Возвращение в елiм-ай

Иван Полторацкий. 33 единицы зелени / Предисловие Владимира Коркунова. — Алматы: Дактиль, 2023. — 76 с.

 

Одиссей, Блудный сын, Борхес с его идеей четырёх сюжетов: мотив возвращения, как известно, один из самых древних в мировой литературе. Читая книгу Ивана Полторацкого в год её выхода в 2023 году, я не могла избавиться от ощущения, будто и в ней автобиографический мотив возвращения — основополагающий. Тогда это могло показаться надуманной интерпретацией: Полторацкий в то время ещё жил в своём новосибирском лесу, куда уехал из Алматы в 2006 году в качестве студента Новосибирского государственного университета и где позже остался в качестве филолога и старшего научного сотрудника. Чем дальше в лес, тем сложнее из него выбраться, но всё-таки навыки вдумчивого чтения меня не обманули: Иван Полторацкий действительно оставил Россию и вернулся на родную землю. 

 

представь себе

мы стали настолько взрослыми

чтобы наконец-то

вернуться домой

 

(1 / «осень»)

 

***

когда я отдал ей подарок

она прижала его к груди

и наугад прочитала

 случайную фразу:

 

«и, посадив его на своего осла,

          привёз в гостиницу и позаботился о нём».

 

и в этот момент я почувствовал

что

возвращаюсь домой

 

(«Пасха 2022»)                                              

 

С 2024 года Полторацкий снова живёт в Алматы. В «елiм-ай», в родном крае в переводе с казахского. Одиссей возвратился, пространством и временем полный. 

Благодаря древним грекам, мотив возвращения и водного пространства оказались связаны прочным морским узлом. Вот и в книге Полторацкого образ моря появляется в семи стихотворениях, что примечательно для поэта, возвращающегося в Великую степь (хотя говорят, что между степью и морем с их монотонностью, неохватной взглядом, больше сходств, чем различий). Образу моря семантически близки образы воды, волн, лодок, парусов и кораблей, также не раз встречающихся в стихах Полторацкого. Так, в одном из лучших, на мой взгляд, стихотворений сборника, одновременно по-обэриутски абсурдистского и трогательного, человек уже и сам почти что корабль:

 

А дети, притворившись ковылём,

шумят в эфире, в солнечной листве:

 

— Смотрите: человечек с кораблём,

с огромным кораблём на голове!

Идёт, глаза закрытые, мечтает

и мачт заоблачных почти не замечает!

 

(«постоянство»)

 

В другом стихотворении звучит на аттическом диалекте:

 

продуман распорядок:

умыться, почистить зубы…

но голос с высокой башни

почему-то зовёт тебя: — θάλαττα! θάλαττα!

 

(«31.08»)

 

Если верить Ксенофонту, именно так кричали древние греки, участвовавшие в походе персидского царя Кира против его брата Артексеркса II, во время возвращения из Персии в Грецию. Увидев с высокой горы Чёрное море, они воскликнули «Фалатта, фалатта» («Море, море!»), осознав, что родная земля ещё далеко, но всё-таки уже близко. Близость пейзажа, родственность пространства: первый признак того, что возвращение уже почти свершилось.

Впрочем, если ты не древний грек, то возвращение для тебя совсем необязательно сопровождается ликованием. Слишком многое приходится оставить позади. Слишком малое можно физически забрать с собой. Так, например, в новосибирском лесу Иван Полторацкий оставляет зиму. Четвёртое время года оказывается исключено из книги, о чём автор предупреждает читателя с первого же стихотворения, появляющегося здесь в качестве эпиграфа. Ранее оно было опубликовано в сборнике «Черепаха» (нужно заметить, что и некоторые другие стихи появлялись в прежних книгах Полторацкого, главным образом, в сборнике «Eлiм-ай», вышедшем в 2014 году):

 

расстанься с зимними вещами

однажды раз и навсегда

 

ведь лето с летними вещами

приходит раз и навсегда 

 

Отмечу, что нынешняя книга, за исключением её финального блока, представляет собой одиннадцатичастный цикл, каждая часть которого состоит из трёх стихотворений, озаглавленных «весна», «лето», «осень» соответственно. В результате, как замечает в своём отзыве, вынесенном на обложку, Ксения Рогожникова, «здесь после осени сразу наступает весна». Зима исключена не только по географическим причинам (из новосибирских сугробов действительно может показаться, что в Казахстане зимы нет вовсе). Отсутствие зимы — это ещё и выход из глубокой зимней спячки: один из важных мотивов книги Полторацкого — мотив пробуждения. Пробуждаются к жизни деревья, ещё недавно возносившие Богу молитву о милости. Пробуждаются старые книги, открывающие глаза и обретающие новую жизнь «в другом переплёте». Пробуждается сам поэт (не буду подменять это слово стыдливым «лирическим героем»), чтобы проснуться в счастливом и нежном прошлом:

 

время тишины и необъяснимой радости,

будто мы остаёмся в августе.

дождь следует до станции «Лубянка»;

женщина переходит дорогу и приподнимает коляску,

                           чтобы не разбудить ребёнка;

 самолёт летит, как открытая книга, — закрываешь глаза

                 и просыпаешься в чужом и далёком детстве.

 

«31.08»

 

Возвращение у Полторацкого происходит не только в пространстве, но и во времени. Далёкое детство только издалека кажется чужим, в действительности же оно самое что ни на есть своё: в нём есть и трёехколесный велосипед, и папа, подбрасывающий сына в облака, и «весна во всю комнату», и «мама как новая / мама». Возвращение в детство ощущается даже просодически: многие стихи стилизованы под песенки, прибаутки, потешки; наполнены языковой игрой, столь милой детскому уху и языку. Этот детский мир наполнен светом, тишиной и нежностью («тихий» и «нежный» — два самых частых определения в этом сборнике: неслучайно в предисловии к нему Владимир Коркунов пишет, что «“в 33 единицах зелени” спрятаны 33 единицы нежности к окружающему миру»). В нём слышно журчание арыка и среднеазиатское многоголосие («ты зрачок глаз моих / көзімнің қарасы»; «Жаным анам! // И теперь я несу твою внешность»), а главное, в этом мире можно осязать и «елiм-ай», и тёплые руки матери, как маленький ребёнок осязает окружающую его действительность, как ладони осязают глину над гончарным кругом.

 

а я бы хотел не верить

                   не надеяться

 

осязать

 

умереть от тактильного голода

 

              вряд ли рай — торжество осязания

только б тело твоё не сглотнуть

 

войти туда снимая отпечатки пальцев

как верхнюю одежду перед входом

где мальчик в белом свежевыглаженном платье

закинув голову пьёт ледяную воду

 

кадык пульсирует

сбегает с гор арык

а ты всё плачешь

 

7 / «лето»

 

Как и принято в момент возвращения, в этой книге много слёз. Но это слёзы не горечи и не радости, а принятия. Возвращения не только на землю твоего детства, не только в само детство, но и в детское восприятие, ощущения того, что, как пишет Полторацкий в одном из стихотворений, «жизнь не бывает прошлой». В этом, вероятно, одно из главных отличий детского взгляда от взрослого: ребёнок не делит мир на составные отрезки. В нём ничего не заканчивается («жизнь какая-то настоящая / и всё никак не проходит» — говорится в другом тексте о возвращении в детство), будущее существует где-то на уровне волшебной сказки, а всё вокруг — одно сплошное настоящее. Монотонное пространство, неохватное взглядом. Море, которое для детского восприятия всегда бесконечно. Фалатта, таласса (такая транслитерация этого греческого слова тоже допустима). Иван Полторацкий, кстати, не первый, кто повторил возглас Ксенофонта в литературном тексте. До него это сделал, например, Пруст в истории своего Одиссея. И Гейне в стихотворении «Утренний привет» («Фалатта, фалатта / Привет тебе, вечное море! / Родным языком мне шумят твои воды; / Грезы детства встают предо мной // О! Как я в чужбине томился»). А ещё Михаил Шишкин в романе «Венерин волос». Есть в этой книге такой фрагмент: 

«Представьте себе, сколько людей прошмыгнуло (так и сказал — прошмыгнуло, какое неприятное слово!), а эти греки остались, потому что он их записал. И вот они уже третье тысячелетие каждый раз, увидев то море, к которому он их вел, бросаются обнимать друг друга и кричать: Таласса! Таласса! Потому что он привел их к совершенно особому морю. Таласса — это море бессмертия».

Полторацкий, вероятно, читал этот роман (в последние три года он, к тому же, стал особенно актуальным: главный герой книги, «толмач», работает в Швейцарии с российскими беженцами, надеющимися получить политическое убежище). У Полторацкого в конце книги тоже появляется мотив бессмертия. Сборник заканчивается несколько загадочным стихотворным циклом под названием «река Леда».  Начинается он так:

 

I. Леда — река пережидающих бессмертие

II. облака над Ледой плывут беспечально

III. температура Леды — 27-28 °С

IV. гора Огонь закрывает солнечный диск на четверть

V. мы прыгаем со скалы в глубокую линзу Леды

 

Возвращение в детство и туда, где это детство происходило, — это возращение в бессмертие. Для детей, как правило, смерти нет, и ребёнок, как уже было сказано, не делит мир на составные отрезки. Поэтому истинное возвращение к истокам — это, по сути, аннигиляция понятия «возвращение». Человек возвращается не в прошлое (прошлого больше нет), он вообще не возвращается, он просто обретает себя в некой непрерывности, длительности. Туда, где времени уже нет. После долгой зимы человек пробуждается к новой жизни, но она оказывается не новой, не старой, а просто — жизнью. «Что было встарь, то длится снова, и сладок нам лишь постоянства миг». Именно так, перефразировав самого греческого русского классика, я бы описала сборник Ивана Полторацкого, если бы мне была отведена на это всего одна строка. Но их, по счастью, было больше, так что завершаю мой отзыв строчками самого Полторацкого (из выше упомянутого стихотворения «постоянство»), которые, надеюсь, вполне точно отражают сказанное:

 

Апорт открыт.

И в комнате, как в яблоке, светло.

Вокруг такие корабли и лица!

И всё, что было, ведало, вело

не повторяется,

а длится…

/И девушки поют:

«мне повезло»/

не повторяется а длится

не повторяется а длится

не повторяется

а длится