Елеу

Нещадно палило солнце. Еле провёл мокрыми пальцами по волосам, взлохматив их. Стало легче. Нагретый песок совсем не обжигал ноги. Напротив, он быстро прилип к мокрым босым ступням, сделав их грязными. Грязь размазалась и на стеклянной трёхлитровой банке, которую мальчик прижимал к себе. В ней весело и суетливо плавали мальки.

— Еле! — жалобно звякнула крышка жестяного бидона — отец погрузил его в прицеп.

Мальчик побежал к машине, осторожно прижимая банку. Неуклюже опустился к колёсам, отыскивая конец шпагата.

Обмотав бидоны, они сели в машину. Хотелось спать. Мелькавшие деревья убаюкивали мальчика, но кочки то и дело будили, заставляя воду в банке плескаться вместе с мальками. Отец гнал, поднимая клубы пыли. Он делал так всегда, и потому весь мир мальчику казался пластмассовым ночником, который мама как-то привезла с города. Включишь перед сном, и все рыбки в нём кружатся и кружатся. Еле знал, какая рыбка появится на этот раз. Оранжевая следовала за белой, чёрная за полосатой. Знал он и эту дорогу. Тот синий домик сменялся серым, а затем шёл белый дом, наполовину утопающий в зелени. 

Поэтому, когда они с мамой сели на омик, мир замедлился, открываясь с иной стороны. Прежде Еле не катался на лодке — у них её не было. А тут сразу корабль, хоть старый и потрёпанный немного. Ему было скучно сидеть внутри, поэтому они сразу пошли наверх. И там мальчик увидел бескрайнюю Волгу и далёкие зелёные островки. Омик спокойно рассекал водную гладь и никуда не спешил. Где жёлтая, иссохшаяся земля? Не было видно и родного пляжа. Спустя час он увидел огромный и красивый дом, да прямо на реке!

— Это дебаркадер, —  сказала мать.

Речной вокзал. Когда спустился трап, ему стало страшно. Сквозь щели в досках виднелась водная гладь, такая зелёная и мутная. Пахло тиной, сигаретами и рыбой. Он опасливо шагнул, поборов в себе желание прижаться к маме. Она крепко держала его за руку, но помочь не могла: мешал большой коричневый чемодан. Вдруг один из мужчин резко поднял его, больно прижав за подмышки — вжух! И он на другой стороне плавучего дворца. 

На берегу их ждал дед. 

Дебаркадер. Дед.

Эти новые слова неожиданно вошли в его жизнь, которая больше не походила на ночник, лежавший в коричневом чемодане. Прежде он видел старых людей — русские бабушки заглядывали к ним в гости, они весело смеялись и без умолку болтали. Гладили его по волосам, совали конфеты в карманы и звали «Емеля, Емеля».—  на русский лад.

Дед был немногословным. Невысокий, худой и жилистый, он был весь испещрён морщинами, словно пожёванная бумага. Седые волосы контрастно блестели на тёмно-коричневом лбу. Узловатые, тонкие пальцы  крепко держали за руку. А глухой голос непривычно громко выделял его имя:

— Елеу[1]!

Он всегда называл его полным именем в противовес весёлым соседкам. Но на этом слова заканчивались. Всё остальное мальчик просто не понимал. За деда говорил его дом — мазаная землянка на холме с тремя тополями. Полы в доме скрипели, словно отвечали каждому шагу.

В тёмном дубовом шкафу мама спрятала свои вещи. На тумбе остался стоять только ночник, обмотанный скотчем с неуклюже свисавшим шнуром.

Самый громкий житель дома — телевизор  — услужливо разносил новости, фильмы и какие-то скучные программы глухому деду. Тот мог часами слушать его и попутно заниматься своими делами: чертить что-то в газете, чинить какие-то странные вещи. Дед делал всё неторопливо, долго и внимательно рассматривая каждую деталь. Иногда он отвлекался и смотрел на выпуклый экран, с помехами передающий картинки, поверх своих толстых очков. Эти очки он снимал всякий раз перед сном и ставил их возле кружки с плавающими зубами.

— Он их с мёртвого, что ли, снял? —  недоумённо спрашивал Айрат, соседний мальчишка, с которым Еле быстро подружился.

Долго они сидели под забором и разглядывали эти зубы. Но, правда, пропажу обнаружили и мама, шлёпнув Еле, поругала. И прямо перед Айратом! Не стесняется совсем. А что ему оставалось делать? Дома невозможно сидеть: от громкости телевизора уши болят, а деду хоть бы хны. Мать, как в воду опущенная, всё время куда-то уезжает и приезжает только вечером. Но даже ночью поговорить с ней не удавалось: долго она могла сидеть на рундуке и смотреть на ночное небо, усеянное звёздами, думать о чём-то своём, поглаживая спящего кота. 

А Еле не спалось. Всякий раз он опасливо запирал дверь гостиной, где спал дед. Свою спальню он уступил им. Но мальчик знал зачем. Ночью виделась ему фигура деда, крадущегося за его зубами. Он протирал глаза и включал ночник — но то была лишь груда вещей на стуле. Утром Еле просыпался и первым делом смотрелся в зеркало, проверяя на месте ли его зубы. И лишь тогда успокаивался. 

Долго тянулась их жизнь в старой землянке. Дебаркадер принимал новые судна, люди растекались по берегу, но никто не поднимался к ним.

Тринадцатого сентября Еле особенно долго ждал на берегу. Он знал, что это именно тот день. Мама была особенно ласковой, поцеловала его перед уходом на работу, и жёлтый отрывной календарь  напомнил особенность этого дня. Сменялись судна, люди приходили и уходили. Когда солнце наполовину ушло за горизонт, показалась фигура матери.

— Елешка, пошли домой. 

Может быть, он заигрался и не заметил. Надежда затеплилась в его сердце, но ушла куда-то вниз, едва он переступил порог землянки. На столе стоял торт — медовик. За столом сидел дед. И больше никого. 

В тот день с тумбы исчез ночник, а перед сном дед зашёл к Еле в комнату и протянул ночник в руки мальчика. Наспех склеенный скотч куда-то исчез, а на месте трещины появилась бугристая запаянная линия  — как шрам. Рыбки больше не плавали криво и всё было как прежде. Почти. Еле смотрел на них. Оранжевая теперь плыла за полосатой, а чёрная — в самом конце. Здесь руки деда не могли вернуть прежний порядок мира. Да и хотел ли он возвращать? Это из-за него отец не едет, решил Еле. И с этой затаённой обидой уснул.

Месть свершилась быстро, ловко, так что на этот раз никто и не заметил. Пульт с потёртыми кнопками скрылся в водной глади безмолвно, и телевизор никого не разбудил сегодня. В доме наступила тишина. 

Еле знал, что кнопки на телевизоре не работают. Дед растерянно покопался в подушках своего дивана, поправил очки и, кряхтя, опустился посмотреть под диван. Он осмотрел всю кухню, растерянно потёр затылок и задумчиво побродил по комнате. Мальчику даже стало жаль растерянного деда, но он быстро повернулся к коту, ластившемуся у его ног. Пусть помучается.

В тот день устроили генеральную уборку. Дед скоблил полы, вытряхнул ковёр и зачем-то перебрал все свои вещи в шкафу. Дома и так прежде было чисто, но дед упорно искал потерянный пульт. 

Еле знал, что победа будет недолгой. Дядя Дамир, отец Айрата, часто заходил к деду и привозил вещи, которые тот заказывал из города. В основном это были какие-то запчасти и инструменты. Вот и на днях он опять зашёл. Загадочно улыбаясь Еле, он усмехнулся и, закрывая тканью что-то большое, пошёл на кухню к деду, который в это время колдовал над обедом. Мальчик испугался. Дед без телевизора стал поникшим и растерянным. А вдруг Еле видели на дебаркадере, когда он выбрасывал пульт? Да, конечно, дядя Дамир видел. Возможно, он потом нырнул за ним и вытащил. Но нет, не так. А вдруг он купил новый телевизор? Сколько вообще стоят телевизоры? Хватит ли на мамину зарплату? Едва ли. Мальчику внезапно стало жарко, он закрыл лоб руками, зажмурив глаза. В голове слышался звон разбиваемого пластика и крик отца. Ночник покатился по полу, а следом вдребезги разбилась стеклянная банка, выпуская наружу мальков… А вдруг об этом узнает отец? И снова начнёт кричать? Может, он уже узнал и теперь точно не приедет?

— Елеу! — дед зычно позвал его из кухни. 

На трясущихся ногах мальчик поплёлся к ним. Дядя Дамир уже сидел за столом и пил чай. А дед сдёрнул ткань, и мальчик обомлел.

— Аквариум! 

Не пластмассовый. Настоящий. С ракушками и оранжевыми рыбками. Целых две рыбки плавали совсем как из ночника. Еле заворожённо посмотрел на них и непонимающе уставился на деда. Но тот уже деловито подошёл к шкафу и отсчитывал деньги дяде Дамиру.

Весь вечер мальчик смотрел на рыб и оберегал их от кота. Как сказочные, они поблёскивали своими плавниками и хвостами. Таких рыбок в речке нет. Дед показал ему, как кормить их, строго показав на часы и мерную ложечку.

С тех пор мальчик выучил настенные часы и выполнял все предписания деда для своего маленького царства. Но его не покидало ноющее чувство вины, которое теперь мешало ему спать по ночам. Однажды он заглянул в свёрток на полке. Как мало там теперь лежит денег. Точно не хватит на телевизор. Дед пытался его починить, копошился в механизмах, но тщетно. Но вскоре дядя Дамир снова заглянул к ним уже с новым пультом. И жизнь в доме снова стала громкой. Еле полегчало.

А потом приехал отец. Мама снова вытащила вещи из шкафа и также поспешно их собрала в коричневый чемодан. Обмотала ночник шнуром и запихала следом. Потянулась к аквариуму.

— Не надо! Оставь, — попросил мальчик. 

В аквариуме плавал маленький дебаркадер — они смастерили с дедом, там же плавали две рыбки. Еле робко протянул аквариум деду. А тот молча принял свой подарок обратно. Держа аквариум, он неуклюже обнял одной морщинистой рукой худую фигурку мальчика и прижал к себе. А Еле вдохнул запах инструментов и изо всех сил прижался к деду в ответ. 

Всё меньше становились три тополя. И совсем игрушечным сделался настоящий дебаркадер. Елеу закрыл глаза и видел худую фигуру деда, державшего аквариум. Отец как всегда спешил.

Спустя много лет дебаркадер снесли, оставив сохнуть где-то на левом берегу. Вечерами он устрашающе зиял своей холодной темнотой окон. Краска потрескалась, облупилась, а табличка «Не плавать» накренилась вбок. И всё-таки было в нём что-то родное. Что-то от родительского дома. Пусть и Елеу жил здесь лишь летом, он помнил каждую трещинку на дебаркадере. Землянка ещё больше ушла в землю. Но и в ней было так много родного. Повзрослев, Елеу понял, что мир не похож на ночник. В нём очень мало повторяющихся вещей. К примеру, он не может вспомнить ничьи руки, которые бы так неповторимо держали за пальцы. Ободряюще. По-родному. Так, что чувствуешь себя в безопасности. Он закрывал  глаза и снова видел фигуру деда. Играет какая-то старая казахская песня. Стёкла очков поблескивают в полумраке начинающихся сумерек. Дед держит кисть на порванной ленте и рисует старательно жёлтых рыбок. Сначала — жёлтую. Потом — чёрную. А дальше — полосатую. А рядом в такт очкам поблёскивает потрескавшийся ночник.