Лепесток плюмерии

Вокруг загона собралась толпа народа. Они теснились у ограды и заворожённо глядели на Луи и Эллу, а те хлопали ушами, улыбались и с любопытством рассматривали посетителей. Обоих слонов недавно привезли из Лаоса в алматинский зоопарк и поселили в небольшой загон, обнесённый частоколом. Земля здесь была засыпана песком, поодаль стояло здание с вольерами, куда Луи и Эллу загоняли на ночь. Снаружи к стене были прибиты большие железные кольца, за них цеплялись длинные канаты с привязанными старыми покрышками. Посреди вольера из шланга в небольшой бассейн стекла вода.

Луи вскоре наскучило их маленькое жилище. Он успевал обойти весь загон за одну минуту, тянуть покрышку оказалось не особо интересным занятием, а бесконечная толпа, которая тыкала в них пальцем и блестела телефонами, сильно утомляла.  Дни проходили один за другим без изменений. Элла всё радовалась, улыбалась людям, смеялась им глазами, развлекала, но у Луи не было на это сил. Он подолгу стоял на одном месте, тоскливым взглядом смотрел на прохожих и лениво отмахивался хвостом от мух.

В один такой день крошечная ласточка приземлилась возле частокола. Она долго рассматривала Луи, но слон не обращал на птичку никакого внимания. Тогда ласточка подлетела к Луи и села ему на правое ухо. Луи завертелся, пытался хоботом прогнать её, а ласточка перелетала с одного уха на другое и на глаза не попадалась. Так они долго играли, и Луи снова заулыбался. А потом он попросил ласточку рассказать ему о чём-нибудь. И ласточка спела ему о великом Тянь-Шане, где рыщут снежные барсы и падают камнем на жертву беркуты, о крутых склонах, где гудят валунами реки и пьянит путников разнотравье, о душистой гречихе в Кимасаровском ущелье и забытых тропах, где бродят по ночам волки.

Луи радовался новой подруге, радовался, что хотя бы так он может выйти за пределы своей клетки и оказаться на свободе, посмотреть на этот прекрасный мир с высоты птичьего полёта.

Однажды ласточка подлетела к Луи и стала играть с ним, но Луи почему-то мало обращал на неё внимания и стоял с поникшей головой. Луи тосковал по родине, по далёким джунглям Лаоса, и очень хотел хотя бы раз ещё взглянуть на цветок плюмерии, что растёт в тех краях. Узнав это, ласточка улетела, а на следующий день принесла тонкий белоснежный лепесток с каплей жёлтого цвета на кончике.

— Как ты нашла его?! — Луи не мог скрыть восторга. — Неужелинастоящая плюмерия?

—  Здесь рядом есть цветочный магазин, — сказала ласточка. — Я долго выбирала, и этот был больше всего похож на цветок, который ты описывал.

Луи поднял лепесток бережно, словно тот был хрустальным, поднёс к глазам и долго-долго не отрывал от него взгляд. Он хорошо спрятал лепесток в вольере, и когда тоска становилась совсем невыносимой, подарок милой ласточки утешал его. 

Так продолжалась дружба между Луи и ласточкой. Скоро листья на высоких тополях и берёзах пожелтели — сначала от тяжёлого августовского зноя, а потом от лёгких касаний подбирающейся осени. Как-то вечером ласточка подлетела к Луи и сказала, что улетает с семьёй на юг. Она обещала, что вернётся весной. 

Луи с Эллой на долгие три месяца заперли в крошечном вольере, и оттуда Луи не мог наблюдать даже за бегущими по небу облаками. Он просто ждал и надеялся, что это всё скоро кончится и он снова увидится со своей подругой, и подолгу смотрел на засохший лепесток плюмерии.

Прошла зима, и весна забурлила арыками и зацвела каштанами. Луи каждый день ждал ласточку, рассматривал ветки деревьев, всё надеясь увидеть её голубую головку, упирался и не возвращался в вольер, боясь, что ласточка прилетит поздно вечером, не застанет Луи. Но она не прилетала, только садились порой на ограду желтоклювые скворцы — майны. Луи спрашивал их, не видели ли они ласточку, но майны бездумно качали головами. 

Наступило лето. Перед глазами снова закружила шумная толпа, и Элла им улыбалась. Но Луи от них становилось дурно.

— Как ты можешь радоваться им? — спрашивал он Эллу. — Они же просто смеются над нами! Им-то хорошо, их никто не запирает в клетке, никто не тычет в них пальцем. Неужели это не злит тебя?

— А что мы можем сделать? — Элла вдруг сильно изменилась. Она впервые говорила серьёзно. — Мы никак не можем выбраться отсюда. Зато мы можем радовать детей, и они будут нам мило улыбаться. В этом я нахожу хоть какое-то утешение.

Луи было обидно и горько. Даже Элла его не понимает. Он решил посмотреть на лист плюмерии, но вдруг обнаружил, что того нет на месте. В страхе Луи переворошил весь вольер. Где же, где же лепесток?! Луи заревел на весь зоопарк. Ему на глаза попалась покрышка, привязанная канатом к железному кольцу в стене, — жалкое развлечение, подаренное им людьми. Разве могло оно заменить свободу? В ярости Луи схватил её и стал тянуть. Он громко кряхтел, топал ногами и кричал, глаза его налились кровью. Элла испуганно смотрела на него и что-то взволнованно говорила, но Луи не слушал. Он ненавидел загон, ненавидел вечно улыбающуюся Эллу, ненавидел этих вездесущих майн, которые ничего не говорили о его подруге ласточке. Он тянул, и тянул, и наконец вырвал кольцо вместе с куском стены. Элла закричала, сбежались работники зоопарка, но Луи вдруг мгновенно угомонился, послушно зашёл по команде внутрь вольера и больше не издавал ни звука. 

На следующий день, заделывая повреждения в стене, работники зоопарка заметили, что Луи стоит в дальнем углу загона спиной к посетителям и мотает головой из стороны в сторону, словно пытаясь что-то сбросить. Так Луи простоял весь день, и день следующий, и день после этого. Он отказывался есть, и плохо спал, и совсем не хотел играть с гостями.

Никто не знал, что это Луи всё надеется увидеть, как его подруга ласточка появится из-за его плеча, сядет на крышу вольера и споёт ему о великом Тань-Шане, где рыщут снежные барсы и сладко пахнет гречиха.