Современный герой в пьесах казахстанских драматургов: кто он?

Что общего между восемнадцатилетним Арманом, боящимся признаться в любви, пожилым Мухитом, пьющим на площади протестов, и молодой женщиной в роддоме, скрывающей беременность от дочери олигарха? Все они — лица современной[1] казахстанской драматургии. В отличие от традиционных батыров и советских положительных героев, новый персонаж казахстанской драмы — это уязвимый, сложный человек, ищущий своё место между традицией и модерном.

Если казахский батыр побеждал врагов, то современный герой побеждает собственные страхи. И чаще проигрывает. Арман из пьесы Дамира Амантая «Қыздың жоқ дегені…» — антипод классического джигита: вместо уверенности — комплексы, вместо решительности — мучительные сомнения, вместо подвигов — страх перед обычным отказом. И в сравнении его с абьюзером Темиром слышится не только личная драма, но и кризис всей системы мужественности.

Ещё разительнее контраст в «Плебс идёт за светом» Нурайны Сатпаевой. Мухит — это аксакал наизнанку. Вместо мудрых советов — пьяные рассуждения, вместо объединения семьи — её разрушение. Когда он называет французского внука клоуном, в этой бытовой грубости читается крах целой системы ценностей: «Атаңмың ғой, месье емес! Ты чё, клоун, что ли?» Традиционный почтенный дед заменён агрессивным стариком, потерявшим связь с миром.

В драме «Сен және Мен» Улана Болатбека и Алишера Рахата детдомовец Арман отчаянно кричит старику Кахару: «Мен ұры емеспін!» В этом крике слышится голос целого поколения, которому приходится доказывать своё право на достоинство.

Современные казахстанские драматурги сознательно отказываются от героической парадигмы. В их пьесах нет идеализированных персонажей, но есть люди со всеми их слабостями, противоречиями и неразрешимыми конфликтами. Это не деградация жанра, а честность: в эпоху, когда старые мифы перестали работать, новые ещё не созданы.

Молодые герои казахстанской драматургии, по сути, выглядят как энциклопедия современных неврозов. Арман и его брат Максат (Амантай) воплощают целое поколение, выросшее в тени семейных травм и социальной неопределённости. Их семья выстроена на постсоветских руинах: отец-изменщик, мать с переломанной душой и дети, которые не знают, как жить дальше.

Любопытно, что практически все молодые персонажи страдают от одной проблемы — неспособности к действию. Арман не может разобраться в своих чувствах к Томирис, Жюльен в «Плебсе» не может принять новую родину, Дора в «Сириусе» Ольги Малышевой не в силах определиться с жизнью, и когда она говорит матери о необходимости перемен, конкретика ускользает даже от неё самой. Эти герои живут в состоянии перманентной тревожности. Они зависимы от чужого мнения, травмированы семейным прошлым, не уверены в своей культурной и языковой идентичности. Неспособность поверить в любовь становится метафорой неспособности поверить в жизнь.

В то же время современная казахстанская драматургия кардинально пересматривает женские роли. Забудьте покорных казахских красавиц из классических пьес — новые героини активны, принимают решения и меняют жизнь, причём не только свою. Но платят за это дорого.

Далида из «Плебса» возвращается из Парижа в Актау. Она разведена, воспитывает сына-подростка, конфликтует с отцом-алкоголиком, но не сдаётся. Когда полицейский пытается её остановить на митинге, она чётко заявляет о своих правах.

Маха в «Сириусе» ещё сложнее. Это мать, которая сама не научилась быть дочерью, женщина, которая тридцать лет прожила в «тюрьме» собственной квартиры: «Как же осточертело. Вот эти стены осточертели. Да я просто уже не знаю, как по-другому жить». Её отношения с дочерью Дорой — это диалог двух одиночеств, попытка понять друг друга через общую боль.

Сабина из «Грехопадения свинки Пеппы» Сатпаевой — третий тип: женщина-выживальщица в мире мужских правил. Беременная от олигарха, она играет на несколько фронтов, пытаясь обеспечить себе и ребёнку будущее. Циничная? Да. Но в её цинизме — трезвое понимание реальности: «Не хочу жить как мои родители. Учительница и шофёр, честные работяги. С утра до ночи пашут, аж лошади оглядываются».

Объединяет этих героинь одно: они все несчастны. Сильные, самостоятельные, борющиеся — но глубоко травмированные жизнью. Возможно, это честная цена за право быть субъектом, а не объектом действия.

Одно из главных достижений современной казахстанской драматургии — внимание к маргинальным голосам. Авторы дают слово тем, кого раньше не было слышно.

Пожилые люди в «Сен және Мен» — это не мудрые наставники, а забытые обществом старики с собственными драмами. Кахар ищет внука в детском доме, Майра пытается сохранить человечность в бесчеловечных условиях. Их проблемы не решаются к финалу — они просто озвучиваются.

«Залипушка» Альмиры Исмаиловой идёт ещё дальше, давая голос реальным людям через документальный театр. Судебное заседание над грязным казаном и платьем становится метафорой положения простого человека в системе, где «норма — это такое состояние, которое понравилось бы советской власти».

Протестующие в «Плебсе» — тоже маргиналы, люди, чьи голоса обычно не слышны. «Газ-елу! Газ-елу!» — не просто лозунг, не просто навязанная организаторами кричалка, это крик души. Жизнь и без того больше похожа на выживание, когда подорожание газа значит смерть. И Сатпаева честно показывает: никто их не услышит.

Современный казахстанский герой говорит на двух языках, и это не просто билингвизм, а способ существования. Языковые переключения в пьесах не случайны: они маркируют эмоциональные состояния, социальные роли, культурные выборы.

В целом современный казахстанский драматургический герой — это не ответ на вопрос «кем нам быть?», а честная постановка этого вопроса. В его противоречивости и незавершённости отражается путь целой нации к самопониманию. И не факт, что у этого пути есть финальная точка. А раз так, то и герои современных казахстанских драматургов не дают рецептов и не показывают пути. Они просто есть — со всеми своими неврозами, травмами, поисками и потерями.

Получается парадокс: чем честнее казахстанские драматурги рисуют современного человека, тем менее героичным он становится. Но, возможно, в этом и есть новый героизм — смелость быть обычным человеком в необычное время.

Современный казахстанский герой освоил главный навык этого века: умение сомневаться в себе. Вопрос только в том, готовы ли мы к театру, который показывает нас такими, какие мы есть, а не такими, какими хотели бы быть.