Дорога назад

Старый, рыхлый пуфик продавливался под моим пятидесятипяти килограммовым телом до самого пола, от которого исходил январский холод и вибрации ходящих мимо офисных коллег.  Я не мог понять, кто больше развалюха — моё слабое от похмелья тело или набитый пенопластом дряхлый мешок. Состояние рассудка пошатывалось от ощущения величественности к полной немощности и обратно без промежутков. Казалось, что мысли, едва распускавшиеся бутонами дивных цветов, в мгновенье оборачивались кучкой ни к чему непригодных сорняков. Я принялся смотреть в окно, чтобы создать видимость сосредоточенности. На улице: сумрак, слякоть и угрюмые люди. И пока я вглядывался в эту серую печальную вязкость, понял, что окончательно впал в дофаминовую яму.

Такое бывает, когда дневной рацион пищи состоит из двух кружек кофе, небольшой порции обеда из магаза, пяти банок пива и нескольких шотов настоек неизвестного происхождения. Несмотря на вполне справедливый итог безобразно проведённых дней, падение всё равно произошло внезапно. Это часто повторяющееся явление: спотыкаешься о какой-нибудь пустяк по типу заходящего солнца — и вот ты уже валяешься в яме. А рядом старые знакомые — беспричинная тоска и тревожное предчувствие катастрофы. Это не удивило, но ранило. И, кажется, рабочий день, наконец, подошёл к концу. Ведь все вокруг, словно по будильнику, засобирались. 

«Вставай», — проговорила мне взглядом Зиёд. 

— Свобода, — растянул ответ я. — И что же с ней делать?

Она загналась во фрустрацию, потому что легко перенимает настроение собеседника. Может, так происходит из-за того, что она сверхэмпатична. А может, дело в излишней вежливости или страхе не понравиться людям. Я не знаю, потому что никогда не стремился узнать правду, а она, так или иначе, всё равно всегда была восприимчивой со дня нашего знакомства. Думаю, если бы я издал радостный возглас, она бы подхватила и это. Плюс нам нужно было идти в одну сторону. Безнадёжно смотря на моё апатичное лицо, она подсела на корты подле.

— Пива, что ли, выпить, — бросил я как будто в пустоту.

— Действительно, — ответила она туда же.

Я не помню, как встал и как мы вышли из офиса, молча дошли до перекрёстка, затем разъехались в разные стороны. 

Первым делом  я уселся на кухне, выпил стакан холодной минеральной воды, закрутил табак и принялся думать, чем заглушить подавленное состояние. В такие моменты кажется, что если ничего не предпримешь, то мир вот-вот рухнет, а ты так и не успеешь спастись. Так что нужно было срочно найти себе занятие, чтобы собрать мысли воедино и на чём-то сфокусироваться. Записи в блокнот отвлекли лишь на пару мгновений, а на что-то полезное сил не хватало. И сегодня мне снова хотелось выйти из дома.

Я решил обратиться к аптечке первой необходимости, которая всегда есть под рукой — алкоголю и музыке. Для ноющей души — это то же самое, что и перекись водорода с бинтами для ссадины. И, к моей удаче, шестнадцатое января оказался Всемирным днём «Битлз». 

Наверное, последний раз я слушал их, когда расстался полгода назад. Я читал трёхстраничное прощальное письмо от бывшей и плакался в плечо Руслана, своего соседа по квартире. И песня «Here, There and Everywhere» помогла мне уснуть. Сложив в уме позитивный ассоциативный ряд, я понадеялся, что «Битлз» снова успокоят рассудок, и начал просматривать тематические афиши, подумывая, кого можно позвать. Два концерта, которые я нашёл, уже начались. Первый стоил четвёру и в месте проведения не подавали алкоголь. Во втором алкоголь был, но вход стоил восьмёру. В популярном фуд-маркете неподалёку от дома выступал какой-то российский уличный музыкант. Ещё афиша обещала акцию на виски с колой. «Что ж, может, он и "Битлз" сыграет», — подумал я про себя, не особо этому веря. За этой мыслью скорее скрывалось: «Что ж, виски с колой за полторы — это неплохо». И, успокоившись, что какой-никакой план есть, я решил позвать свою подругу Асель, потому что она тоже любит бежать от пустоты и «Битлз». Но ещё она слишком любит помолчать, и у меня было предчувствие, что сегодня пришлось бы поднапрячься, чтобы её растормошить. Я подействовал наверняка: написал Зиёд и вышел из дома, не дождавшись ответа. 

На улице же заревел ветер и закружился обильный снегопад. Осадки как будто разрезали небо тонкими хаотичными пулями, и я надел лёгкое пальто, чтобы почувствовать себя более поэтично. Всё казалось очень резким: падающий снег, гул, свет фонарей и машинных фар, шаркающие шаги, рельефы зданий, угловатая серьга на левом ухе, мои брови и скулы. Пока мороз пронизывал тело и без того покрасневшее лицо, голова заработала намного яснее и чётче. И, хоть и не без остатков тревожности, уверенность в этой ночи внезапно начала возрастать с каждым шагом быстрее, чем покрывались льдинами мои волосы. 

***

— Только сегодня, когда я сказала, что во мне есть потенциал алкоголика, ты ответил: «О, его лучше не раскрывать». И пишешь мне через час: «Давай выпьем», — посмеялась Зиёд, чокаясь бокалом.

— Да уж, — виновато ответил я.

— Недолго, кстати, ждал? Извини, что опоздала.

— Не особо, — посмотрел я на почти допитый бокал пива. — Знаешь, на самом деле, было неплохо посидеть тут в одиночестве. Я понял, почему мне хотелось послушать живую музыку. Как будто нужно было отдалиться от жизни: сесть куда-нибудь в сторонку и безучастно понаблюдать за вещами. Просто поглотить какой-то бессмысленный аудиальный контент, в какой-то мере даже посозерцать. Перезагрузить, в общем, мозг. Помогает.

Мы обменялись ещё несколькими предложениями на эту тему, и моя потребность высказаться  исчерпала себя. Захотелось поговорить о чём-то лёгком и непринуждённом, особо ни о чём не думая. И я начал расспрашивать Зиёд о её жизни в Дубае до нашего знакомства. Она работала менеджером по продажам в компании, выдающей рабочие визы другим иммигрантам. Это не приносило большого чувства удовлетворённости, а отдушину в тусовочном образе жизни, навязанном  её руммейтками-эскортницами, она тоже не находила. Чуть больше года назад она взяла отпуск на неопределённый срок, прилетев сначала к родителям в Туркестан, а затем к бабушке в село близ Алматы. И прогулявшись по скользким улицам пригорода, решила не возвращаться. Позже она отправила работодателям по почте заявление об увольнении, но ответ так и не получила,  где-то там по сей день лежат её  вещи и ноутбук. И, как оказалось, всё ради того, чтобы осесть в Алматы, устроиться работать коммерческим менеджером в нашей редакции и, по всей видимости, выпивать со мной в этот холодный вечер четверга. Хоть она и не находила во всём этом какой-то особой романтики, а действовала скорее произвольно, я подумал, что она больше битник, чем я. За это мы и чокнулись. После второго бокала виски место окончательно наскучило, и я предложил передислоцироваться на барную улицу, запрокинув по пути по баночке пива.

В одном из единственных баров, в котором играло что-то, кроме попсы и хип-хопа, как раз зависал мой сосед Руслан. Обычно ни я, ни он не появляемся в подобных местах, потому что, как правило, здешние пацаны приходят сюда, либо чтобы подцепить какую-нибудь девчонку, либо чтобы набить морду каким-нибудь «нефорам» вроде нас, если не удастся первого. Но я всё ещё не хотел оставаться наедине с собой, а его захватили подруги-журналистки после годовщины какого-то СМИ. Несмотря на то что он ненавидел тусоваться после девяти вечера, чаще всего отказать женщинам он не мог. 

Мы отошли в курилку, и Руслан попросил забрать его домой, предложив в качестве альтернативы выпить с Зиёд на нашей кухне втроём. Меня устраивал план, потому что я, в свою очередь, ненавидел тратить деньги на овер-прайс коктейли и общаться ни о чём с другими коллегами. Но, впрочем, нас без труда уломали остаться, потому что мы слабохарактерные лохи.

По четвергам здесь устраивали бесплатный караоке для всех желающих, в число которых сегодня входили и его подруги. Так что Руслана ещё вдобавок быстро запрягли к совместному пению. Я же нашёл себе место у барной стойки, где снова безучастно растворился в пространстве, попутно ловя отрывки разговоров Зиёд, редакторов, корреспондентов, пьянчуг, мефедронщиков и прочих потерянных людей, у которых на ночь не нашлось крова потеплее. Реплики становились всё менее отчётливей, и я бесцельно повторял джин с тоником один за другим, как будто ожидая, что с каждым новым стаканом слова станут чуть более искренними. 

Спустя несколько исполнений, как оно принято, русской попсы 2000-х очередь наконец-то дошла до  Руслана. Под вялый, но негативно заряженный гул зевак на сцене раздалась песня «Без бою» патриотичной украинской группы «Океан Ельзи». И я заметил, что дело близится к двум часам ночи, потому что в общую рабочую беседу пришло сообщение от директора, и мне пришлось открыть телефон. Я аккуратно и с не охотой открыл чат с указанием «срочно в новость», предвосхищая очередное изнасилование, землетрясение, пожар, задержание политического активиста или чего-либо ещё в этом роде. Что оказалось не так.

BBC сообщило, что из-за эмфиземы лёгких скончался Дэвид Линч. И резким, как дофаминовая яма или предательство друга, ударом алкогольного опьянения в голову я почувствовал, что какая-то часть меня вмиг и бесследно умерла. Зная, что я не остался бы равнодушным к этой новости, ко мне подошла Зиёд с ошарашенным взглядом. Я кивнул, что, мол, видел. Руслан возвратился со сцены, и мы втроём пошли домой догоняться.

 

***

Снег перестал падать, из-за опьянения шаги стали ватными, а в голове крутились смешанные чувства под смешанными напитками. Я ощущал себя совершенно разбитым, но при этом по-настоящему живым. И это было странное ощущение внезапной сокрушённости, ведь никогда прежде мне не было незразлично из-за гибели людей, которых я не знал, даже если их творчество и любил. Будь это тот же Боуи, Ким Ки Дук, Годар или Бельмондо.

Смерть же Линча оставила за собой, как я понял чуть позже, не просто боль от самого факта кончины, не экзистенциальный страх перед тьмой и быстротечностью времени и даже не сожаление о том, что его новые работы больше не лицезреть. А, наверное, пустоту и обиду, вызванные утратой кого-то в равной степени уникального как для меня, так и для общества в целом. Плюс смерть Линча оказалась для меня невосполнимой потерей и в личном плане. Примерно как окончание последнего беззаботного лета, когда тебе восемнадцать. Как будто тьма начала побеждать свет. 

Я чувствовал, что новость о смерти режиссёра обрушилась некой непреодолимой преградой на моём жизненном пути. Преградой на пути метафорической дороги, по которой всегда можно вернуться назад: в прошлое, детство, домой, комфортное место. Эта дорога известна каждому индивидуально: в минуты отчаяния, потерянности и ностальгии мы возвращаемся по ней к какому-либо исходному, важному отправному пункту. Им может выступить, например, воспоминание о первом сексе, разговор с бабушкой на кухне за семечками, поездка с родителями на море, прочтение книги, которая тебя потрясла, открытие нового исполнителя, приход к первым серьёзным увлечениям. Возможно, их комбинация. Если вернуться к этой точке назад, можно вспомнить, кем ты являешься, что любишь, каких целей и ориентиров придерживаешься. Проверенное временем комфортное место, служащее напоминанием, что ты — это ты.

В моём случае Линч выступал неким проводником и путеводным знаком в это самое место. Это та самая заправка в пять утра с наложением тёплого цветового фильтра из «Твин Пикса». Олицетворение старших классов, зарождения интересов, влюблённостей, мыслей и идей, волнующих меня и сейчас. То время, когда ты стоишь на перекрёстке тысячи возможных путей с сигаретой в зубах, которая только-только начала тебя убивать. Со временем эти пути стираются. И остаётся один протоптанный, на истоке которого есть дом, куда всегда можно вернуться. Такое мысленное пристанище. Со смертью Линча этот путь словно обрубили: забросили горсткой камней, говоря тебе: «Ты не вернёшься. Дома больше нет». Думаю, в этот час не я один это почувствовал.

 

***

По возвращению на свою съёмную квартиру мне написала Дария — девушка, которая нравилась мне в семнадцать лет. Ещё один проводник в пристанище. 

В старшей школе наши классы объединили в один общий, а нас посадили за одну парту на уроке казахского языка. Не сказать, что Дария как-то сильно цепляла меня внешне, но оказалось, что у нас было намного больше общего, чем с моей на тот момент бывшей, от которой меня как раз-таки и отсадили к отличнице Дарие. Видимо, для хорошего влияния, потому что сам я учился балансируя между тройками и четвёрками. Мы быстро нашли общие темы и разговорились о Керуаке, Берроузе, Дэвиде Боуи, «Ковбое Бибопе», «Твин Пиксе» и впоследствии стали друзьями. Через год я обнаружил, что, похоже, влюблён. Но она поступала учиться в Ригу, а я никак не мог осмелиться на первый шаг, думая, что всё обречено. Она, естественно, улетела, не возвращаясь. Года через три я признался ей в старых чувствах по переписке, а она отшутилась как-то в духе «а мне нравились мальчики постарше». С тех пор особо и не общались.

Так что я был крайне рад, что общая трагедия заставила вспомнить её о моём существовании. Хотя, наверное, даже не так. То, что смерть Линча перекрыла и её дорогу назад, принесло мне некое успокоение. Для меня это означало, что на её метафорическом пути возвращения я тоже играл какую-то важную роль хотя бы проводника. Одним сообщением она словно призналась: «Мне нравился не просто Линч, то время, но и ты. Жаль, что нас этого лишили». 

Мы немного пообщались по пустякам. Она рассказала о своей магистратуре в Неаполе и замужней жизни, а я о своём никудышном быте и пьянстве. Это почему-то разблокировало древнее воспоминание, как она отправила мне песню «Мои друзья» из дебютного альбома Цоя в одиннадцатом классе. Она сказала, что это про меня, и в последнем куплете после строк про пиво, бездельничество, разбитые окна и бесконечный поток непрошеных гостей на квартире задорно пелось:

«А я смеюсь, хоть мне и не всегда смешно,

И очень злюсь, когда мне говорят,

 Что жить вот так, как я сейчас, нельзя.

 Но почему? Ведь я живу. На это не ответить никому».

 

Как-то так и получилось. Уже плохо помню. Может, речь и вовсе шла о другом. Так или иначе, диалог помог пережить совместную утрату и похоронить общий сейфспейс и ностальгию, к которой мы, возможно, оба слишком часто прибегали. Под конец она спросила, не поменял ли я место жительства, уведомив, что отправила мне письмо пару недель назад. Как будто предчувствуя, что нам скоро нужно поговорить. Я ответил, что переехал ещё два года назад. И думал о письме все оставшиеся мгновенья бодрствования.

На следующий день я проснулся с похмелья и, превозмогая ужаснейшую головную боль, кое-как написал статью о кинематографии Линча. Ближе к вечеру поужинал рамёном и решил прогуляться до своего старого дома на Тулебаева, куда было отправлено письмо. Ключей с магнитом от домофона у меня, естественно, не осталось. Чтобы зайти в подъезд, я позвонил в номер квартиры-музея Габита Мусрепова. Никакого письма в ящике не оказалось. В соседних — тоже. Я захлопнул дверцы, и осознал, что ни капельки не расстроен. Пожалуй, в какой-то мере даже надеялся, что его там не будет. Это был вечер нового дня, и я не желал более думать ни о ней, ни о Линче. Молодая девушка распахнула дверь музея, и мне оставалось только зайти внутрь, заплатив пятьсот тенге за билет.