Цветок у воды

Всю жизнь я буду хранить в сердце шум Сырдарьи

и пыльные улицы моего любимого юга — родины Гульжан.

 

Маленькая Гульжан не умела грустить. У неё не получалось вынырнуть из дел. На юге никто не спрашивал, тяжело ли. Все знали истину: если молчишь — значит, справляешься. Она пыхтела, чуть высунув язычок, чтобы не просыпать из пакета рис «акмаржан» мимо казана. Оставалась горстка риса до конца месяца, а также кусок мяса в морозилке. Гульжан знала, что талон на продукты выдадут ещё не скоро, хотя она ещё плохо умела считать. Она балансировала на табуретке, не обращая внимания, как жар плиты обжигал её детские щёки. Любой ребёнок взвыл бы и пролил немало слёз. Однако это не касалось кызылординской крохи. Она любила всем сердцем южный зной и горячий ветер, разносивший песок по узким улицам Кызылорды.

С восходом солнца она шла доить корову. В свои годы она знала, что сначала надо дать корове накормить телёнка и следом ставить ведро для себя. За завтраком её братья пили лучший южный чай с молоком. Горячий, как воздух степи, остывающий лишь у берегов Сырдарьи.

Родители пропадали на работе от восхода до заката, поэтому весь быт держался на плечах маленькой девочки. Не заставлять же старших братьев работать по дому. Это было не в духе юга. Гульжан не жаловалась, не обижалась и принимала выданную ей роль как данность.

Петух у соседей кричал всегда на час раньше рассвета. Гульжан злилась на него и одновременно радовалась, ведь он был её первым помощником. Где-то к девяти утра соседка тётя Кулия выливала воду на землю, и пар от неё поднимался, как джинн. Гульжан верила, что джинн добрый и живёт под печкой, и поэтому лепёшки впитывали тепло этого дома. В домашнем грязном платье она бегала с мухоловкой по заднему двору и вытряхивала пыль с ковров. У ковров был свой запах — терпкий, как табак, и сухой, как степной вечер. Она любила зарываться в них лицом, пока не начинали краснеть щёки. Она справлялась с этим, а затем принималась готовить обед. Гульжан считала, что если сильно стараться, плов получится вкуснее. Даже если рис не мыли второй раз, а мясо старое.

Слабыми руками Гульжан схватила с помощью тряпок горячий казан. Она удержалась на табуретке и, убедившись, что внизу нет препятствий, прыгнула на деревянный, местами потёртый пол. К счастью, входная дверь днём была нараспашку. Кипенно-белого цвета занавеска отделяла маленькую кухню от двора и основного дома, где находился зал и другие комнаты. Возле неё крутилось много мух, которые пытались проникнуть внутрь, почувствовав запах жареного мяса и риса.

Иногда Гульжан казалось, что рис знает, когда она грустит, — и тогда в казане он становился липким, как будто хотел её обнять. Она просунула ноги в резиновые тапки и помчалась вниз по ступенькам. Братья уже сидели за дастарханом, ожидая обед.

Домашний огород отвлекал её от дел. Она любила разглядывать забинтованные грозди винограда, зреющие арбузы, арык, который протекал внутри их двора. Сколько войн происходило на их улице за этот ручеёк, идущий от Сырдарьи! Бывало, что некоторые соседи перекрывали воду остальным или два дома могли разделять один канал и ругаться из-за этого. Её семье повезло: они находились в начале потока воды, и текла она через их двор. Гульжан любила в конце вечера садиться возле арыка, поедая домашние персики. Она болтала ножками и хихикала, когда напор воды бился о её щиколотки.

Девочка прикрыла глаза и представила, как сегодня окунёт уставшие руки и ноги в прохладную воду. Не заметив неровности на земле, она не удержала казан и выронила его. Казан отскочил в сторону, половина плова высыпалось возле огорода. Гульжан тут же присела на корточки возле рассыпанного риса. Горячий воздух приподнимал подол платья, обжигал руки. Пот выступил на лбу. Муравьи, учуяв запах, потихоньку подбирались к еде. Гульжан сглотнула и взяла горстку риса ладонями и положила обратно в казан. Затем она посмотрела на оставшуюся еду на земле и сдула с неё песок. Рис стал чище, поэтому она, предварительно бросив взгляд по сторонам, соскребла его с земли и положила в посуду. Маленькое преступление. Выбора не было — ещё не конец месяца.

За столом Гульжан опустила взгляд на согнутые колени. Она втянула губы и кулаками схватила край платья, не желая наблюдать, как братья пробовали плов. Она боялась не того, что её наругают, а того, что братья останутся голодными. И тогда будет по-настоящему страшно.

Один из шести братьев, Бахытжан, сплюнул рис на стол и нахмурился. Сердце Гульжан в этот миг остановилось.

— Туй, ты чё так плохо промыла рис в этот раз! Весь рис с песком!

Тем не менее он опять набрал плова. Другие братья ему поддакивали, но также продолжали есть.

— И правда, один песок, плохо промыла рис!

Гульжан скрыла улыбку ладонями и опустила глаза, чтоб её не выдал хитрый взгляд. Однако в тот жаркий день братья были такие голодные, что даже не обратили внимания на это. Они доели всё до последнего зёрнышка — и то было лучше любой похвалы у них на юге.

После обеда она вымыла всю посуду, вытерла скатерть, попросила братьев вынести мусор. За всеми делами она не заметила, как солнце ушло за горизонт. Она поняла это по тому, как затылок под платком перестал гореть. Гульжан выпрямилась, перестав хлопотать по хозяйству, и увидела, каким персиковым цветом окрасился арык во дворе. Его свежесть передавало настроение реки, словно в метре от их дома протекала мини-версия Сырдарьи. Сырдарья восхищала могуществом, быстрым течением и запахом гор, откуда она брала истоки. Здесь, на самом «северном» юге, она приобретала степной запах. О ней пели песни, слагали легенды. Иногда ей снилось, как она уходит по арыку прямо к Сырдарье — босиком, в своём старом платье. Река звала её по имени. Она чувствовала себя цветком, жаждущим воды.

Гульжан думала, что Сырдарья не вода, а язык. На нём разговаривали только старики из легенд, дети, ветер, и, может быть, иногда сердца взрослых слышали её голос. Гульжан не могла в своём возрасте рассказать о том, как тесно вплеталась Сырдарья в жизни кызылординцев, даже когда они разъезжались: кто в снежную Астану, кто в горный Алматы. Кызылординцы несли в себе свободу степи в сердце. Они бережно хранили воспоминания о реке, сравнивая свою жизнь и ценности с её бешеным потоком.