Зинка

(Отрывок из романа «Король-говно»)

 

 

***

 

Розовые пятки Амана свисали с края раскладушки, как докторская колбаса с прилавка. 

— Ты точно тут будешь спать? — я подал Аману подушку. — Ноги поджимать придётся.

— Мне здесь хорошо, — Аман подложил подушку под голову и потянулся. — Сразу детство вспоминается. Как ты вообще её сохранил? Реликвия.

— Мама выкидывать не давала. Говорила, что в хозяйстве всё пригодится.

— Давай её вдвоём помянем? Поговорим, повспоминаем. А то... Пока все не ушли, я как-то не мог расслабиться.

Аман присел на край раскладушки. Я — на низенькую табуретку. Между поставили табуретку, которая повыше, на неё — газету. На газету — бутылку, две рюмки и чашку с закуской. Табуретка качнулась. Я оторвал край газеты, свернул в комочек и подложил под одну из ножек. Табуретка-стол приобрела устойчивость. Я взял бутылку, наполнил рюмки. Мы выпили не чокаясь, закусили.

— Помнишь, как я к вам ночевать приходил? Ровно вот на этом месте ложился, — Аман постучал ладонью по матрасу на раскладушке. — А ты рядом в своей комнате с открытой дверью. А Ольга Николаевна сидела посередине и читала нам «Незнайку на луне» — моя любимая книга с тех пор. Я ещё тогда думал, что у всех этих коротышек не то что мамы — вообще родителей нет. И ничего. И живут. И даже на Луну летают.

— Интересно... Я не помню, чтоб она нам читала. Только что ночевал помню — она потом всё время на твоего отца жаловалась, что из сада тебя не забирает.

— Да, отец у меня занятой был, — Аман подал свою рюмку, намекая, что пора налить ещё по одной.

Я налил.

— А Марля чего не приехал? — я подал рюмку Аману.

— Дела у него по службе. Режим. Тоже занятой стал, — Аман наклонился к моему лицу: — Слушай, а ты понимаешь, что твоя мама подарила мне детство? Знаешь, как я тебе завидовал?

— Ты с ней не жил. Иначе по-другому бы думал.

— Не говори так, — Аман отклонился обратно. — Ольга Николаевна добрейшая женщина была. Столько детей воспитала. Тем более что теперь про неё — только хорошо.

— Ты прав, извини. — Я налил ещё по рюмке. — На самом деле всякий человек достоин того, чтоб о нём говорили хорошо.

— Даже твой отец? — Аман как-то зло ухмыльнулся, встал с раскладушки и подошёл к окну.

Я посмотрел на белое, словно холодная сметана, тело Амана в одних трусах. И как будто окунулся в детство. Каждое летом мы так же — в одних трусах — целыми днями пропадали около канала. Купались, катались на тарзанке, лазили по чужим огородам в поисках зелёных яблок, которые потом жарили на костре, чтоб они не были такими кислючими. Всё время под солнцем. И даже тогда Аман был самый белый среди нас. Белый и рыжеволосый. Странно, что никто не называл его Рыжим. Может быть, потому что у него нет веснушек. Вот и сейчас он стоял какой-то нелепо-белый с рыжей головой. Как будто на бутылку с молоком надели хурму. Всё-таки в чёрной рубашке ему как-то посолиднее.

— Ты чего так смотришь? — Аман повернулся.

Из окна подул тёплый ветер, заволновал тюлевые занавески.

— Ничего. Просто вспомнил, как мы вот так же — в трусах — целыми днями бегали по улице. Боялись домой зайти, чтоб не загнали. Чем питались — вообще не понятно.

— А помнишь, как Марля соседскую курицу поймал? Как мы в заброшке её разделали и на костре зажарили?

— Точно! Вечно голодный Марля, — я засмеялся и налил ещё по одной. — Как он майонез любил... Вечно пел свою странную песенку «А в холодильнике — майонез!» А курица была вкусная, но вообще не солёная. Соседи тогда ещё на наркоманов каких-то жаловались, думали, это они.

— Я хочу сказать тост, — Аман поднял рюмку вверх, торжественно, как олимпийский факел. — Как бы это цинично и, может быть, невовремя ни звучало, но с сегодняшнего дня у тебя начинается новая взрослая жизнь...

— Как это только «начинается»? 

— Подожди, — Аман поднёс палец к губам, — дай договорить. Так вот. Своя собственная взрослая жизнь. И я хочу тебе... подарить возможность... помочь тебе с её организацией, что ли. Ну как в своё время мне Ольга Николаевна помогла, подарила детство. А теперь я тебе... Короче... выпьем за то, чтоб ты начал новую взрослую жизнь в Алмате! Переедешь, а я тебе во всём поддержку дам. Во всём. Поехали?

— Как это — в Алмате? У меня ж работа, — я поставил невыпитую рюмку на табуретку.

— Ты удалёнщик. Думаешь, в Алмате интернета нет?

— А дом как я оставлю?

— Дом продашь. Через полгода, как в наследство вступишь. А пока можно сдавать. Тоже удалённо.

— А папа?

— Вспомнил... Забыл, что он вас бросил? — Аман выпил, занюхал кулаком и поставил пустую рюмку.

— Не бросил... Его мама выгнала.

— А почему выгнала? Напомнить? И где он сейчас? У тебя горе. Поддержка нужна. А он? Тоже мне папа...

На улице что-то негромко бухнулось, как будто в погреб упал мешок картошки. Послышались возня и приглушённые крики вперемешку с матом.

— Твою ж дивизию... кто тут... шайтаны... Рина-а-а-ат, сыно-о-о-к...

Мы выскочили из дома. Выпившие, в трусах, в калошах на голые ноги. Стали вертеть головами, чтоб понять, откуда доносились звуки. Крики раздавались из соседской ямы. Аман подбежал первым.

— А вот и папа нарисовался, хрен сотрёшь, — он сплюнул рядом с краем. — Дядь Тимур, салам пополам. Ты на хрена в яму залез?

— Аманчик? А Ринат где?

— Здесь я, пап, — я присел на корточки.

— Рина-а-ат, Рина-а-атик. — Папа попытался выбраться, но тут же снова сорвался на дно. — Вот же шайтаны, чтоб их! Хоть бы ограждение поставили.

— Пап, давай помогу, — я протянул одну руку, второй ухватился за ствол рядом растущего молодого дерева. — Аман, ты за другую тащи.

Мы напряглись и выволокли папу наружу. Он встал, оттряхнул штаны, как-то странно улыбнулся влажными глазами и попытался меня обнять. Даже выпивший я учуял, как от него разило.

— Пап, ты как здесь? — я отстранился от обниманий и сделал шаг назад.

— Ну «как-как»? Узнал про Олю, — папа вытер ладонями накатившие слёзы, — и вот я здесь.

— Про дом ты, дядь Тимур, узнал, — Аман сплюнул. — Про наследство. Надоело по съёмных хатам с Шариком. Где, кстати она? Ша-а-рик, Ша-а-арик!

— Её зовут Зинаида, — папа насупился и поджал нижнюю губу.

— Какая она тебе Зинаида, дядь Тимур? Ты ж на двадцать лет её старше. Она ж тебе в дочки... — Аман не договорил и снова сплюнул. — Максимум — Зинка.

 

***

Мне одиннадцать лет.

Босоножки на босу ногу, цветастый сарафан и вязаная шапка — новая девочка выглядела странновато.

— А у нас есть козы, — вместо приветствия сказала она.

— Это Зинка, — ухмыльнулся Васяня, — и она, прикиньте, согласилась играть в доктора.

Васяня, который привёл новую девочку в заброшку, был старше нас на три года. У него уже поломался голос, выросли неуклюжие волосы в подмышках и изменился взгляд — стал каким-то неприятным и липким.

— Ну что, салаги, — Васяня выдохнул со смешком, — кто с нами?

— А что это за игра такая — «в доктора»? Давайте лучше в «король-говно»? — Аманчик достал из кармана потёртую колоду карт, перетянутую чёрной, сделанной из велосипедной камеры резинкой.

— В «король-говно» на тарзанке поиграем. А здесь, прикиньте, место уединённое. Здесь нужно в другие игры.

Заброшкой мы называли участок с домом, в котором никто не жил. Стёкла в доме были выбиты, участок зарос сорняками и кустами сирени. Поливочный арык с добротными бетонными стенками, дном, заслонками и ответвлением разделял участок на две половины. Первая, которая была ближе к улице, отводилась под саму заброшку с небольшими хозпостройками — сарай и дровяник с угляркой. На второй был неухоженный огород и деревянный туалет с оторванной дверью. В конце участка из кустов сирени мы ещё в начале лета организовали шалаш. Сначала натаскали веток для стен, потом выровняли земляной пол. Марля выпросил у бабушки старый матрас, Генка срубил скамейку из сухого карагача.

— Ну что, — Васяня взял Зинку за руку и потянул в шалаш, — пошли в приёмный кабинет?

Васяня первым забрался внутрь, присел на скамейку и стал рассказывать правила.

— Так, прикиньте, я буду доктором, вы будете пациентами. У нас, прикиньте, эпидемия. И все могут заболеть. Надо срочно осмотреть половые органы, нет ли там покраснений, — Васяня усмехнулся и облизнулся одновременно.

— А кто выигрывает? — Аманчик недоверчиво посмотрел на Васяню и сплюнул.

— У кого покраснений нет, тот и победил.

— Тупая какая-то игра.

— Ты, Аманчик, если зассал или стесняешься, то так и скажи, — Васяня стал расправлять матрас. — А то панику тут устраиваешь. А паника во время эпидемии — это, прикинь, хуже самой эпидемии. Генка, ты чего скажешь? Или тоже застеснялся?

— Я каждую неделю вместе с сестрёнкой в бане моюсь, чего мне стесняться? — Генка скинул башмаки, шагнул внутрь и начал расстёгивать пуговицы на шортах.

— Вот, мужик! Только, прикинь, дамы вперёд, — Васяня жестом руки пригласил Зинку. — А ты, Генка, пока на скамейке в очереди посиди.

— Я тоже в очередь хочу, — Марля скинул шлёпки и уселся на скамейку, слегка при этом отодвинув Генку.

— Всё, прикиньте, больше очередь не занимаем, — Васяня вытер правой рукой уголки рта. — Пациентка, прошу на осмотр.

Зинка встала посередине матраса и, не моргая, посмотрела на всех по очереди. Её зелёные, как листья сирени, глаза как будто шире обычного были друг от друга. Она слегка наклонила голову, приоткрыла рот. Но ничего не сказала, а продолжила молча стоять.

— Пациентка, вы чего тормозите? — Васяня дотянулся до Зинкиного сарафана и приподнял его. — Эпидемия бушует, срочно предоставьте к осмотру половые органы.

— А что это такое, внучок? — Зинка наконец-то моргнула.

— Внучок? — Аманчик, не разуваясь, сделал шаг внутрь. — Слушай, а ты не торгуешь вместе с бабушкой пакетами на Аламединском базаре? «Па-а-акеты, кому па-а-акеты»?

— Посторонние, из кабинета, — Васяня отпихнул Аманчика, — не мешаем осмотру.

— Да, Аманчик, — Марля потёр ладошки, — встань у входа и не задерживай очередь.

— Вы чего, пацаны? У неё же не все дома. Пусть проваливает. Зачем нам с ней связываться? — Аманчик неуверенно посмотрел на Генку с Марлей, потом на меня.

Я понимал, что происходит что-то нехорошее, но, с другой стороны, у меня не было сестрёнки, как у Генки, и уж очень хотелось узнать, как там у девчонок всё устроено.

— Да ну вас на хрен, — Аманчик сплюнул на матрас и вышел из шалаша.

— Прикиньте, Аманчик уже инфицирован, поэтому такой нервный, — Васяня усмехнулся и поднялся со скамейки.

Он сорвал с сирени лист побольше и прикрыл им слюну Аманчика. Повернулся к Зинке, взялся за края сарафана и медленно потянул вверх. Зинка не сопротивлялась. И даже подняла руки, чтоб Васяне было проще стянуть сарафан. Тело Зинки выше пояса ничем не отличалось от тела любого мальчишки, но почему-то вызывало непонятное трепетное чувство.

— Вот, молодец. Образцовая пациентка. Дальше, прикинь, сама, — Васяня положил сарафан на лавочку.

Марля громко сглотнул и подался вперёд. Генка нервно потёр колени. Я стоял у входа и не мог шелохнуться. Чувствовалось напряжение. Почему-то сбилось дыхание. Но от всего этого не было неловко. Было приятно и даже как-то притягательно. Аманчик не смотрел в шалаш. Он сидел на земле, бесцельно рвал траву и с силой выкидывал её в сторону арыка.

— Только шапку я снимать не буду, — Зинка погрозила Васяне указательным пальцем.

— Прикинь, — Васяня ухмыльнулся и снова вытер уголки рта, — а шапку и не нужно.

— Ну, давай уже! — выкрикнул Марля, тут же закрыл себе рот ладошкой и нервно, беззвучно засмеялся.

Зинка потянулась руками к талии. Генка снова стал тереть колени и почему-то вскрикнул.

— Оно кусается! — он ударил ладошкой по ноге и тут же сделал странное движение головой, как будто взглядом проводил что-то незримое со своего колена до Марлиного. — Это вша?!!

Марля подскочил и стал смахивать с себя невидимую напасть.

— Только не вши, что я бабушке скажу? — он выбежал из шалаша. — Риня, Риня, посмотри, на мне никого нет?

На Марле никого не было. Аманчик поднялся с земли, зашёл в шалаш и уставился на Зинкину шапку. Васяня сделал шаг к Зинке.

— Нет здесь никаких вшей! Чего вы шуганулись?

— Эпидемии, — Аманчик снял шапку с Зинки и бросил её в голову Васяне.

— Ты что, салага, попутал? — Васяня выкинул шапку в сторону Генки и замахнулся на Аманчика.

— Прикинь, что у неё под шапкой, — Аманчик делано передразнил Васяню.

Даже внутри неосвещённого шалаша было хорошо видно, как перекосило лицо Васяни.

— Фу, что за хрень?! Как опарыши на дохлой птице. Фу. Осмотр окончен, — Васяня вышел из шалаша и быстрым шагом направился в сторону улицы.

Он оглядывался, спотыкался, часто вытирал руками лицо, шею и волосы. Он как будто хотел стряхнуть с себя что-то. Как будто решил, что эпидемия с чёрных Зинкиных волос перепрыгнула и на его голову.

 

Вечером была баня. Я сидел в жестяном тазу на деревянной лавочке, сделанной из старого, подгнившего штакетника, и ждал начала процедуры. Папа открутил пузырёк, налил из него на тряпочку прозрачную жидкость. Влажный воздух разнёс по бане запах керосина. Папа стал промазывать корни моих волос.

— Надо их, шайтанов, сразу травить. Чтоб они гнид не наделали. А то потом задолбаешься вычёсывать, — он принялся водить тряпочкой от корней до кончиков.

В предбаннике что-то зашумело, как будто вставляли друг в дружку металлические вёдра. Дверь в баню отворилась.

— Ринатик, у твоего папы в бане холоднее, чем на улице. — Мама в белых трусах и лифчике поставила ведро около печного крана и пустила горячую воду. — Не знаешь, когда он печку починит? Или опять соседа звать надо?

— Ой, Оль, не надо никого звать. Сам починю, — папа налил из пузырька очередную дозу. — А ты чего пришла, когда тут мужчины?

— Потому что кто-то, видите ли, устал и воду в душ не набрал, — мама посмотрела на папу, потом на меня. — Я быстренько. И я в белье — ничего страшного.

— Оль, а может... налысо его, шайтана? — папа указал пузырьком на мою голову. — Чего керосин тратить?

— Ты что, идиот? — мама взяла тазик с холодной водой, долила туда несколько ковшиков горячей из ведра. — Хочешь, чтоб на нашего сына все пальцем тыкали и говорили, что он детдомовский?

— Чего ты ругаешься? Просто предложил.

— Да потому что идиотское предложение.

— Мне что, вообще молчать?

— Молчи. Может, хоть тогда за умного сойдёшь, — мама встала в тазик и начала поливать себя из ковшика.

Белая ткань нижнего белья стала прозрачной, словно мокрая промокашка. Кожа под лифчиком порозовела, как недозрелая малина, а сквозь трусы стало видно что-то похожее на металлическую губку, которой мама оттирала кастрюли и сковородки. Мне поплохело. Я несколько раз сделал характерные движения подбородком, издавая при этом странноватый звук.

— Оля, его тошнит уже от этого керосина, — папа поднёс к моему лицу пустой тазик.

— От бани твоей прогнившей его тошнит, — мама взяла с лавочки полиэтиленовый пакет и полотенце, — Иди в предбаннике ему голову замотай. Там запаха поменьше. Да и я нормально тут без вас помоюсь.

Мы вышли в предбанник. Папа натянул пакет мне на волосы. Поверх намотал полотенце.

— Всё. Вот так полчаса ходи. Потом смоем керосин вместе с этими твоими шайтанами. Не тошнит?

Я помотал головой. В предбаннике приступы прекратились.

 

На следующий день сразу же после завтрака я решил идти на тарзанку купаться. Зашёл за Марлей. Чтоб бабушка поскорее отпустила его гулять, помог собрать клубнику по принципу: одну ягоду в банку, две — в рот. Солнце начало припекать. 

— Жарко уже, хватит собирать, молодцы, — бабушка нацепила на Марлю кепку. — Ринатик, а вы откуда вшей вчера притащили? Весь вечер их вычёсывала, все глаза проглядела.

— А мне керосином их потравили, — я потёр волосы и тут же понюхал руку — запаха не было. — Это Васяня какую-то новую девчонку притащил. Зинку.

— А, это баб Нюрыну, что ли? Она ж её дома держала, одну никуда не отпускала.

— Мама говорит, что эта Зинка ей не нравится, что ей какой-то диагноз надо ставить и в специальный интернат отдавать, — я сорвал ещё одну клубнику и по тому же принципу положил её в рот.

— Ой, не знаю. Интернат. С роднёй оно всё получше будет, — бабушка Марли громко вздохнула. — Ну идите уже, гуляйте. А то обед скоро.

Минут через десять мы были на месте. Аманчик катался на тарзанке. Генка вышел из канала на берег и, как собака, затряс головой. В разные стороны полетели брызги. Мы с Марлей синхронно отскочили.

— Да это не вши, не бойтесь, — Генка засмеялся. — Не нашли их у меня. Кровь, видимо, невкусная.

— Ага тебе. За коленку кого первого цапнули? — Аманчик спрыгнул с тарзанки и поздоровался с нами за руку.

— Вчера была вкусная, пока он на Зинку пялился, — Марля вытащил язык, закатил глаза и громко задышал.

— Ой, на себя бы посмотрел, — Генка вытащил язык и задышал ещё громче.

— На хрена вы вообще с ней возились? — Аманчик сплюнул на землю. — По ней же видно, что она какая-то отсталая. На базар тогда ещё ходил за хлебом, а она с бабкой пакетами торгует. Дяхан какой-то купил у них пакет. И эта Зинка ему: «Спасибо, внучок». Какой он ей внучок? За бабкой своей, что ли, повторяет? Дура, короче. Ещё и вшивая. Не нужно с ней возиться. Таких, как она, надо сразу же гнать ссаными тряпками.

—    Аманчик, Аманчик, тихо, — я приложил палец к губам и взглядом показал, чтоб он обернулся.

На полянке перед тарзанкой показалась Зинка. Она подгоняла двух коз небольшим прутиком. Тот же сарафан, те же босоножки, но нет шапки. Голова Зинки отражала солнечные лучи и заставляла нас щурится. Она была ровная, белая и абсолютно лысая.

— Баб Нюра сказала, что теперь я красивая, как воздушный шарик.