Синяя бутылка

I. Вертикаль, горизонталь, диагональ

 

Алла Джундубаева говорила о пространстве так, будто чертила невидимые координаты прямо в воздухе литшколы. 

Миф — это вертикаль. Стрела вверх-вниз. Небо-земля-подземелье. 

Фольклор — горизонталь. Дорога уходит за горизонт. Герой идёт и идёт. 

А литература? Литература — диагональ. Восхождение или падение. Развитие. Движение внутрь и вовне одновременно. 

Эти стройные схемы завораживали, но оставляли меня с глухим беспокойством. Я чувствовала, что в моей собственной жизни эти оси никак не могли пересечься в одной точке. Моя вертикаль, мои ценности существовали отдельно от горизонтали моих ежедневных действий, а диагональ моего поиска и вовсе вела куда-то в пустоту.

Я сидела и записывала:

Миф — всё существует как бы одновременно. Круговое время. Змея, кусающая собственный хвост.

Фольклор — всё развивается линейно. Было-стало-будет. И снова было.

Нарратив. В мифе нет автора, потому что миф сам себя рассказывает. Сама история равна повествованию. Реальность без вымысла. В фольклоре уже появляется коллективное «мы», придумывающее сказки у костра. А литература — это «я», индивидуальное, неповторимое. У каждого произведения есть автор. 

Но ведь Ролан Барт сказал: «Автор мёртв».

Что это значит?

Что означает эта смерть?

Я думала об этом, пока Алла говорила о человеке. В мифе человек — часть макрокосма, встроен в универсум. Нет примата. Нет превосходства. В фольклоре — микрокосм. Герой действует по канонам, по правилам мира-родителя. А в литературе? Там три вечных вопроса: взаимоотношения с миром, с Богом, с собой. Автор — демиург, создатель, бог своего текста.

И вдруг я поняла — это же возрастная логика.

Миф — детство, когда ты не отделяешь себя от мира, растворен в нём полностью.

Фольклор и литература — подростковость, когда мир становится родителем, а ты либо подчиняешься (фольклор), либо бунтуешь, доказываешь свою самость (литература).

Даже в постмодернизме, с его иронией и деконструкцией, всё равно слышится этот подростковый голос: «Я не такой, как вы думаете. Я вообще никакой — я множественный».

Я слушала и физически ощущала, как сама застряла в этой диагонали. Вечное доказательство своей правоты миру. И интуитивно искала выход на какой-то новый уровень.

Где же тогда взрослая позиция?

Я долго не могла ответить на этот вопрос.

 

II. Четыре фразы

 

Я вернулась домой и открыла файл со своим романом. Пятьдесят тысяч слов — мёртвых, как прошлогодние листья. Моё авторское «я» кричало на каждой странице. Но сама история молчала. В тот вечер, листая интернет, я наткнулась на статью и книгу о гавайском психотерапевте.  

Джо Витале написал о докторе Ихалиакале Хью Лине, который исцелил пациентов психиатрической больницы, не разговаривая с ними, не прикасаясь к ним, даже не видя их. Он просто сидел в своём кабинете. Смотрел в их медицинские карты. И повторял четыре фразы древнегавайского метода Хоопонопоно:

— Прости меня. Мне жаль. Я люблю тебя. Благодарю.

Я тогда подумала: «Это же абсурд». Как можно исцелить кого-то, кто даже не знает о твоём существовании?

Но метод работал. Пациенты выздоравливали. Отделение закрылось за ненадобностью.

Философия метода проста и невозможна одновременно — нет хорошего и плохого вне твоего восприятия. Ты ответственен за всю свою вселенную. Всё, что ты видишь, — это отражение твоего внутреннего мира.

Метод показался мне сказкой. Красивой. Утешительной. Нереальной.

А потом я прочитала про синюю бутылку.

 

III. Шарлатанство

 

Доктор Хью Лин рекомендовал Джо Витале «голубую солнечную воду» — воду из-под крана, налитую в стеклянную бутылку синего цвета и выставленную на солнце минимум на час. Считалось, что солнечный свет, проходя через синее стекло, заряжает воду особой энергией. Энергией, которая очищает подсознание от негативных программ.

Я скривилась.

Это было слишком. Метод ещё можно было принять как метафору, как психологическую практику. Но синяя бутылка? Это уже откровенное шарлатанство.

Ещё больше раздражала подпись доктора в письмах: «Мир меня, Ихалиакала».

Я читала это как безграмотность. Как нескромность.

Мир меня — что это вообще значит?

И всё же.

Всё же простота этого гавайского метода не отпускала. Может быть, мне просто хотелось чуда. Какого-то простого, понятного, домашнего — чуда.

Доктор писал: «Говорите со своим телом так, как вы говорите с маленьким ребёнком... Когда вы пьёте Голубую Солнечную Воду, ваши воспоминания меняются, из вашего подсознания исчезают проблемы (Ребёнок), вы помогаете телу работать и принять Бога».

Я решила попробовать.

Надо было только найти синюю бутылку.

 

IV. Tassay Excellent

 

Она нашлась легко — в обычном алматинском супермаркете, среди рядов с бутилированной водой.

Среди прозрачных пластиковых бутылок стояла одна стеклянная. Тёмно-синяя. 750 милилитров. На этикетке значилось: «Tassay Excellent — местная премиальная питьевая вода».

Я купила её. Принесла домой. Перелила премиальную воду в кувшин. Налила в синюю бутылку фильтрованную водопроводную воду. Выставила за окно.

Солнце светило ярко и щедро.

Через час я попробовала. Вода была мягкая, приятная, её просто хотелось пить. Я пила. На следующий день снова заряжала воду солнцем. Снова пила. Но никаких особых эффектов не ощущала.

Синяя бутылка становилась привычкой. Потом исчезала в шкафу. Потом снова появлялась.

Так прошло пять лет — периодические возвращения, охлаждения, забвения.

За эти пять лет я успела почти сменить работу, вернуться в литшколу, написать и с отвращением бросить почти законченный роман.

Менялись декорации, но внутренняя пьеса оставалась прежней. И я снова и снова проигрывала один и тот же акт досады на мир. 

Синяя бутылка, периодически появляясь на подоконнике, лишь подсвечивала этот факт. Я пробовала верить в неё как в талисман, но такая вера оказалась лишь ещё одной формой самообмана.

А потом была лекция Аллы Джундубаевой.

 

V. Мир меня

 

После той лекции о мифе, фольклоре и литературе я снова достала синюю бутылку. На этот раз не из любопытства. Не из веры в чудо. Просто хотелось именно этой воды. Настоянной на солнце. Пропущенной через синее стекло. 

Я пила неделю. И на восьмой день вдруг поняла:

взрослая позиция — это не отделение от мира и не растворение в нём. Это осознание: я и есть мой мир. Мой мир — моё отражение. Всё, что я вижу вокруг, — это я, смотрящая на себя через призму реальности.

Взрослая позиция, которую я искала в литературе и нашла в жизни.

«Мир меня, Ихалиакала» — это не безграмотность и не нескромность. Это простое, точное утверждение: мир, который принадлежит мне. Мир, за который я отвечаю. Мир, который я создаю каждым своим восприятием.

Автор не мёртв.

Автор просто перестал быть отдельным от текста.

Я — автор своей реальности. И читатель. И герой. И сам текст. 

И это осознание меняет не только вкус воды в синей бутылке. Оно меняет то, как я сейчас пишу.

Теперь мой текст — это не попытка доказать что-то внешнему миру, а диалог с собой. Каждая история, которую я читаю, — не чужой вымысел, а ещё одно зеркало, в котором я вижу отражение мира, наконец-то ставшего моим. Надеюсь, это надолго.

Миф — вертикаль.

Фольклор — горизонталь.

Литература — диагональ.

А синяя бутылка?

Синяя бутылка — это точка, в которой все оси пересекаются. Здесь и сейчас. Солнечный свет, проходящий через цветное стекло. Вода, которая меняет вкус не потому, что меняется сама, а потому что меняешься ты.

Моё маленькое открытие перевернуло жизнь с головы на ноги. И связало воедино её разные части: и литературу, и практику синей бутылки. 

Магия метода Хоопонопоно открылась в простой истине: если я ответственна за свой мир, значит, я могу его изменить.

Прости меня. Мне жаль. Я люблю тебя. Благодарю.

Я говорю это не кому-то. Я говорю это себе.

Потому что мир — это я, смотрящаяся в зеркало.

Синяя бутылка стоит на подоконнике. Солнце заходит. Вода внутри темнеет, становится почти чёрной, потом снова синей, когда я включаю свет.

Всё существует одновременно.

Всё развивается линейно.

Герой движется по диагонали.

А я просто пью воду и пишу этот текст, который пишет меня.

Мир меня.