тоски больше нет

моховая улица

 

***

 

I.

 

по обеим сторонам от дороги тянется борщевик. в ботаническом справочнике есть пометка, что назвали его так из-за толстого (полого, впрочем) стебля, рассказывающего истории о силе и отваге: heracleum как род движения к забытым корням, несложная память тела.

сегодня его огромные соцветия, прежде и в самом деле чем-то напоминавшие щит античного героя, так уязвимы на коричневом, почти истлевшем стволе. от соцветий исходит слабое свечение.

ну и где же теперь, скажи, твои волшебные помощники? в какой сказке оставил ты свою любовь?

 

II.

 

этот город меня завораживает, я не могу в нем (подставь свое). здесь даже русалки совсем другие, не как у гоголя.

этот город учит меня самому простому: сначала сделай, потом назови.

 

III.

 

в разломе плит на фонтанке шестой день прячется кот и, кажется, не хочет, чтобы его спасали.

на моховой улице воскресным утром горит дом.

 

 

улица рубинштейна

 

***

 

I.

 

диалоги на траве:

— ты горишь огнем.

— антоновым?

 

II.

 

признаки времени: экскурсии к табличкам последнего адреса, сорванным накануне на улице рубинштейна. памятник отсутствия, его сизая избыточность.

у кондуктора лазурного автобуса слишком оптимистичный, густой голос.

 

III.

 

возле террасы пятизвездочного отеля indigo на улице чайковского остановился передохнуть мужчина в зеленой форме в крапинку. оранжевое лицо его растерянно, туманно; взгляд блуждает.

рядом скачет серая ворона об одной ноге, сообщая этой картине пошлость — следствие ненужной прямоты. кажется, что ворона вот-вот запрыгнет прямо в строку, — похоже, хочет быть замеченной. пропускаешь ее, думая о тексте и свидетельстве, о других условностях мира.

о том, как когда-то древние народы утратили дигамму — так теперь ты теряешь покой, убываешь.

 

 

фурштатская улица

 

***

 

I.

 

огромные воздушные шары украшают университет путей сообщения в преддверии дня знаний. глядя на них, вспоминаешь, что когда-то первого сентября в школах проводили уроки мира, — как не хватает теперь этих уроков.

на ступенях парадной лестницы сидят рабочие и громко ругаются, распутывая колтуны из проводов: скоро по ним пустят электричество, чтобы передать первокурсникам ощущение праздника.

на портике университета слоями нарастает мох.

 

II.

 

что утешает в трудные времена: поэтический вечер в поддержку благотворительных инициатив и наклейка с котом на телефоне игоря булатовского, его стихотворения;

забота о растениях: положить семечко папоротника в землю и наблюдать, как росток то появляется, то пропадает, как будто не может определиться, жить ему или умирать, — или просто напоминает о том, что это, в сущности, одно и то же.

 

III.

 

на витую изгородь слетел городской пестрый голубь — и тоски больше нет.

 

 

солнечное

 

***

 

I.

 

записки мелом на асфальте: осторожно, жизнь — зона повышенной опасности. мир, полный условных наклонений, склонений, перевернутых означаемых: назвать по имени здесь значит не спасти, а символически расколдовать, лишить тайны.

но тайна остается, как остается скроллить новостную ленту, писать письма и смотреть в окно голодное / в черноту тоннелей впрок, / чтобы времечко холодное / завязалось в узелок

память о легкокрылой голубке, тяжелый дневной сон.

 

II.

 

по лощеной поверхности финского залива – в заводи, где вода еще сохраняет тепло – невесомо ступают водомерки. наблюдение за ними немного скрадывает тревогу — или святость всего малого, легчайшего.

на берегу девочка лет шести перебирает руками сухой, подробный песок, потом ложится на спину и расправляет руки, будто крылья.

— правда, я похожа на ангелочка?

в ответ легкий сентябрьский ветер теряется в ее волосах.

 

люди медленно входят в открытую воду по пояс, по грудь, малыми силами продлевают теплый день, погружаются в него с головой, чтобы запомнить.

скоро настанет вечер, опустеет ласковый берег.

говорят, у андрогинов тоже бывает осень, — этим себя утешь.

 

III.

 

одинокое утро и строки, пугающие меня больше всего:

я предам тебя в сердце твоем / ты забудешь меня

 

 

михайловский сад

 

***

 

I.

 

на перекрестке в центральной части города немолодая женщина — наверное, бездомная или юродивая — распутывает клубки шерстяных нитей и вяжет что-то крючком. она делает это всегда, в любой природный сезон, как древнегреческая мойра. часто ее можно встретить в продуктовом магазине, на улице, у воды.

пока не выпал снег, она ходит в потертых резиновых шлепанцах на босу ногу, и ее грубые, изрезанные трещинами ступни будут сниться мне во вторник, в среду, в субботу.

клото, лахесис, атропос — боже мой, что же ты наплела?

 

II.

 

в михайловском саду цветет безвременник. каждый год ждешь этого с трепетом, с нежностью, боишься упустить.

чтобы расцвести, это хрупкое растение с осени сохраняет завязь, тихо пережидает под землей зиму, а весной в предчувствии красоты умирает, чтобы после возродиться и на короткое время укрыть холодную землю легким лиловым туманом.

неудивительно, что растение ядовитое, замечает случайный прохожий.

как густо рассыпан безвременник этой осенью — и как это понятно.

 

III.

 

в этом сентябре призракам все равно, к кому приходить — или жить боязливо, дрейфовать по городу, вместе с детьми учиться отличать реальность от фантазии.

с неизбежностью ошибаться, прятать глаза от мира — смотреть на мир одним только глазом — а потом вдруг — во все глаза.