли, конечно же, ему дополнительные баллы от жюри.

К тому же Толеген попытался оставить красавицу Асем в нашем городе, выдав замуж за своего родственника.

На что девушка ответила ему:

Накануне приезда к нам в город некоторые айтыскеры ездили во Францию по приглашению казахской диаспоры. По возвращении Айнур Турсынбаева поделилась своими впечатлениями от поездки:

Так что, как говорят в народе, айтыс для казахов — это театр, сценарий которого создается на ходу, вместе со зрителями, подбадривающими айтыскера смехом, возгласами, аплодисментами, теплом сердец и энергетикой.