Твоей полутьме

«Года закончат долгую муку

И нам останется только забыть и простить.

Я будто снова держу твою руку,

Но только теперь я могу её отпустить»

 

Если любовь закончилась, от неё остаётся текст.

Как слепые узнавали слона, слова друг друга в темноте мы узнавали: то хвост кажется змеёй, то нога — колонной.

Узнали ли мы друг друга в конце концов целиком??? О нет. Моя погружённость в анализ добавляет бесконечности человеку со всем этим неисчерпаемым бессознательным. Вообще-то, человека можно исчерпать, но кто тот, исчерпавший хотя бы самого себя?

Познакомились в сети, в «Фейсбуке», нащупав сначала дорогу по буквам. Да, Лакан, психоаналитик языка, прав: мы есть язык.

Он писал мне какие-то буквы, я писала буквы — как по крошкам в лесу, мы нащупывали и приближались.

Первым языковым взрывом был мой пост про смешной разговор с так называемой вселенной. Я тогда в мае маялась ожиданием любви, сидя на скамейке, отправила в пространство просьбу-фантазию, как рядом садится прекрасный мужчина и начинает тонкий диалог. Тотчас рядом материализовался мужчина очень преклонных лет, годящийся мне, уже не юной, в отцы, и заговорил, намекая на знакомство. Но быстро удалился, видя моё кислое лицо. Я про себя рассмеялась и поделилась постом о том, что пространство как-то неправильно меня услышало или пошутило.

И вот тут пространство откликнулось уже не шутя: его комментарий запустил тот долгий диалог с ним, который иногда (мысленно) всё ещё продолжаю столько лет и даже после расставания. Он предложил приковылять в мой далёкий город из своего Питера, прежде покрасив седину бороды (что он стал бы делать с бесом в ребре, не уточнял).

И понеслось узнавание! Но даже едва прикоснувшись, я уже загорелась так, что язык не удерживался во рту. Писала, и писала, и писала стихи о том, что (пред)чувствовала.

Мы стали теми слепцами в полутьме. Вот одну часть нащупали. Вот ещё одну. А это что?

Однажды в первом видеозвонке свет так исказил его, что я ужаснулась. И поняла, как плохо мы знаем друг друга — только иллюзии, только красивые проекции.

Потом мы созвонились с видео одним вечером, когда я жутко волновалась, ведь мы в переписке чего уже только не сказали друг другу и как только не тронули.

Но когда увидела его более правдоподобно, была так ошпарена восторгом, что волнение стало совсем бурным (дурным). На какую-то его фразу я неудержимо рассмеялась и не могла остановиться несколько минут. Мой истерический смех, кажется, его очень смутил. Резюмировал он тем, что назначил меня яркой, но терпкой ягодкой.

Так мы увидели ещё несколько фрагментов себя-тебя.

Шаг. Ещё шаг. Никогда не танцевала танго. Что мы танцевали в полутьме наших глубоких ран? Что мы открывали, открывая друг другу шрамы и швы? Смотри: вот, а вот ещё.

Во время другого звонка он спросил, раздеться ли ему. Хотел, чтобы именно я решила! Приняв такой вызов, я довольно жёстко приказала: раздевайся. Что он и сделал покорно, как невеста перед женихом. И оказался смущённым мужчиной сорока семи лет без идеального пресса и прочих атрибутов. Нет, я и не ожидала увидеть Бреда Питта, но моё задумчивое, философское выражение лица «всё пройдёт, пройдёт и это» его расстроило. Я восседала по ту сторону экрана одетая и непреклонная.

Потом разделась я до всего своего несовершенства.

Так мы увидели ещё немного. И снова ничего не поняли.

Когда он позвал меня в гости наконец, я даже расстроилась, потому что хотела, чтобы приехал он. Но потом внезапно купила билеты. Шаг, ещё шаг в этом тайном танце.

Страха добавила коллега, требовавшая, чтобы я ей тоже оставила его паспортные данные («Ты знаешь, сколько в Питере маньяков?!»). Когда я ему так и призналась в своём опасении, что он может сделать со мной в этом Расчленинограде, пошёл с телефоном и широченной улыбкой на кухню, чтобы торжественно показать все свои орудия убийства — ножи от малого до великого.

Тем не менее я всё-таки разыскала одного общего знакомого в Питере, Валерия, которого знала ещё с Форума писателей много лет назад. Валерий тоже писал, как и Н. И на мой вопрос, стоит ли ему хоть немного доверять, Валерий ответил: «Нормальный мужик. Хотя, вообще-то, плохой человек: на моё поздравление с днём рождения ничего не ответил». Шутка шуткой, но мой любимый позже показал свою мизантропию, и это была ещё одна часть слона.

А когда я прилетела, сели в автобусе из аэропорта так тесно, что оставалось место только для сияния. Слон слово за словом бессловесно бессовестно открывался свету.

В Питере всю неделю я была совершенно и сказочно пьяна нами, хотя никакого алкоголя он не допустил. Эксперимент получился чистым, беспримесным.

Потом было ещё много такого глубокого погружения, что голова кружилась и пахнуло вечностью, которая всегда мерещится, когда рождается таинство без названия, о котором вообще лучше помалкивать.

Синхронистичность была беспощадна, заваливала совпадения, какими-то сверхчеловеческими снами, и даже его день рождения пришёлся точь-в-точь на мои именины, про которые я до того и не ведала.

И слова говорились и писались, слова. И каждое «Слово было у Бога, и Слово было Бог». И мы открывали друг друга так, как никогда до не открывали. И в подлинности не было пытки. И жизнь хотела нас вести и не отпускать ещё долго-долго.

 

«И птицам с нами было по дороге,

И рыбы подымались по реке,

И небо развернулось пред глазами...

 

Когда судьба по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке».

 

И беспощадность продолжилась. И смерть пришла.

Почему мы расстались? Почему умер этот великолепный, божественный ребёнок?

Слон, которого мы слово за словом открывали во тьме друг друга, предстал перед нами такими частями, которые нас слишком ошарашили. И наша слепота не выдержала. И прозрения не случилось. Случилась поэзия.

Кто-то из нас не был достаточно зрелым для такого испытания. 

А, скорее всего, мы оба не смогли преодолеть демонов своих травм, лишавших сил, нашёптывавших дрянной дурман.

Мы состоим из языка. Даже если язык жалит.

Слон остался во полутьме. Мы больше не ощупываем его, гадая, кто же это.

Любимый, так и не узнанный, прекрасный и ужасный, далёкий. 

Вот ещё немного слов из моей полутьмы твоей полутьме.

(«Говорю я о турах и ангелах, о тайне прочных пигментов, о предсказании в сонете, о спасении в искусстве. И это – единственное бессмертие, которое мы можем с тобой разделить, моя Лолита».)

 

Эстер Наоми Перквин

 

Наш профессор напоследок дал разъяснения ещё раз.

«Природа отсутствия, дамы и господа,

настолько зависима от нашего исчезновения,

что наблюдению не поддаётся».

 

Зал надолго затих. Вопросов никто не задавал.

Профессор задумчиво воззрился на люминесцентную лампу

над головой. Мы начали собирать вещи,

подниматься с мест.

 

«Впрочем, — сказал он, — и то, что остаётся, трудно наблюдать

из-за присущей нам неопределённости.

Вспомните, к примеру, луну».

 

Мы двинулись к двери, кто-то уже выключил свет.

«Вы не найдёте величину в целостности, —

громко изрёк профессор, — но целостность в частях!»

Мы повключали свои телефоны с десятками новых сообщений.

Кто-то достал из сумки бутылку кока-колы.

 

«Слон, — добавил он тихо, — тогда только и выглядит слоном,

каковым является в действительности, когда вам,

смотрящим на него сквозь замочную скважину,

большая его часть не видна».