Из пены морской

Она никому не говорила, что ей стыдно быть женщиной. Ликовала, когда с разницей в два года родились её парни: казалось, что так она навсегда избавилась от слабой женской оболочки. Она стала матерью драконов, которые поимеют этот мир, а значит, и сама была тем драконом. Сильным, огнедышащим, бесстрашным.

«‎Поиметь этот мир» — сама бы она так никогда не выразилась. Она — человек глубокого содержания, солидный человек, финансовый директор на заводе. Директор на этом блядском заводе, который сидит в печёнках. И, чтобы её не смущать, мы скажем, что «‎блядским» назвали её завод сами.

Когда Лена переезжала к Стефано, она хотела... нет, не новую жизнь в новой стране, она хотела шагнуть с обрыва чётко построенной жизни, прыгнуть с той горы, на которую карабкалась, сколько себя помнила. Подальше от полубандитского микрорайона в Рязани, от полуразвалившихся гаражей, петляя между которыми тянулась её дорога домой в детстве и юношестве, а ещё — от маминого тяжёлого взгляда: «‎Ну что ж ты такая глупая-то».

В Палермо, где у Стефано были и дом, и работа, Лена не превратилась в типичную эмигрантскую жену, тень мужа, а сразу же записалась на интенсивный курс итальянского и добавила по средам и выходным английский, чтобы не забывать. В короткий срок она получила права и вела портал для русскоязычных жителей этого терракотового, но контрастного, по сути, сицилийского города.

В пятьдесят три, проработав всю жизнь в финансовой сфере, она без всякой помощи разобралась и с доменом, и с сайтом, и сама готовила материалы: брала интервью у интересных русских, живущих здесь на постоянке, проводила опросы туристов, собирала впечатления об отелях; была у неё даже своя премия «‎Лучший отель сезона» с денежным награждением.

Но всё это — полная хрень по сравнению с её работой в России.

Мама очень гордилась, когда Лену назначили финансовым директором. Сама она всю жизнь просидела в замшелой конторе и, с её слов, не была  оценена по достоинству, даже больше — она была нагло предана начальницей. Зато хоть Лене по справедливости воздалось.

Как же велико было её разочарование, когда через несколько лет после развода с мужем Лена, «‎попрыгав по чужим постелям», сорвалась к итальянцу, нет, хуже, к сицилийцу, который, может быть, а и, скорее всего, состоит в местной мафии. Слишком уж его взгляд на фотографии показался Лениной маме скользким.

Нет, мама Лены не понимала и не принимала этого безумства. Она останавливала Лену: детьми, которые останутся без присмотра (сыновьям тогда было двадцать восемь и тридцать лет), внуками (второй как раз тогда родился, «а бабушка его уже на мужика променяла»). На себя Ленина мама уже даже не намекала: мостик между ними давно промёрз.

Итальянец! Лена, какая пошлость! Ты всегда была серьёзным человеком, ты всегда была в сознании! Но это… Теперь-то я понимаю, почему он от тебя ушёл. Ты как лавина — всё выстроенное годами сносишь. Потому что не слушаешь советов живших ещё до тебя людей.

Советов живших до тебя… Её, то есть, советов — усмехалась Лена, собирая чемодан.

А по факту что? На что жизнь променяла? Стефано в разводе, трое детей, каждому помогает финансово, хотя сам в деньгах не купается. Он — менеджер в магазине электронной техники. Старший менеджер, и всё одно — не дракон.

Освоившись, Лена взяла над ним шефство. Она знала, как надо, и собиралась Стефано в это посвятить. А уж потом, когда завод начнёт приносить прибыль, наслаждаться ролью любимой музы страстного итальянца.

Но всё обернулось не тем. Стефано взбрыкнул.

— Да что ты себе позволяешь! Я сам хочу решать, увольняться мне или нет, — кричал он ей в очередной ссоре. — Ты нарушаешь мои границы!

Работу поменять задумал, а с Леной посоветоваться забыл или не захотел даже.

А эти европейские фразочки про границы! Да они бесили Лену похлеще самонадеянности нового мужа.

Ну да, ну да, мы всё знаем про уважение границ и прочее. Но мы, на секундочку, прожираем мои деньги, которые я отложила на бизнес себе, так-то. Это мои отступные! Ты что, блядь, не заметил, что нам не хватает твоей зарплаты?

Говорили они в тот момент на смеси английского и итальянского. Стефано плохо знал русский, но слово «блядь» он выучил уже в первый месяц совместной жизни.

Когда закончились слова на иностранных языках и на русском снова осталось одно, Лена выдернула чемодан из шкафа, накидала туда случайных тряпок и прыгнула в машину Стефано, решив, что бросит её на стоянке аэропорта. Но то ли запуталась в маршруте, то ли даже не планировала его, но через час она нашла себя возле какого-то пляжа.

Она была уже вся в слезах и видела дорогу как на полотнах импрессионистов, слишком размыто, чтобы ехать дальше. Она ведь была благоразумным человеком и умела с собой справиться, поэтому тормознула на обочине, выбежала из машины, не закрыв дверь, скатилась на гладкой подошве босоножек на каменистый пляж, а потом и вовсе сняла их и побежала к морю по холодным камням, ощущая при этом сладкую боль в ступнях.

Боль — это не страшно. Лена давно, ещё в те времена, когда карабкалась на личную высоту, сбила пальцы и рассекла колени в кровь. Оказавшись там в пятьдесят три, она увидела лишь груду серых камней и сухую редкую траву между ними. Ничего там не было: ни того вида, о котором трубили на каждом шагу (а она верила и шла-шла), ни гордости за сделанное. Годы прошли и оставили на память только синяки и ссадины.

Квартира в Рязани. Профессиональный опыт. Сыновья. Она гордилась достижениями. Но теперь это как будто бы перестало её спасать.

Гордость существовала только в контексте мамы, которая жила в пятиэтажной разваливающейся хрущёвке и даже не знала, что была мерилом дочкиной жизни, была её пожизненной плахой.

Если мама не произносила в трубку своё привычно-скрипящее, как изношенная автомобильная колодка, «молодец», всё для Лены начинало тлеть, становиться прозрачным, вызывать отвращение и терять всякий смысл. Но надежда — эта тупая надежда, которая, как назло, умирает последней, — жила и жила. В фотографиях, в звонках, в дорогих подарках и даже в их ссорах по телефону (в гости к маме Лена давно не приезжала).

А ещё — надежда жила в слезах, которые текли теперь, неуправляемые. И Лена журчала ими (хлюпала носом), как река, бесцельно бьющаяся о дамбу.

Плакала и оглядывалась: здесь, на пляже Верджине Мария, в бухточке, прикрытой шершавой горой, она была — так странно! — совсем одна. Разделась догола и, вопреки правилам и предостережениям не купаться ночью после заката, потому что мурены и прочие твари стекаются к берегу как раз в это время, забежала в море, металлически-чёрное, с мерцающими полосками лунного света. Окунаясь по горло и выпрыгивая, она говорила трясущимся ртом, как ей тогда казалось, какую-то несвязность, полную глупость.

Баба сеяла горох и сказала деду: «‎Ох!»

В глазах, во рту, в ушах была солёная вода, и она глотала её как молоко. Вода попадала в рот, в желудок, проникала в вены и становилась кровью.

Баба сеяла горох и сказала деду: «‎Ох!»

Говорила она, а слышала голос мамы. Из Сочи семьдесят шестого года. Лена удивилась, что так хорошо это помнит. В море мама подбрасывает её, смотрит с любовью...

Лена набрала дыхания и снова окунулась, теперь уже с головой. Вынырнув, она удивилась, как близко луна подобралась к Земле. Казалось, что она вот-вот упадёт на Лену. Но страшно ей не было.  

Огромный жёлтый глаз смотрел терпеливо, словно принимал её всю, голую, мокрую, рыдающую, бормочущую всякий бред. А лунная дорожка доходила до груди, и грудь в металлическом свете казалась частью не человеческого, Лениного тела, но скульптуры.

Плакать больше не хотелось. Вода стянула с Лены нечто тяжёлое и утащила на дно. Лена объяснила себе это тем, что от тактильного воздействия воды, от слабых волн у неё расслабились мышцы.

Через пару часов она вернулась домой и помирилась со Стефано.

С того момента изменилось вот что:

— Лена стала ездить купаться одна. Не ночью, как в тот раз, но вечером, когда людей было всё же меньше. С собой ничего не брала: книга или музыка в телефоне, которые раньше успокаивали, теперь отвлекали от чего-то важного. Она приходила словно на встречу и хотела быть полностью вовлечённой.

— Лена стала чаще звонить маме. И на привычные ворчания говорила, что со всем разберётся и всё в порядке. То были не просто слова, а колыбельная для женщины много старше её и как будто бы приходящейся ей мамой, но на самом деле…

Мамы больше не было. Лена отпустила её образ в тот день на тёмном пляже, а на место той уставшей женщины из Рязани пришло что-то большое и спокойное, надёжное и окутывающее. Такое же мощное, как дракон, но не испепеляющее, а, наоборот, дающее жизнь. Это что-то родилось не снаружи, а в самой Лене, а может, и всегда там жило.