Рассказы

Горы глядели на них монолитными глыбами, опасными осыпями, расщелинами. Дети, следуя интуиции, преодолевали шаг за шагом отвесные уступы, мало думая о том, что могут сорваться вниз с опасной высоты.

Однажды Владик с Сенькой решили тайком пойти вслед за восходителями, среди которых был и отец Владика. Несподручно было красться за взрослыми. Как ни старались прятаться, вскоре обнаружили себя. Отец, не щадя мальчишеского самолюбия, при всех надрал уши Владику и тоном, не терпящим возражений, приказал:

— Домой!

Дети поплелись вниз, но через некоторое время им пришла в голову совсем уж сумасбродная мысль: а что, если раньше взрослых забраться на облюбованный ими пик?..

Чтобы вновь не «засветиться», сделали добрый крюк и теперь шли своим маршрутом. Карабкались вверх почти без передышек. Дерзкая идея удесятеряла силы. Наконец безо всякого снаряжения они достигли вершины — гора была не очень высокой.

Под пустой консервной банкой нашли записку, оставленную прежними восходителями. Глянули на число: последний раз здесь были месяц назад. Значит, они опередили-таки взрослых! Хорошо, что в кармане Владика оказался блокнотик, теперь они оставят свою записку. Давясь от смеха, Владик с Сенькой нацарапали на блокнотном листке: «Плетётесь, как вяленая вобла!» И подписались. Вот потом удивились взрослые, что детвора умудрилась их обойти!..

Обо всём этом вспоминал Владислав Иванович. Поведал он и о том, как с друзьями прошёл траверсом несколько вершин, чем немало удивил альпинистов со стажем.

К десяти часам ночи Владислав Иванович порывисто встал:

— На сегодня хватит!..

В своей комнатке он долго ещё не гасил ночник. Размышлял о каждом из четвёрки. Руслан Богораз. В горах пропадает постоянно, даже часто пропускает занятия из-за этого. Ахмет Искаков. Этот вырос в горах, отец его всю жизнь пасёт отары в высокогорье. Анатолий Мендиханов. Резок, грубоват, но товарищей не подведёт, отдаст последнее. И вот этот новичок, который называет себя Эдиком. Любит покрасоваться, такое ощущение, что он постоянно играет на публику. Или это только кажется?..

Когда Эдик впервые пришёл в альпинистский лагерь, кто-то из «старичков» показал ему снимок, вырезанный из газеты: пятеро альпинистов в контражуре закатного солнца идут по фирну. У Эдика испытующе спросили: сколько альпинистов, запечатлённых на снимке, участвовало в восхождении? Эдик беззаботно пересчитал фигуры — пятеро. «Старички» усмехнулись: а кто же тогда фотографировал? Не корреспондент же — на такую высоту заберётся не каждый. Эдик смущённо пожал плечами…

 

2

 

Четверо в пуховиках и с рюкзаками шли по ослепительно снежной долине к подножью горы. Альпинистский лагерь остался далеко позади, словно изображение в перевёрнутом бинокле. Утренний морозец щипался, но к обеду должно было распогодиться.

У подножья пика Маншук Маметовой альпинисты разбились на две связки. Мендиханову предстояло дальше идти в паре с Эдиком. Он пристегнул верёвку к поясу и посмотрел на своего напарника. Тот не то чтобы витал в облаках, но думал о чём-то постороннем. Пришлось поторопить его: «Эдик, пристегни, пожалуйста, замок!» Постороннего человека, наверное, несколько удивило бы, что в горах восходители ни с того, ни с сего начинают обращаться друг к другу предельно вежливо, чуть что — сразу «спасибо», «пожалуйста»… Есть в этом свой резон, аккумулировавшийся в неписанный закон: когда карабкаешься по кручам, нервы на пределе, а словесами можно создать нужный психологический настрой. Хоть и эфемерная, но всё равно компенсация альпинистских тягот.

Анатолий стал карабкаться по обглаженному ветрами гранитному уступу. Забрался как можно выше и забил в трещину первый крюк. Кивнул вниз Эдику, и тот, хватаясь за натянутую верёвку, без особого труда поравнялся с напарником. Мендиханов вопросительно посмотрел на особо не запыхавшегося Эдика, сбивавшего крошки снега с рукавов куртки-аляски. Думал, догадается, что дальше его очередь. Но Эдик не торопился продвигаться вперёд. Тогда он снова полез вверх и метрах в восьми над напарником забил второй крюк. Эдик снова по верёвке поравнялся с первопроходцем и, примостившись на уступе, стал восторгаться: «Какая красота!..» А внизу начала подъём вторая связка, в которой были Руслан и Ахмет.

Спустя полчаса восходители преодолели первый жандарм — выступ в виде крохотной вершины на пути к главной. Своё название такие выступы заработали, должно быть, за то, что словно охраняют пики. За жандармом простирался снежный гребень. Правила безопасности требовали, чтобы каждый в паре намотал на руку несколько колец верёвки. Если снег вдруг поедет под ногой или невзначай покатишься с гребня, напарник должен немедля прыгать в противоположную сторону. Потом уж можно будет подтянуться друг к другу по верёвке. Эти правила для альпиниста — что таблица умножения, но Мендиханову после бесплодных ожиданий снова пришлось напоминать очевидное: «Эдик, возьми, пожалуйста, несколько колец». Тот неохотно намотал на руку три кольца и носком в несколько нажимов опробовал снег под ногой: «Вообще-то, твёрдый…» Анатолий чуть не выругался. Вот гаврик! Если не думает о собственной безопасности, то хотя бы о товарище позаботился, ведь связаны одной верёвкой…

Возле второго жандарма Мендиханов снова взглянул на Эдика, ожидая, когда в нём проснётся инициатива. А тот беззаботно осматривался, празднуя кратковременную передышку. Внезапно поднялся ветер, в полный рост невозможно было стоять. Анатолий сплюнул и принялся опять забивать крючья. Ему как-то сразу не пришёлся по душе напарник. Называет себя Эдиком, а не Эдуардом, словно пижон. Тут нечего красоваться, не на танцульках…

Уже на втором крюке рукавицы у Мендиханова заледенели. Работать в них стало трудно и опасно. Непрочно забьёшь крюк — не миновать беды. Горы не прощают такого, здесь всё должно быть основательно. Он опять обратился к напарнику: «Эдик, дай, пожалуйста, свои рукавицы». Тот растерянно расширил глаза: «А как же я?..» Тьфу ты!.. Анатолий отвернулся от непробиваемого напарника и стал забивать крюк голыми руками, железо прикипало к пальцам, они отдирались от крюка с неприятным скрипом, на ладонях закраснели морозные ожоги. Ахмет с Русланом стояли внизу у края выступа, они всё видели и всё понимали. С неимоверным усилием их однокашник преодолел жандарм. Дальше вперёд пошла вторая связка. Переводили дух уже на вершине.

Спускаться решили другим маршрутом: по снежно-ледовому кулуару — длинной ложбине между горных пород. Кулуар довольно пологий и безопасный, спускаться можно безбоязненно. По инструкции все четверо обвязались общей верёвкой. Эдик в связке оказался последним. И тут случилось то, чего непосвящённым не понять. Мендиханов перехватил красноречивые взгляды Руслана и Ахмета. Он прекрасно понял, о чём молчали они. Не сговариваясь, все решили проучить неженку Эдика. Ахмет понёсся вниз первым, остальные следом. На таком спуске уже не остановишься — по инерции тянет вниз. Тут смотри в оба и лавируй, чтобы устоять на ногах и соблюсти нужную дистанцию в связке.

На одном из ледяных бугров Эдик споткнулся. Верёвка не даст отдышаться — дёргает при заминках. Несколько раз Эдик падал, потом запрыгал, как заяц, всё его существо превратилось в сплошное алкание равновесия. Бегущие впереди прекрасно чувствовали его состояние, но никто не сбавил скорости. Эдика мотало и дёргало, сбивало с ног, и он невольно грёб снег руками, пытаясь подняться. Когда кончился кулуар, он выглядел помято и хватал ртом воздух, как окунь в только что пробитой лунке. Ни у кого это не вызывало сочувствия…

 

3

 

К лагерю Эдик приближался с понурой головой. Владислав Иванович намётанным глазом всё прекрасно разглядел и не стал задавать лишних вопросов. Ясно, что парень сплоховал, может быть, в мелочи. Но в альпинизме никаких мелочей не бывает. Самое страшное, что Эдика никто ни в чём не упрекнёт. Он будет вместе со всеми отогреваться у самовара и не услышит в свой адрес даже малейшего намёка. Все останется прежним, «старички» будут шутить, балаболить. Но в горы с Эдиком уже никто не пойдёт…

 

 Терентий

 

Не в натуре деда Терентия сидеть без дела. Он постоянно чем-нибудь занят. Даже когда ничего не делает. Выйдет, задумавшись, во двор, постоит немного, потом подойдёт к забору, поправит наклонившийся столбик. Поднимет с земли половинку кирпича, отнесёт в укромное место — когда-нибудь пригодится. Даже на лавочке за разговорами Терентий зачастую выстругивает потихоньку ручку для стамески или иную какую мелочь.

Терентий уже разменял девятый десяток, но сила в руках ещё играет. Троим своим сыновьям он помог отстроить собственные хоромы. С четвёртым, самым младшим сыном Федькой, он жил в одном доме. Не разрешил ему отделяться, когда тот женился. Надеялся передать ему все секреты столярного дела. А мастер Терентий первостатейный, одним словом — краснодеревщик. Во многих домах Атбасара стоят  вещи, сработанные его руками: комоды, столики, стулья.

Проходя с Федькой, как он до сих пор его называет, по городу, Терентий обычно не удерживается, чтобы не сказать:

— Мои наличники на этих окнах. А вон, видишь, крыльцо у того углового дома? Тоже моя работа…

Фёдор вплоть до своего тридцатилетия помогал отцу в его столярных делах. Уроки Терентия не прошли для него даром. А обучал он круто. Раз заставил Федьку самостоятельно сделать десять оконных рам. Предупредил:

— Не  шибко торопись. Делай по размерам, а не на глазок.

Два выходных дня Фёдор не разгибал спины в домашней мастерской, оборудованной в просторной пристройке, куда вела дверь прямо из дома. Рамы получились ровненькие, как на подбор. Фёдор ожидал, что хоть одно скупое слово похвалы нечаянно соскользнёт с губ привередливого Терентия. 

Явился Терентий принимать работу, видно, специально хотел проверить сына, на что он способен. Поставил первую раму на верстак, осмотрел с профессиональным прищуром. Попробовал раму ручищами наперекос — планки чуть-чуть шатались. Хрястнул раму об пол — развалилась она. Федька едва не заплакал от обиды, но переборол себя: знал, что это не поможет. Взял Терентий вторую раму и тоже через минуту разбил её, отпнув сапогами обломки в сторону. Из десятка рам пощадил лишь две:

— Вот эти годятся, не зря тебя учил…

— Да ведь остальные были не хуже серийных! — не выдержал Фёдор.

— Знаю, что не хуже, — согласился мастер. — Только ты не порть мою марку…

Терентий взял новый брусок, нанёс размеры.

— Вот, смотри!..

Он вырезал лучковой пилой пазы. Провёл рейсмусом вдоль бруска черту. Сделал фальцхебелем выемку под стекло. Постучал немного стамеской и бросил готовую деталь в угол. Принялся за новый брус.  Через какое-то время весь угол мастерской был завален деталями. Федька засомневался:

— Да ведь они не сойдутся. Надо к одной раме подгонять…

— А ты попробуй. Ну-ка, собери раму!..

Федька собрал одну раму и удивился, насколько плотно подошли все детали друг к дружке, не то что у него — даже не перекосишь, сколь ни нажимай. Терентий довольно усмехнулся, разговорился:

— Помню, где-то в тридцатом году пришёл ко мне бывший поп. Говорит, возьми подручным в мастерскую. Я ему: а что ты умеешь делать? Да всё, говорит. Я ему даю заготовку: сделай-ка мне линейку! Он ещё удивился: экое плёвое дело. Через день приносит готовую линейку. Я положил её на доску, провёл карандашом линию. Перевернул линейку другой стороной и рядом провёл  другую линию. Они не совпали. Отдал попу его «изделие» и говорю: «Иди!..»

Так бы и пошёл Фёдор по стопам отца, но внезапно его потянуло к железкам. Через дорогу от их дома находился ремзавод, куда после сезона пригоняли трактора или комбайны. Запах мазута был для Фёдора словно эликсир, и он устроился работать на завод. После этого Терентий надулся. Два дня не разговаривал ни с кем из домашних, даже со своей женой Анисьей, которая была второй по счёту и младше его на пятнадцать лет. Но обиду свою не высказал, в себе схоронил. На эмоции он был особенно скуп.

Жизнь научила Терентия изворотливости, у него был особый нюх на опасность. В те далёкие годы это зачастую было вопросом жизни и смерти. Лишь недавно Фёдор узнал, что бревенчатое добротное здание военкомата в тридцатые годы было домом и мастерской Терентия. Он это очень долго скрывал — в его плоть вошло то, что когда-то за одно неосторожное словечко, за малейший проступок, даже просто за неудачную фамилию могли запросто угробить. Такое было страшное время. У Терентия были наёмные работники в мастерской, обычные подмастерья. Стороной ему удалось узнать, что его собираются раскулачивать, а что это такое, он ведал не понаслышке. Людей в одночасье лишали не только всего нажитого, но ещё и ссылали в дикие места на верную погибель. Ночью Терентий погрузил на подводу всю свою ребятню и махнул в степи, к кочевникам-казахам, чтобы его вообще не могли найти. Когда лихолетье прошло, он вернулся в Атбасар. Построил новый дом, а о старом долгие годы даже боялся упоминать. Маска непроницаемости стала для Терентия вторым лицом.

Фёдор всегда с удивлением припоминал случай, когда он единственный раз заметил следы растерянности на каменном лице Терентия. Дело было так.

Во дворе залаял Полкан. Терентий (он сидел на веранде за столиком) отложил газету и вопросительно глянул поверх очков на Фёдора, собиравшего снасти к своей обычной воскресной рыбалке. Фёдор выглянул на улицу.

—  Тебя спрашивают.

—  Когда уж, наконец, оставят меня в покое, — заворчал Терентий, впрочем, с лукавинкой. —  Сколько раз отказывал, нет, по старой памяти всё идут и идут со своими заказами…

На веранду зашёл старик неопределённого возраста, одет он был в дублёнку, несмотря на то что на дворе стояло бабье лето и пчёлки в саду брали последние взятки у пожухлых цветов.

— Добрый день! Это вы будете Терентий Санин?..

— День добрый! Если насчёт заказов, то я их давно не принимаю. Не те уже годы. — Терентий решил не затягивать ненужного разговора.

Незнакомец, взглянув на висящие по стенам полочки с плотницким инструментом, понял, к чему таков ответ, и сказал:

— Я не за этим  приехал с Камчатки.  Я — Дмитрий Санин. Говорит вам это о чём-то?..

Вот тут-то Терентий чуть не выронил из рук снятые очки. Он, не моргая, смотрел своими выцветшими глазами на неожиданного гостя, а тот, не дождавшись ответа, стал говорить более подробно:

— В Атбасаре я жил в детстве, примерно до десятилетнего возраста. Отца звали Гаврила. Помню, у меня был старший брат, звали его Терентий. Я приехал с Камчатки уточнить свой возраст и заодно поискать родных, может, кто найдётся. В паспортном столе мне дали ваше имя. Вот я и пришёл сюда…

— Я действительно тоже Гаврилович, — недоверчиво произнёс Терентий. — И у меня был брат Дима. Но он утонул в Иртыше ещё в гражданскую, когда белые отступали. Его мать, а она мне мачехой приходилась, написала, мол, Дима утонул при переправе…

Фёдор, забыв про свои снасти, ловил каждое слово гостя. Вот это да! Явился с улицы человек и называет Терентия своим братом. По рассказам отца он помнил, что Мария, мачеха Терентия, во время интервенции сошлась с белым офицером, который жил у неё на квартире. Её муж Гаврила в это время служил в Красной Армии. Когда белые отступали, вместе с ними подалась в бега и Мария. Она боялась расплаты. Спустя несколько лет она прислала письмо из какого-то далёкого сибирского села. О себе ничего не сообщила, лишь про Диму написала, что утонул при переправе через Иртыш.

Наконец, Фёдор догадался поставить гостю табурет. Анисья выглянула в веранду и застыла в дверях, женским чутьём угадав, что разговор идёт о чём-то далеко не второстепенном. 

Незнакомец опустился на табурет. Видно, ему были в новость слова Терентия. Некоторое время он не мог прийти в себя. Пожевал губами, стал рассуждать:

— Не помню никакой переправы. Помню только, что мать оставила меня в семипалатинском детдоме. Обещала позже забрать, но больше я её не видел. А в детдоме мою фамилию переврали, записали неправильно: Санкин. Теперь вот хочу и фамилию выправить, если найдутся в архивах какие документы…

Фёдор заметил, что Терентий и верит, и не верит словам пришельца. Вглядывается в лицо человека, называющего его своим братом, и, видимо, не находит в нём каких-либо родственных чёрточек. И действительно, незнакомец чернявый, а Терентий — русый.

Наконец, Терентий оглянулся и скомандовал Анисе:

— Мать, собирай на стол!..

Через четверть часа вся семья сидела за самоваром в зале. Анисья расспрашивала гостя о камчатском житье. Терентий настоял, чтобы Дмитрий не возвращался в гостиницу, чемодан заберут оттуда завтра. Пусть здесь останавливается, места много. Дмитрий только попросил никому не говорить, что он с Камчатки, люди разные, ещё подумают, что у него куча денег.

Под вечер Анисья, столкнувшись в дверях с Фёдором, шепнула ему:

— Ты всё-таки посматривай за ним. Шут его знает, что у него на уме. Может, проходимец какой. Ишь, говорит, чтобы никому про Камчатку не сказывали…

Фёдор покачал головой:

— Не похож он на проходимца…

А гость, видимо, чувствовал некоторое смятение домашних. Тон его рассказов стал каким-то извиняющимся:

— Во время войны я работал на лесосеке. Потом обосновался на Камчатке. Каждый год собирался съездить на родину, а сподобился только на пенсии…

На следующий день Терентий с Дмитрием отправились в архив. Пошёл с ними и Фёдор: какая теперь рыбалка, к чёрту! Тут вон какие дела, даже во сне не приснится. Фёдор сразу заметил, что Терентий выбрал не самый короткий путь, а просто так он ничего не будет делать, он всегда себе на уме. И тут до Фёдора дошло: они же будут проходить мимо военкомата. Терентия на мякине не проведёшь, хочет испытать приезжего. Хоть и было ему тогда десять лет, дом-то свой должен помнить. Дом добротный, его и не надо было перестраивать, лишь вывеску прикрепили к стене да забор меняли несколько раз.

Вот и военкомат по левую руку. Терентий молчит, хитёр. А сам посматривает на спутника. Фёдор видит: Дмитрий сбился с шага, приостановился.

— Постой, постой!.. — Жадно оглядел бревенчатое здание. — Вот он, мой дом!..

Терентий прослезился, обнял Дмитрия:

— Прости, брат, не признал ведь я тебя сначала…