Колодец, или Сорокопут — птица смерти

 — Ай! — низким голосом вскрикнула Зойка, увидев быстро падающую с неба огромную чёрную птицу, бросила кувшин на землю, села на корточки, обхватив голову руками.

Послышался шаркающий звук — это птица стала царапать железный свод обветшалой крыши старого колодца, прохаживаясь по нему взад-вперёд.

Не поднимая головы, девочка начала кричать, надеясь спугнуть непрошенного гостя:

— Кыш, кет-кет![1]

Поняв, что птица не собирается улетать, Зойка медленно приподнялась и, немного осмелев, замахала руками:

— Кет, дедім, кет, неге келесің, жаман торғай[2].

Птица, наклонив голову, косясь одним глазом на девчонку, широко открыла свой чёрный клюв и трижды закричала:

— Қрық! Қрық! Қрық!

— Ой-бай, — в испуге запричитала Зойка, схватила грязь, сделала шарик и кинула в птицу.

Комок, не долетев до цели, медленно стал сползать по крыше на землю.

Зойка наклонилась за следующей порцией грязи, но когда подняла голову, то увидела, что странная птица пропала. Девочка покрутила головой по сторонам, посмотрела в небо — никаких признаков присутствия пернатого.

— Вот же противная, куда делась? — спросила она себя.

Подняв с земли заляпанный грязью кувшин, она остатками воды сполоснула покорёженное ведро и, зацепив за защёлкивающийся крючок, опустила в колодец. Попив холодной, свежей воды, она выплеснула со дна последние капли в кувшин, смыла песок и вновь опустила ведро в колодец. Затем ловко привычными движениями подняла наполненный кувшин на плечо и направилась в сторону домов.

Вскоре показался человек, неровной походкой идущий к колодцу: в грязных джинсах, расстёгнутой тёмно-синей рубашке, в одних носках, без обуви. Широкими шагами он подошёл к колодцу, небрежно бросил ведро вниз и стал крутить барабан. Напившись, кинул ведро на землю и сел на мокрый песок у колодца.

— Фуф, — выдохнул молодой человек. — Воняет сыростью, гнилью, фуф, — обессиленно прислонил голову к колодцу и захрапел.

Через мгновение он открыл глаза и прислушался. Какие-то странные, царапающие по железу звуки насторожили парня. Он тихонько, не создавая шума, пополз за тень крыши и поднял голову. Наверху сидела неестественных размеров птица, похожая на ворону. 

— Кажется, я знаю, что за птица, — сказал он себе. — Это птица смерти. Как же её там… Так как же… как же… А, вот, вспомнил — сорокопут. Фу ты чёрт, до чего водка довела, еле вспомнил. Пошла вон отсюда, дура, тебя только не хватало здесь, — крикнул он птице и замахал рукой. — Пошла, дура.

Птица, опустив голову набок, одним глазом покосилась на него и трижды закричала:

— Қрық! Қрық! Қрық!

— Э, ты чо ваще, берега попутала, дурочка, бля, тебе было сказано — вон!

У парня мурашки побежали по телу, волосы на голове зашевелились. Красный глаз сорокопута смотрел прямо ему в лицо. Парень спрятался под крышу, затаил дыхание, боясь громко дышать. 

Всё стихло. Парень приподнялся и медленно пополз, посмотрел туда, где только что сидела эта страшная птица-смертник. 

— Ха, никого же нет. Привиделось, что ль. Напился, дурак, до чёртиков. Депрессняк теперь вперемешку с галюниками. Брр.

 Парень встал, покрутил барабан, достал ещё холодной воды и снова с удовольствием припал к ведру, остатки опрокинул себе на голову.

— Жара, больше тридцати градусов, точняк. А может, и все сорок, — пробормотал он себе под нос и вновь сел на влажный песок, прислонясь мокрой спиной к колодцу. — Здесь хоть попрохладней. А как я ваще тут, в заднице, очутился? Да, ничо не помню, голова кружится. Поесть бы чего да холодненького пивка щас. Блин, для начала надо узнать, где я.

Он полез в карман:

— Ничего нет, опустошили. Пацаны, жулики, блин. Надо узнать, есть ли тут магазин, в этой дыре, может, ничего и нет.

Голова безжизненно повисла, и он захрапел.

Его вновь разбудил какой-то шум. От открыл глаза. Мимо проезжал на велосипеде подросток.

— Эй, пацан, стой! — закричал парень. — Стой, стой, сто-о-ой, говорят!

Мальчик развернулся и подъехал к нему:

— Мен орысша білмеймің, аға, қазақша айтынысшы, қазақсыз ғой[3].

— А, ну ладно, жарайды[4]. Бүл не посёлок[5], то есть аул?

— Бесқудуқ[6].

— Магазин бар?[7]

— Жоқ, дүкен жок, кішкентай киоск бар. Бірақ олар кәзір істейма, білмеймің[8].

— Пиво бар?[9]

— Ия сатады, подполдан ақырын корсетпей чекушка арақ сатады. Білемің Ағам алады. Кейде мені жібереді[10].

— Аған қайда?[11]

— Кәзір жүмыста. Кешкісің келеді[12].

Пацан развернул велосипед, собираясь уезжать.

— Эй. Подожди, тоқта[13]. Қайда[14] киоск, покажи, — мешая казахские и русские слова, продолжил  парень.

— Мына ұйдерден сон табасыз[15], — мальчик указал на дома над дорогой и сел на велосипед.

— Как зовут тебя, пацан?

— Не сүрадыңыз?[16]

— Имя калай?[17]

— Асхат пың[18].

— Мен Мансур[19], — вдогонку уезжающему мальчику крикнул парень. 

 

Мансур было высунулся из-под тени колодца, но невыносимая жара вновь загнала его обратно. 

«Странно, почему Бескудук, вроде только один колодец тут, — подумал он. — А впрочем, может, есть и другие, но почему на краю посёлка, а не внутри?» — спросил он у самого себя. Огляделся.  Вокруг колодца — желтовато-грязный песок: под тенью сырой, который быстро высыхает на солнце. Дальше, по правую руку, до самого полусухого бурьяна — потрескавшаяся от зноя земля, приподнятая по краям, отчего создаётся впечатление, что она покрыта причудливыми узорами. Брёвна старого колодца, почерневшие от времени, покрыты кудрявой стружкой, откалывающейся и с еле уловимым звуком падающей на песок. Нижние брёвна покрыты зелёной плесенью и дурно пахнут.

Мансур провалился в тёмную бездну. Приснилось, что огромная чёрная ворона с блестящей синевой в оперении что-то каркает ему в ухо. Потом машет крылом и зовёт за собой. Появляются ребята: Славка, Ланчик и Тимка.

— Пацаны, вы чо, бля, кинули меня, падлы, зачем так накачали, вытащили всё бабло, закинули куда-то.

— Дурак, Манс, — в лицо ему смеётся Ланчик, — сам виноват. — И громко хохочет.

— Ребята, не бросьте, здесь ваще задница, страшные птицы летают. Заберите! Славик…

Проснулся, оглянулся. Солнце клонилось к закату, стало немного прохладнее. Мансур поднялся, стряхнул песок с грязных джинсов, застегнул рубашку и пошёл в сторону домов. 

— Эй, есть кто? — постучал он в окно киоска. — Эй, откройте.

Шторка, закрывающая маленькое окошечко киоска, дрогнула. Из окна высунулась голова молодой девушки.

— Не керек?[20] — грубо спросила она заспанным голосом.

— Девушка, милая, у вас есть пиво? — заискивающе спросил Мансур.

— Қазақша сөйлеші[21].

— Ой, пиво бар?[22] — спросил Мансур на ломаном казахском.

— Бар[23].

— Маған долг бересін?[24]

— Сен кімсін, Мен сені танымаймын, қалай беремің қарызға?[25]

— Мен[26] Асхата брат.

— Қай Асхат. Великтегі?[27]

— Да, да. Велик.

— Оңда Асхатың озі келсің[28].

Мансур стал уговаривать девушку, но та только качала головой.

Показался знакомый силуэт. Это Асхат рассекал меж домами на своём велосипеде. Мансур отошёл в сторону и стал звать его:

— Асхат, сюда давай.

Мальчишка быстро развернулся и подъехал.

— Асхат, скажи ей, что ты мой братишка. Попроси у неё пиво в долг.

— Аға, мен орысша өте жаман солеймің. Қарызға сүрап түрсызба? Пиво?[29]

— Да, да.

— Жоқ, бермейді[30].

В это время к киоску подошли трое парней. Они купили водку и несколько бутылок пива.

— Әні, менің ағам, сүраңыз, беретің шығар[31].

 Мансур окликнул парней:

— Ребята, жігіттер[32]!

Они оглянулись, подошли поближе.

— Эй, сен кімсің?[33]

— Мен Мансур. Қаладан. Басым аүрады. Маған в долг пиво беріндерші[34].

— А, во ништяк, — сказал один из них на русском, — городской. Ты чо бля, берега попутал?

— О, да нет. Просто дружбаны кинули. напоили и кинули. Не знаю, как здесь оказался.

— Ты следи за базаром, а то… Сам понимаешь.

— Извините, пацаны, братаны.

 Мансур уже стал жалеть, что обратился к ним.

— Мя, смотри, он даже босиком. — Громкий хохот пронёсся по улице.

— Жарайды, вроде ничо так пацан, просто попал. Давай, идём с нами, — сказал тот, которого Асхат называл своим дядей.

 

В тёмной комнате с окнами, занавешенными старыми матерчатыми тряпками, на железной сетчатой кровати спала женщина — мать Зойки.

Девочка тихонько вошла, поставила кувшин на пол возле кровати.

— Эй, Зойка, принесла воды? — хриплым голосом спросила мать девочку.

— Да, мам, вот.

Зойка подошла к кровати, подняла кувшин и дала матери напиться. «“Зойка”, значит, без настроения, будет бить сейчас», — подумала девочка.

— Мам, ты лежи, я принесу, что надо, — попыталась девочка успокоить мать, но та уже вставала с кровати, кряхтя и ругаясь.

— Ну чо, чо ты мне принесёшь? Чекушку тебе не дадут. Пожрать попроси у старухи.

— Так я уже сегодня приносила же хлебушка и кусок пирожка с картошкой…

— Чего?! — закричала мать и замахнулась на дочь. — Приносила она. Больно умничать стала, прошмандовка.

Зойка отвернулась, чтоб не показывать слёзы, иначе скалкой отходит. Спина будет болеть неделю.

— Иди и стащи у бабки чего-нибудь поесть. Пошаришься в её кошельке, может, деньги найдёшь. Чекушку купи.

Зойка выскользнула на улицу и побежала к бабушке.

— Господи, ты что это опять пришла, слёзы чего, налупила эта дрянь пьяная? — всплеснула руками бабушка.

— Бабуль, она меня Зойкой назвала, значит, злая, бить будет.

— А по-моему, она тебя только так и называет.

— Нет, когда она добрая, говорит Зая, а когда ей выпить надо, то Зойка.

— Ты сама-то хоть ела чего сегодня, горемычная моя? — бабушка обняла внучку, смахнула слезу. — Как мой Володенька помер, твой отец, мать совсем скатилась. Спилась совсем.

— Да нет, бабуль, она добрая, просто у неё голова болит.

— Дак тебе почём-то знать? Вон, посмотри на себя — стыдоба какая.

— А чо я?

— «Чо я», — передразнила внучку бабушка. — Платье грязное, порванное в подоле.

— Где? — стала осматривать платье Зойка.

— Вон, сзади рюшка порвалась.

— А, вот это, да я забываю зашить.

— Снимай, у вас небось ни иголки дома, ни ниток.

Бабушка зашила подол платья, стала стирать, пока девочка ела пирожки и, прихлёбывая, пила тёплый чай с вареньем.

— Давай голову помою, причешу. Ходишь лохматая. На мать-алкашку рассчитывать не можешь, дак хоть сама ухаживай за собой. Людям в глаза смотреть стыдно. Ходишь как оборванка.

— У нас даже расчёски нет, бабуль.

— Ну понятное дело. Ты, внуча, давай, если сегодня опять придут к ней мужики, ты беги сразу ко мне. Я тебя спрячу у соседей.

— Вчерась ночью этот мамкин дядь Лёша меня разбудил и сказал, чтоб я раздевалась. Я испугалась, выскочила на улицу и спряталась в саду. Он искал меня, а потом ушёл куда-то. Мама крепко спала. Я даже разбудить её не смогла.

— Господи, антихристы. Да как же можно. Ведь ты ещё совсем ребёнок, и восьми лет нет ещё даже. Господи, боже мой. Вот завтра понедельник. Я пойду в акимат наш сельский. Пусть они её лишат материнства.

— Не надо, бабуль, — девочка вцепилась за рукав бабушкиного платья и стала трясти, — меня в детдом отправят.

— Не отправят, я возьму опекунство.

— Не дадут: ты старая.

— Горюшко ты моё, — опять запричитала старуха.

— Она сказала, чтобы я украла у тебя денег и принесла ей чекушку.

— Не ходи никуда, посиди, я потом тебя к бабе Люсе отведу. Туда она не сунется.

 

В парке под деревьями сидела компания из четырёх молодых людей.

— Эй, Манс или как там тебя, а почему твои друзья кинули тебя?

— Не знаю, пацаны, бля буду. Отмечали Славкину защиту диссертации. У него на хате. Потом пошли в кафе догоняться. И всё. Как провал какой-то. Очнулся у вашего колодца.

— А чо грязный такой, босой ещё?

— Видимо, упал. Там у вас грязи полно, туфли где-то потерял, блин.

— Ты давай, следи за базаром, а то язык потеряешь, учёный, значит, — немного смягчился Ержан.

— Да нет, братаны, это Славка кандидат теперь. Я вот в этом году закончил универ. Оставили на кафедре.

— Давайте жахнем, ребята, — предложил Канат.

Чокнулись пластмассовыми стаканчиками и выпили.

— Пожевать нет ничего? — спросил Мансур. — Голодный со вчерашнего дня.

— А мы не закусываем, — с вызовом ответил Канат.

Жангир всё время молчал, смотрел исподлобья на городского парня.

— Ща пойдём ко мне, там жена приготовила хавку. Пожрёшь, — сказал Ержан.

— Неудобно как-то.

— Бухать нашу водяру удобно, значит… — задел его Канат.

— Жарайды, жап аузынды[35],— осёк его Ержан.

Парни двинулись в сторону киоска.

— Пока не закрылись, возьмём ещё и пойдём.

В дом они не стали заходить, а прямиком направились в маленькую времянку. В комнате было чисто, уютно. Хозяйка приветливо улыбнулась и пригласила к столу.

— Жаник, — обратилась она к Ержану, — усаживай гостей, сейчас борщом нашим деревенским угощу.

— Русская? — спросил Мансур у Ержана.

— Да. Здесь раньше много русских, украинцев жили. Мы их особо и не отличали, называли хохлами. Они вот и понаставили колодцев. Было пять, остался только один.

— А они, русские, потом куда делись? — шёпотом спросил Мансур.

— Почти все уехали: кто в Россию, кто в Украину. Некоторые только остались, здесь даже школа была русская, теперь казахская. Дети наши почти не знают русский, все говорят на казахском.

Когда все насытились, Ержан сказал:

— Ребята, я останусь дома, надо Настьке помочь. Вы расходитесь по домам. Мансур, у меня оставайся. Утром провожу тебя на автобус.

— Поди в баню. Там ещё вода тёплая, стирала сегодня, —  сказала Настя. Жаник, дай ему что-нибудь надеть, я вещи его состирну.

Мансур, чистый и сытый, прикрывая от удовольствия глаза, лежал на диване и смотрел на то, как Ержан копался в телефоне.

— Ночью только хорошо ловит. Днём ваще интернет не работает в этой проклятой дыре.

Сон не шёл, сердце бешено колотилось от безмерно выпитого спиртного.

Настя в большом чистом тазу помыла посуду и теперь вытирала белоснежным полотенцем.

— А как это вы поженились? — спросил Мансур, чтобы просто поддержать разговор.

— Да ещё со школы дружили, учились в одном классе, сидели за одной партой, — ответила Настя.

Ержан словно самоотстранился от беседы.

— Насть, я вот сегодня видел странную птицу, еле вспомнил, вроде это сорокопут.

Она внимательно посмотрела на него, промолчала.

— Еле вспомнил название. Я вот что-то слышал про этих птиц.

Настя встала, сложила посуду в шкаф и вновь вернулась на место за столом.

— У неё глаза были такие страшные: большие и красные.

— Не, не красные. Они горящие, — наконец заговорила Настя.

— Как «горящие»? — удивился Мансур.

— А вот послушай. Моей прабабушке не хватило нескольких дней до столетия. Знаешь, когда она умерла, мне было всего шесть лет, а я помню её больше всех.

— Ничего себе, — сказал Мансур, опять чтоб просто поддержать разговор.

— Она, казалось, знала всё, знала ответы на все мои вопросы…

— А что там про птицу? — в нетерпении перебил её Мансур.

— Да. Вот эта самая легенда. Как я сейчас понимаю. А тогда мне казалось это правдой.

Мансур слушал Настю, глаза начали слипаться, и он словно упал в забытье. Он полузакрытыми глазами видел силуэт молодой хозяйки. На плече у неё сидела та птица, которую он видел на колодце. Она вонзилась острыми когтями в белые плечи Насти, по левой руке потекла кровь. Мансур ощутил во рту терпкий вкус, язык как отмер, стал вязким. Ему хотелось кричать, но тело словно одеревенело. Он собрался с силами, покрутил головой и открыл глаза.

Голос Насти звучал тихо, мелодично. Снова потянуло ко сну. Но Мансур скомандовал себе: «Хватит, хиляк, всё, возьми себя в руки».

— Раньше здесь жила девочка по прозвищу Сорокопять, — она произнесла это слово, делая акцент на каждую букву «о»: Со-ро-ко-пять. — Её мать одна воспитывала. Муж матери вечером вышел из дому и не вернулся. С тех пор его никто не видел, никто не знал, куда он делся. Пропал неизвестно где. Женщина любила его, и поэтому так и не вышла замуж. Хотя, говорят, сватались многие.

— Ничего себе, были же люди, — сказал Мансур, делая усилие, чтобы опять не провалиться в темноту.

— Да. Она была просто красавицей. Но со временем связалась с цыганами. И вот тогда-то она и родила дочку. Белолицую, но с чёрными, как смола, волосами, кудрявую милашку. Дети все сторонились её, говорили, что она ведьма, наверное, не могли принять её из-за необычной внешности. А ещё говорили, что глаза у неё были как огонь, ажно горящие такие. Никто не мог прямо ей в глаза посмотреть: страх пробирал до сердца. Поэтому она была всегда одна, как дикарка.

— А у этой птицы на груди было белое пятно? — невпопад вставил Мансур.

Настя замолчала. Ержан поднял голову.

— Ты чо, Насть, ну, продолжай, — подбодрил он её.

— Ну вы не перебивайте, — попросила она, глядя на мужа.

— Окей.

— Она выросла и превратилась в красавицу такую, что все молодые парни засматривались на неё.

— Ух ты ж, — вырвалось у Мансура. Он посмотрел на Настю и зажал рот руками. — Всё, всё.

— Однажды местный мужик возвращался с базара на своей телеге, заполненной товаром. Тут из леса вышла она. Её все так и называли — Со-ро-ко-пять. Имени никто не помнил.

— А вот хотел спросить, пожалуйста, Настя: ну почему Сорокопять?

— Она в детстве считала до сорока пяти и замолкала. Дальше или не хотела, или не могла. Никто не знает. Вот мать и стала называть её Сорокопять, а затем и все подхватили. Это прозвище крепко к ней приклеилось.

— Ну всё, больше нет вопросов, прости, прости.

— В руке у неё было лукошко, полное грибов, травы. Вид у неё был уставший. Сжалился над ней этот мужик и предложил довезти до посёлка. Она на ходу запрыгнула, поблагодарила и, сев, затянула песню. Так звучно, что сидевший рядом молодой сын этого мужика обомлел. Он не сводил глаз с красавицы.

— Всё, пропал парниша, — тихим шёпотом пробубнил Ержан, хихикнул и вновь уткнулся в телефон.

— Теперь его каждый день можно было видеть у дома Со-ро-ко-пять.

Как-то раз, вернувшись поздно домой, он сказал как отрезал: «Я хочу жениться на этой девушке, засылайте сватов». Разгневался отец, собрал народ: «Эта ведьма околдовала моего сына, он ходит сам не свой. Народ, её надо изгнать, иначе беды не оберёшься!», — кричал он во весь голос. «Её нужно сжечь», — бросил кто-то из толпы. «Сжечь, сжечь», — подхватили другие. «Да вы что, в Средневековье живём, что ли? — попытался кто-то протестовать. Но его никто не слышал.

Мансур затаил дыхание, а Настя монотонно продолжала:

— Говорят, тогда глубоко вкопали столб в землю, чтоб наверняка не рухнул, привязали к нему девушку и подожгли кучу сухих веток под ней. Жара была, как сейчас. Пламя быстро вспыхнуло и лизнуло ей пятки. Она так громко закричала! Сначала хрипло: «Қрық, Қрық», потом громче и громче. Люди видели, как её рот превратился в чёрный клюв. Она обратилась птицей с горящими глазами, взмахнула широченными крыльями и улетела прочь. А на том месте остался обгоревший столб, на золе лежали обугленные верёвки.

Мансур и Ержан молчали, тяжело дыша.

Тишину нарушила Настя:

— С тех пор эту птицу называют сорокопять в народе. Многие её называют сорокопут. Почему-то, — тихо добавила Настя.

— А что потом? — не унимался Мансур.

— Так вот, моя прабабушка собиралась отметить своё столетие. Но потом сказала, что видела сорокопятку. Это она пришла по мою душу, мол.

— Ты смотри, какой конец мрачный, — заметил Мансур.

— Да, так оно и есть. Утром прабабушка не проснулась. Ну и вот, говорят, что эта птица забирает души умерших. Поэтому её и называют «птица смерти».

Когда всё стихло, Мансур захрапел, но что-то мешало спать — что, он и сам не мог понять. В ночной тишине стрекотали цикады, зазывно щёлкали жабы, да какая-то птица всё не унималась. Мансур выругался, свесил ноги с дивана, привычным движением поискал тапки.

— Фу ты, чёрт, — опять выругался и босой направился к столу.

Подошёл к шкафу, взял кружку, покрутил головой. «Нету воды, что ли?» — недоумённо пожал плечами и, раздвинув тюль, вышел через оставленную на ночь открытой дверь на улицу.

Идти в дом, будить хозяев, чтобы спросить, где вода, не хотелось. Он быстрым шагом направился к колодцу. Предвкушение свежей холодной воды гнало его вперёд.

 

Вечером к дому бабушки подошла женщина. Она встала у калитки и, не заходя во двор, кликнула:

— Есть кто дома?

Появилась бабушка.

— А, это ты. Ну чо надо?

— Где Зойка?

— О, вспомнила! Не знаю, ушла куда-то.

— Ты, бабка, голову не морочь, говори, куда спрятала девку.

— Говорю ушла, поела и ушла. Ты же даже накормить ребёнка не можешь. Только водка да мужики в голове.

Женщина опустила голову.

— Матрёна Митриевна, скажи, где дочь. Поздно уже. Вдруг чо случится, — умоляюще попросила она бабушку.

— Правду говорю — не знаю. Вот те крест. Всё, уходи!

 

Зойка, подмяв ноги под себя, сидела на табуретке в коридоре дома бабы Люси.

— Пусть отсидится, ночью уложишь девку в сенях, ладненько, подружка моя? — сказала Зойкина бабушка и ушла.

— Ладно, пусть посидит пока, а я сбегаю пока до киоску. Хлебушек свеженький, говорят, привезли, — ответила баба Люся, взяла пакет и вышла за калитку.

  Через минут десять появился дядя Борис — сын бабы Люси.

— Ты чо тут? — спросил он.

— Баб Люсю жду, — ответила Зойка.

— А зачем явилась? — подозрительно прищурившись, спросил Борис.

— Дядь Борь, меня привела моя бабуля. Я от матери прячусь.

— Она чо, опять того, квасит?

— Да.

— И Лёха там с ней небось?

— Да.

— Ты того, девка, давай, иди домой, нечего здесь прятаться, мне не нужны проблемы с Лёхой. Он всё-таки мой однокашник. Давай, топай.

— Куда я? Мне нельзя домой, я боюсь.

— Не дрейфь, девка, всё будет путём.

Зойка всхлипнула и пошла к выходу.

Вскоре она подошла к парку, нашла густой кустарник и, царапаясь о ветки, спряталась в гуще. «Вот здесь посплю, а утром пойду к бабушке», — успокаивая себя, она легла на рядом лежащие куски картона, оставленные парнями. Зойка убрала подальше бутылки с пивом и стала засыпать.

Когда стемнело, она услышала голоса, приподнялась и выглянула из-за кустов. Прямо в её сторону шли два человека. Она шмыгнула поглубже и затаила дыхание.

 

Жангир с Канатом подошли к тому месту, где накануне пили с Ержаном.

— Там, в кустах вроде, — сказал Канат.

— Давай, иди, — скомандовал Жангир.

Канат подошёл, пошарил рукой среди заросшей высокой травы и кустарников месте.

— Нашёл! — победно закричал и поднял над головой бутылку пива.

— Ты, придурок, ищи лучше, там ещё одна должна быть, начатая уже.

 Опрокинув бутылки с пивом, парни снова захмелели.

— Тише, смотри, — указал Канат в сторону ручья.

Послышался треск, и они увидели, как мальчик подъехал на велосипеде, хотел развернуться и с грохотом упал в воду.

Жангир побежал к месту, Канат следом.

— Жаник, что там?

— Ты, Кана, каким был придурком, таким и остался. Смотри, пацан отдал концы.

— Это вроде племянник Ержика.

— Да, Асхат. Видишь, камень там? Значит, ударился головой, и всё, кирдык.

— Давай уйдём скорее.

— Нет, нас многие видели, да и Ержик знает, что мы сюда пошли. На нас навешают.

— Да ты чо, Жаник, мы при чём? Он сам упал.

— У меня две ходки. Сечёшь?

— Чо делать?

— Не паникуй, давай вытащим и отнесём в колодец, скажем, сам утонул.

— А велик?

— Велик бросим там же.

Парни замерли. Из кустов послышался громкий крик. Канат побежал в сторону кустов.

— Кто там, вылезай, — скомандовал он.

Показалась лохматая голова девочки.

— Да это наша Зойка, — сказал он, обращаясь к Жангиру. — А ну, вылазь, ты чо там делаешь? — спросил он у Зойки.

— Дяденьки, не трогайте меня, я никому не скажу, что вы убили Асхатика, клянусь.

Жангир подошёл сзади и ударил девочку камнем по голове. Она обмякла и медленно стала падать на землю.

— Ты чо, придурок, убил девчонку! — злобно зашипел Канат.

— Заткнись, хватай, говорят, — скомандовал Жангир. — Она скажет, что мы убили его, нам не отвертеться, давай, тащи.

Схватив безжизненные тела детей и сломанный велосипед, они отправились к колодцу.

— Всё, давай расходиться. Канай домой, Кана, — хохотнул Жангир.

— А девочку-то зачем бросили, она же живая была.

— Дурак, она всё видела, до утра замёрзнет в колодце. Подумают, что хотела спасти мальчишку, да и сама упала. Мать у неё алкашка, никто ничего не скажет.

— Жалко Зойку, такая маленькая, а как по-казахски говорила. Два языка знала, умная девчонка была.

— Не ссы, трус, разнылся, как баба, всё, канай домой.

 

Мансур подобрал ведро и бросил в колодец. Раздался глухой звук. Когда он его вытащил, то увидел, что оно пустое.

— Во чёрт, где вода? — выругался Мансур и снова бросил.

Мансур опустил голову вниз, пытаясь разглядеть, что там. В свете луны он увидел чью-то голову. «Показалось», — подумал он и вновь стал всматриваться.

— Бля, чёрт, чёрт! — закричал Мансур и бросился к посёлку, мигом домчался до дома, схватил лежавший на подоконнике фонарь и снова, спотыкаясь, побежал к колодцу.

Когда убедился, что не ошибся, то ринулся будить Ержана.

— Ержик, вставай, вставай, — тормошил его Мансур.

Когда тот продрал заспанные глаза, он попросил срочно позвонить в полицию и вызвать скорую.

 

Уже светало, когда из колодца вытащили детей — Асхата и Зойку. 

Собралось много людей, стояла полицейская машина и скорая помощь.

— Дети пришли в сознание, видимо, у мальчика сотрясение, а у девочки ушиб головы.  Лечение и медицинское наблюдение нужно. Мы их заберём на недельку-другую, — сказала врач. — Сильное переохлаждение к тому же.

Послышался крик. 

— Зая, доча моя, господи! — Это прибежала мать Зойки. — Пустите, люди, господи, моя Заинька!

— Подпустите её к девочке, — попросила врач. — Пропустите же, чего столпились? — закричала она.

— Зая, доча моя, слышишь меня, доченька! — затормошила мать девочку.

— Мама, — тихо, одними губами сказала Зойка.

— Доченька, заинька моя, живая.

Зойка улыбнулась.

— Не умирай, доченька, я больше пить не буду, обещаю.

— Я верю, мам, — улыбнулась она в ответ.

— Я правда обещаю, всё, бросаю, прости, Заинька, прости, дочурка.

 Она повернулась к врачу:

— Спасибо большое.

— Скажите вот этому молодому человеку. Он спас детей. Ещё бы немного, и они замерзли бы насмерть.

 Женщина подошла к Мансуру и упала на колени.

— Спасибо вам большое.

— Да ну что вы, встаньте.

— Я буду молиться за вас. Вы спасли мою единственную отраду.

— Вы только действительно бросайте пить.

— Клянусь всеми святыми. Ни капли в рот больше.

Скорая с детьми быстро уехала. Народ стал расходиться. Лишь Ержан с Мансуром остались, чтобы дать показания полицейским.

 

Солнце вновь жарило. Но, несмотря на погоду, Ержан с Настей вышли провожать Мансура.

— Вот и остановка, ща приедет наш автобус, прям до города и доберёшься, — подбодрил Мансура Ержан.

— Мне стыдно за свой вчерашний вид.

— Да ладно, Манс, всё нормально, с кем не бывает.

— Мне тоже надо пообещать не пить больше. Как вы думаете, найдут того, кто это сделал? — переключился он на волнующую тему.

— Найдут, я сам найду сволочей этих.

— Как же так можно с детишками-то. Они ведь ангелы. Безбожники какие-то, — возмутилась Настя.

— А чо с друзьями будешь делать? — обратился Ержан к Мансуру.

— Арлан, мы его Лансом зовём, ответит за всё. Думаю, это его проделки. Хотя и Славика с Тимкой не помешает спросить.

Подъехал автобус. Мансур заскочил в него, сел на заднее сиденье, повернулся к окну и помахал своим новым друзьям.

Когда автобус начал трогаться, Настя ткнула Ержана в бок:

— Смотри, видишь?

— Ух ты, ничего себе. И ты видишь?

— Да, это вот она, птица с горящими глазами — сорокопять.

— Да она прям над его головой повисла. А он, видимо не замечает, сидит себе.

— Какая здоровая, крылья распустила.

— А глаза, глаза, смотри, горят как.

Автобус тронулся и скоро скрылся за поворотом.

— Сорокопут, — поправил жену Ержан, обнял её за плечи, и они пошли по пыльной дороге в сторону дома.