Юность в Галерии

Приключенческая повесть young adult

 

Часть первая

 

Глава первая

 

— Начальнику генерального штаба генералу Веллен-Овьербе, — продиктовал отец.

— Две л или одна? — спросил я, задержав палец на клавише. Глупо, конечно, но я опять это забыл.

Отец ответил не сразу.

— Камиль, это неважно! Если они сей же час не усилят охрану дворца!..

У меня задрожали руки. Два часа назад мне крепко попало за опечатку в слове «переговоры». А сейчас отцу всё равно. Мы звонили в этот проклятый генштаб. Мы им телеграфировали.  И теперь зачем-то пишем это письмо, чтобы отправить его в бронированной машине с курьером.

Если те, кто перед дворцом, пропустят машину.

Если курьер не сбежит, как секретарь отца. Как и многие другие за последнюю неделю.

Если в штабе ещё кто-то остался и хочет нам помогать. Наши акции упали настолько, что это вряд ли в их интересах.

— Ну, живее! — повысил голос отец. — Ты что, уснул?

«Я не спал двое суток, — хотел возразить я. — Мне шестнадцать лет. Я не должен сидеть в осаждённом дворце и печатать депеши». Но я промолчал: отец точно не спал неделю.

Стараясь не замечать его раздражения, я допечатал письмо. Стоя у окна, мы проводили глазами машину. Пулемётная очередь, вторая, ещё одна. Автомобиль с разбитыми стёклами выехал за ворота.

— Не смей стоять у окна! — спохватившись, отец оттащил меня на середину комнаты.

— Ты же знаешь, они не стреляют по окнам. Мы нужны им живьём. На Площади Революции они построили гильотину.

— Не смей читать эту дрянь!

Как же не читать, когда газеты разбросаны по всей комнате. Каждый раз, выбираясь в город, наши приносили свежую порцию ужасов. Отец читал всё и постоянно куда-то звонил. По номерам, где давно не отвечали. Он всё время кому-то что-то доказывал и кричал на соратников. Неудивительно, что желающих умирать за идею оставалось всё меньше и меньше.

— Иди спать! — приказал он, когда за окнами стемнело.

Мы прождали курьера три часа. За это время он мог бы десять раз вернуться.

— Быстро спать! — повторил отец. Он надел пальто, сунул в карман паспорт.

— Ты куда?

Отец принялся бормотать какую-то нескладицу: про парламент, про генеральный штаб, про надёжных людей, которые ждут сигнала. Ему нужно двигаться, понял я. Ему нужно на воздух. Ему трудно поверить в то, что все его предали.

Спустившись по лестнице, я пошёл его провожать.

— Ты несовершеннолетний, — сказал отец, на мгновение застыв у двери гаража. — Ты должен им это сказать… если меня долго не будет. Не запирайся в комнате. Они озвереют. Не смей хвататься за пистолет. Не подходи к окнам.

От волнения и усталости меня подташнивало.

— Я поеду с тобой.

— Нет, — отец покачал головой. – Слишком опасно. С тобой будет Вернер. Он не предаст, — добавил он, прощаясь со мной взглядом. Потом сел за руль, бросив на переднее сидение стопку каких-то документов.

У отца было бескровное лицо, мёртвые глаза.

«Он заснёт за рулём, — подумал я. — Заснёт, если они не будут стрелять. Лучше бы они стреляли».

Они бросили гранату. С гулким звуком ударившись о капот, она отлетела к воротам и взорвалась, повалив тяжёлую металлическую решётку на первые ряды осаждающих. Раздались крики раненых. На мгновение людское море раздвинулось, автомобиль скользнул в образовавшуюся брешь и тут же исчез в толпе. Как я ни вглядывался, больше я ничего не смог рассмотреть.

Несмотря на холод, я ещё долго стоял у гаража, ждал новых выстрелов или взрывов. Их не последовало. Тогда, юркнув в дверь флигеля, я пошёл искать Вернера.

Ни в одной из комнат трёх этажей его не было. Похоже, верный Вернер испарился раньше, чем отец успел со мной проститься.

Дворец был пуст. Эта мысль парализовала меня. Я сел на ступеньку парадной лестницы и заплакал.

Дворец пуст, а им надо кого-то казнить. В их глазах я сын диктатора. Можно сколько угодно оправдываться, что это не так. Но они не услышат. Им нужен эффектный штурм. И они уже построили гильотину.

«Пистолет», — прошептал внутренний голос. Он лежит в столе. Рядом с фотографией матери и снотворным.

Неужели я ещё могу бежать по лестнице?

Весь дрожа, я влетел в кабинет отца. Повертел пистолет в руках. Чем он мне, интересно, поможет? Я не хочу ни в кого стрелять, тем более в себя. Мне шестнадцать лет, у меня рождественские каникулы. Были, во всяком случае.

Шум на площади начал нарастать. Очевидно, штурм уже начинался. Может, сдаться? Но на площади слишком темно. У меня чёрное пальто. Они не увидят, что я вышел с поднятыми руками. Слишком холодно, чтобы идти в рубашке. Или взять простыню? Белый флаг капитуляции?

Я посмотрел на снотворное. Может быть, это единственный выход? Они не станут в меня стрелять, если я не буду шевелиться. Это не так необратимо, как пистолет. Если я кому-то нужен живым, они успеют.

 

***

Мою голову держали над тазом. Там пузырилась розоватая пена. Смотреть на неё было противно. Я закрыл глаза. Меня начали бить по щекам, и, схватив за волосы, заставили поднять голову. Влили в рот раствор с мерзким привкусом марганцовки. Меня снова стошнило.

Видимо, я сильно ослаб. Меня бил озноб. Было так холодно, что тело сводило судорогой.

Наконец, пришли тепло, темнота и покой. Пытка кончилась. Провалившись в тяжёлый сон, я смутно ощущал, что меня куда-то несут, но открыть глаза не было сил.

Когда я пришёл в себя, было светло. Огляделся и понял, что комната незнакомая. Молодой военный с ёжиком соломенных волос сунул мне в рот градусник. Я взглянул на его погоны: ну, конечно, он был на службе у новой власти.

— Ему лучше, — сказал он кому-то, поглядев на шкалу. — Температурку сбили. 

— Сможет встать? — спросил другой, грубый голос.

Повернув голову, я увидел, что у двери стоят двое солдат.

— Сможешь? — спросил мой лекарь. Мягко, почти ласково. Какие мы вежливые!

Я подумал, что лучше встать, пока просят по-хорошему. Откинув одеяло, я приподнялся и сел. Голова начала кружиться, но, к счастью, это длилось недолго.

Мне принесли рубашку и брюки — мои, пахнущие душистым мылом. Помогли одеться. Труднее всего было натянуть носки: наклоняясь, я всё время терял равновесие.

Опираясь на спинку кровати, я встал. Солдаты подхватили меня под руки и вывели (вернее, вынесли) из комнаты.

Мы довольно долго передвигались по длинным коридорам с дубовыми панелями. Это был не Дворец Революции, где работал отец, а какое-то другое учреждение. Воздух в коридорах стоял спёртый, казённый. Лестницы охранялись. Интересно, куда я попал?

Проходя мимо окна, я узнал толстую башенку на массивной стене замка. Значит, я очутился в крепости — резиденции средневековых королей, где в последнее время обосновалась оппозиция.

Мы спустились на этаж ниже. Распахнув одну из дверей, конвоиры посадили меня за стол перед следователем. Это был небритый тип в штатском.

— Рад, что тебе полегчало, — сказал он и растянул губы в улыбке, но я почувствовал, что ему всё равно. — То, что ты сделал, глупо.

Я смотрел на свои ботинки и пытался сосредоточиться. Мне не нравилось, что со мной разговаривают как с ребёнком. Но взрослым быть страшно. Придётся им что-то доказывать. За это можно попасть на гильотину.

Передо мной поставили стакан воды. За соседний стол сели офицеры и секретарь, и допрос начался.

— Где твой отец? — спросил следователь, заглянув мне в глаза.

От волнения у меня в животе снова пошли рези. Они тоже не знают! Значит ли это, что он жив, что он в безопасности? Или в морге гора неопознанных трупов?

Следователь впился в меня взглядом. Я покачал головой. Протоколист рассердился.

— Потрудись открывать рот, — сказал он.

— Я не знаю, где он.

— Врать не советую, — прорычал следователь.

— Я не вру, — пробормотал я, готовый расплакаться. Вышло жалко, по-щенячьи.

— Давай без нытья, — пробурчал пожилой майор. — Мы не собираемся тебя бить или трясти перед носом пистолетом. Но, поверь, мы найдём способ проверить твои слова.

— Ты был секретарём отца, — продолжал следователь. — Нам нужна вся информация. Куда звонили, кто приходил, особенно в последние дни.

Я действительно попытался вспомнить, но не смог сосредоточиться. Проще сказать, куда мы не звонили.

Видимо, я слишком долго молчал: лицо майора побагровело.

— Ты понимаешь, кретин, что ты тут один? — заорал он. — Отец бросил тебя на произвол судьбы, а сам скрылся!

От обиды я закричал:

— Это неправда!

Дверь открылась, в комнату заглянул мой доктор. Внимательно посмотрев на меня, сказал:

— Советую прерваться.

Как ни странно, мои мучители согласились.

— Не испытывай их терпение, — посоветовал доктор, когда мы вернулись в мою комнату. — Скажи сразу всё, и это не повторится.

Кажется, он был ненамного старше меня, и он был ко мне добр. Я почувствовал к нему симпатию.

— Я не хочу ничего скрывать, — тихо сказал я. — Но мне трудно вспоминать имена. Будет проще, если мне дадут телефонный справочник.

Доктор, улыбнувшись, кивнул. Через пять минут справочник лежал у меня на кровати. Я взял карандаш и принялся помечать галочками знакомые фамилии. Министров, генералов, товарищей отца по партии. Я понимал, что я предатель, но мне было всё равно. Отец первый меня предал.

Похоже, дознаватели остались мной довольны. Время от времени они появлялись у моей кровати с вопросами и при этом были подчёркнуто вежливы. Доктор закармливал меня сладкой кашей и постоянно твердил, что мне надо хорошо кушать, чтобы поправиться. Он разрешил мне называть его Густавом.

Я попросил у него свежие газеты, и их принесли. Первым делом я стал искать ужасы — сообщения о казнях и расправах. Но не нашёл. Это были уже не те газеты, что выходили вчера. Даже тон передовиц изменился. Призывы к восстанию, разоблачительный пафос, направленный против отца, сменились обещанием прекрасного будущего. По улицам ходили счастливые люди и фотографировались на фоне Дворца Революции. Все о чём-то мечтали и делились планами. Один я лежал без сна в запертой комнате, не зная, что будет завтра.

 

Глава вторая

 

Утром позвонил отец. Я очень хорошо это утро запомнил. Мы завтракали с Густавом в моей комнате. Он пытался приободрить меня рассказами о том, что, если девушка не против, можно целоваться на первом свидании. Я никогда никого не целовал и не мог понять, врёт он или нет. Судя по его болтовне, Густав нравился девушкам и опыт по этой части у него был изрядный.

Дверь отворилась, вошёл вчерашний майор. Вид у него был загадочный. Я понял, что произошло что-то важное.

— Камиль, — сказал он дружелюбно, будто бы вчера не кричал на меня. — Подойди к телефону.

Я вскочил с места.

— Это… — от волнения у меня перехватило дыхание.

— Да, — спокойно ответил он. — Твой отец. 

— Он в городе?

— Конечно, нет, — усмехнулся майор. — И даже не в стране. Будь он где-то здесь, мы бы по-другому с ним разговаривали.

Его мрачная ирония убила то кратковременное чувство безопасности, что навеяли фантазии о девушках. Об их губах, волосах, ладошках, пуговичках на блузке.

Мы молча шли по мрачному коридору. Я не торопился: у меня было предчувствие, что разговор ожидается не самый приятный. Отец позвонил им, они позвали меня, значит, начался торг. Отец человек упрямый. Зная его характер, я мог сказать, что он ни за что не станет жертвовать своими интересами.

В просторной бильярдной с мраморным камином нас ожидали чуть ли не все первые лица новой власти. Многие раньше бывали у нас дома, смеялись, пили шампанское, шутили со мной. После смерти матери (от родов, из-за меня) отец не женился снова, хотя был постоянно кем-то увлечён, и обстановка в доме была довольно свободная. Стоит ли говорить, что все эти приятные люди сейчас меня не узнали?

Поль Монтрен, главарь революции и новый правитель, говорил по телефону. У него были грубые черты рабочего, каких любят рисовать на плакатах, и костюм от хорошего портного.

— Это совершенно исключено, — сказал Монтрен металлическим тоном. — И вы это прекрасно понимаете.

Кто-то предупреждающе кашлянул. Монтрен обернулся и заметил меня.

— Ваш сын, — сказал он в трубку.

Я подошёл к аппарату, чувствуя, как бьётся сердце.

— Папа, — пробормотал я и удивился, услышав его спокойный голос.

— Камиль, как дела? — спросил он. — Что за ерунда, зачем ты травился?

Я вздохнул, не зная, что сказать. Не дожидаясь ответа, он продолжил:

— Не переживай. Всё будет хорошо.

— Ты за мной приедешь?

Отец молчал. У меня задрожали руки. На губах Монтрена появилась циничная ухмылка.

— Да, конечно, Камиль, — сказал отец уклончиво.

— Я жду.

— Не бойся и не болей. Мы обо всём договорились с господином Монтреном. О тебе позаботятся.

— Хорошо, — пробормотал я, понимая, что говорить больше не о чем. Или рассказать отцу, что я сдал по справочнику всех его знакомых?

Поль Монтрен взял у меня трубку.

— Ну-с, продолжим, — сказал он раскатисто, кивнул стоявшему у двери майору, и меня повели к выходу.

В коридоре я решил, что нет смысла тянуть:

— Я хотел бы узнать про условия переговоров.

Майор остановился и внимательно на меня посмотрел. Я испугался новой вспышки гнева. Вместо этого он пожал плечами:

— Да всё просто. Отказ от всех притязаний. Никакой интервенции.

Сердце ёкнуло. На это отец точно не пойдёт! Он очень самолюбив и захочет отыграться.

— Чего приуныл? — усмехнулся майор. — Отец же любит тебя? Больше, чем свои амбиции?

Я никогда не ощущал любви отца. Ни разу на моей памяти он не был со мной нежным. Он мог быть равнодушным, придирчивым, непреклонным, грозным, но любящим — извините. Мне всегда казалось, что он присматривается ко мне, пытается понять, из какого я теста.

В своей комнате я подошёл к окну и стал смотреть на прогуливавшегося внизу часового.

Ну вот и всё, жизнь кончилась. Соглашения не будет. Чтобы поставить точку, им будет нужен мой труп. Вопрос только в том, понадобится ли им публичная казнь или ласковый доктор вколет мне что-нибудь, от чего долго не мучаются.

— Камиль? — за спиной раздался знакомый голос.

Густав внимательно посмотрел мне в глаза и, кажется, всё понял.

— Ну, не кисни! — сказал он наигранно-весело и хлопнул меня по плечу. — Завтра ты пойдёшь в школу!

— А зачем? — удивился я. Его слова прозвучали как очень неудачная шутка.

— Как «зачем»? Ты же не окончил гимназию.

— Теперь и не окончу.

Вместо ответа Густав обнял меня. Я почувствовал его тепло и заплакал.

— Не надо так, — сказал он, гладя меня по голове. — Я понимаю, тебе тяжело. Но мы тоже не звери. Тебе нужно отвлечься, перестать думать о плохом. Нужна смена обстановки.

 

***

Глупо думать о девушках, когда ничего хорошего тебя не ждёт, но в ту ночь я фантазировал. Представлял загорелых велосипедисток с голыми коленками, полноватых дачниц с красными от малины губами, гибких купальщиц в обтягивающих панталонах. Эти видения были бесценны — только они могли вытеснить пугающие мысли.

Говоря про местную школу, Густав обмолвился, что она смешанная. Для меня, учившегося в мужской гимназии, это было в диковинку: я пытался представить, каково это, когда за соседней партой сидит миловидная особа, поглядывает на тебя и загадочно улыбается. Наверно, тогда точно не до математики.

«Возможно, здешние барышни не особо хорошенькие, — сказал я себе, одеваясь к завтраку. — Для них я классовый враг — так учит их пропаганда». Но всё равно принарядился, как мог.

Густав удивлённо поднял брови:

— У нас хорошее настроение?

— Не знаю, — признался я. — А школа далеко?

— Во флигеле, туда идти через парк.

Во двор я ещё ни разу не выходил, хотя мне очень хотелось. Если мне разрешат гулять в парке, это будет чудесно.

Мы наскоро позавтракали, и Густав велел собираться.

— У тебя нет шляпы? — спохватился он, когда мы вышли на крыльцо.

Я действительно где-то её потерял. Ну и что с того? Не самая значительная потеря во время революционных событий.

— Не страшно, нехолодно, — запротестовал я, боясь, что прогулка отменится.

— Нет, подожди, — возразил Густав и исчез за дверью, оставив меня на попечение часового.

Караульный недобро на меня посмотрел и плюнул на голову мраморной нимфы у подножия балюстрады. Её лицо было в грязных подтёках.

Я отвернулся, чтобы этого не видеть. Но смотреть было особенно не на что. Пара автомобилей, расчищенная от снега дорожка к дому, высокий забор — это была та часть парка, на которую выходили мои окна.

Густав был прав: уши начали мёрзнуть. Я прикрыл их ладонями.

— Значит, всё-таки подмораживает? — насмешливо поинтересовался он и водрузил мне на голову фетровую шляпу, хорошо подходящую к моему чёрному пальто. Это была шляпа щёголя. Киноартиста.

— Чья это шляпа? — спросил я, сдёрнув её с головы. Я пытался обнаружить что-нибудь подозрительное, проливающее свет на судьбу прежнего владельца.

Густав нахмурился:

— Камиль, там не может быть того, что ты ищешь. Это моя шляпа. Надевай её уже и пойдём.

Мы повернули за угол и пошли по дорожке среди заснеженных елей. Воздух был свежим, бодрящим. Я не мог им надышаться. Часть меня ликовала, часть тревожилась. Тайна подаренной шляпы не давала мне покоя.

— Разве военные носят шляпы? — не выдержал я.

Густав с досадой вздохнул:

— Когда не на службе.

Я недоверчиво фыркнул:

— Дома, что ли?

— Какой ты зануда! — деланно возмутился Густав и, улыбнувшись, добавил: — Носят, когда ходят на свидание.

— Странно, — сказал я. —Обычно девушкам форма нравится.

— Ну не всем, — усмехнулся он уголком рта и задумался о чём-то своём.

Густав редко бывал неразговорчив. Это настораживало. Должна была быть веская причина, по которой он не хотел продолжать разговор. Если он время от времени носит штатское, то он не просто военный. Значит, он выполняет тайные поручения.

Нынешним его поручением был я, и, хоть Густав старательно излучал дружелюбие, иногда я его боялся.

Так, погружённые каждый в свои мысли, мы добрались до конца еловой аллеи, миновали замёрзший пруд и фонтаны. Прямо перед нами вырос аккуратный двухэтажный флигель цвета топлёного молока.

В светлом, хорошо натопленном вестибюле нас встретил седой господин с печальными глазами.

— Профессор Берк, это Камиль. Принимайте!

Тот молча кивнул.

— Камиль, у тебя как с латынью? — подмигнул мне Густав.

— Плохо, — признался я.

Латинский язык с его многочисленными падежными окончаниями я просто ненавидел. У был меня самый низкий балл в классе, и после последнего экзамена отец кричал на меня так, что дрожала люстра.

Густав, довольный, засмеялся:

— Значит, поправим!

С ума сойти, революционеры подтянут мне латынь! В голове не укладывается!

— Ну, давай, — поторопил меня Густав. — После ужина я тебя заберу. Обедаешь тоже здесь. Если устанешь, можешь полежать в гостиной на диванчике.

— Я всё ему покажу, — заверил его профессор, и Густав с ним душевно попрощался. — Пойдём, — сказал месье Берк, на секунду задержав на мне печальный взгляд.

Мы поднялись по мраморной лестнице на второй этаж. В фойе стояло несколько мягких диванов с обивкой из светлой ткани. На одном из них сидел веснушчатый лейтенант и читал журнал «Всё о фотографии». Увидев профессора, он вскочил, но Берк недовольно отмахнулся:

— Сидите, Гюнтер.

По-видимому, школа тоже охранялась не хуже главного здания. Наверное, караульные были и в уборных.

Открыв одну из дверей, профессор сказал:

— Тебе сюда.

 

***

Я переступил порог и замер в растерянности. Я увидел чудо.

На единственной парте, стоявшей посередине комнаты, сидели, болтая ногами, две хорошенькие барышни моего возраста и лакомились из бонбоньерки засахаренными фруктами. Рыженькая и чёрненькая. С завитыми локонами, с дивными фигурками, они были похожи сразу на всех моих ундин. Просторные рукава их кружевных блузок напоминали крылышки. Короткие юбки не прикрывали коленок.

Увидев меня, девушки прыснули со смеху. Смех отозвался эхом по всей комнате — я только сейчас заметил, что на стульях вдоль стен сидели другие девчонки. Их было много. Господи, неужели у них в классе совсем нет парней?

Будь я в родной гимназии, я бы нашёл управу на насмешливых идиотов, двинув им книжкой по затылку. Но усмирять сплетниц и хохотушек мне не приходилось. Мои знакомые барышни так себя не вели.

Не знаю, сколько бы продолжалось это безобразие, если бы в класс не влетел учитель. Он был грузен и лыс. Скользнув по мне недовольным взглядом, учитель потрусил к месту событий.

Девушки спрыгнули с парты, но было поздно.

— Сколько раз я просил не устраивать свинарник! — завопил учитель, выхватив из рук у рыженькой бонбоньерку.

Она опустила глаза и захлопала накрашенными ресницами. Только это раскаяние было притворным. Стоило учителю перевести взгляд на её соседку, рыженькая лукаво посмотрела на меня. У неё была мордочка проказливого котёнка, который не боится дразнить больших собак.

— Где ваши парни, чёрт побери?

После этих слов в дальней стене скрипнула неприметная дверь, и оттуда высунулась гримасничающая физиономия. Если этот придурок там прятался, он явно не усидел, поддавшись общему веселью.

— Живо… оттуда… все! — подавился злостью учитель. От возмущения его отёчное лицо стало багрового цвета.

Дверь распахнулась, и в класс нагло, вразвалочку зашла группа моих ровесников. От них разило табаком, но, очевидно, в школе для пролетариев это проступком не считалось.

Засунув руки в карманы, юные революционеры выстроились в ряд передо мной.

— Мы отказываемся учиться вместе с классовым врагом, — заявил высокий, лобастый парень с набриолиненными волосами. 

От неожиданности учитель растерялся, возникла пауза. Я решил, что нужно сделать ответное заявление. Выпрямился и спокойно сказал:

— Довожу до вашего сведения, что я тоже не желаю учиться с вами.

 

***

Я сидел в школьной библиотеке. Профессор Берк согласился, что это выход из положения. Возвращаться в свою унылую нору я отказался наотрез.

К счастью, книг здесь было много и разных. Я начал с детективной истории про школьников, приехавших в большой город, надеясь, что это поможет мне забыться. Но книжка довольно быстро мне наскучила. Мальчики заблудились, их обобрали карманники, они с трудом нашли дом тётки. Что в этом особенного? Я стал свидетелем переворота, пробовал покончить с собой, теперь я заложник. И всё это за пару дней — за то время, пока горе-детективы из книжки болтались по улицам, разыскивая воров. В отличие от меня, они были свободны. Могли пойти, куда им вздумается — хоть в кондитерскую, хоть в синематограф. А я сижу взаперти. От этой мысли мне стало невыносимо грустно.

Наступило время обеда. Из коридора потянулись вкусные запахи жареного мяса, апельсинов и сладкого пирога. Я подумал, что, хоть я и голоден, ни за что на свете не сяду за стол с этими монстрами.

На пустой желудок читать не хотелось. Я рассеянно разглядывал иллюстрации в энциклопедии воздухоплавания. Если бы у меня был аэростат, я бы отсюда улетел.

Неожиданно дверь открылась, и веснушчатый лейтенант вкатил столик с обедом. Две тарелки, две чашки, два набора приборов. Он что, будет обедать со мной?

— И ещё принесите пирог, — приказал девичий голос.

Из-за спины лейтенанта выплыла рыженькая, по-мужски протянула мне руку.

— Эльза Монтрен.

— Камиль Рестон-Фиац, — растерянно пробормотал я.

Мы обедали молча. Эльза сидела в кресле, положив ногу на ногу. Её юбочка стала ещё короче. Я решил смотреть строго в тарелку.

— Знаешь, что с тобой не так? — вдруг спросила Эльза.

Апельсин выскользнул у меня из рук и укатился под этажерку.

— Что? — спросил я.

— Ты вошёл в роль жертвы. «Мамочка, я попал во вражье логово!» — закатив глаза, воскликнула она.

— У меня нет мамочки.

На мгновение Эльза растерялась — этого она не ожидала.

— Неважно. Ты не пытаешься перебороть обстоятельства.

Я послал ей испепеляющий взгляд. Это избалованное создание будет меня учить?

— Не сердись, — сказала она, выдержав мой взгляд. — Злость тебе не поможет. 

— А что поможет? — с вызовом спросил я.

Эльза невозмутимо ответила:

— Например, дружба со мной.

Она была самой большой нахалкой и чудачкой, которую я встречал.

— Зачем тебе это?

— Ну я ещё ни разу не целовалась с аристократом.

— Я не аристократ, — чувствуя, как кровь приливает к щекам, пробормотал я.

— Кто тогда?

Я пожал плечами. В начале своей политической карьеры отец отказался от герцогского титула. Это оказалось удачным манёвром. Но Эльзе про это лучше не знать. Вдруг у неё пунктик по части принцев?

— Завтра меня снова запрут в комнате, и мы больше не встретимся.

Эльза засмеялась:

— Так приходи к нам!

Ничего себе шуточки! Надо совсем потерять рассудок, чтобы явиться мозолить глаза папаше Монтрену!

— Спасибо за приглашение, но меня не пропустят.

Эльза искренне удивилась:

— Как это? Я выпишу тебе пропуск.

— Ты?

— Я умею подделывать подпись отца.

Я испугался:

— Эльза, не делай этого! Если меня задержат с таким пропуском…

— Боишься, что сразу секир-башка?

Её презрительная улыбочка мне не понравилась.

— Я не трус, но не хочу осложнять ситуацию.

 

***

Вечером мы возвращались с Густавом по еловой аллее. Я рассказал, что Эльза Монтрен предложила мне дружбу. Он нисколько не удивился.

— Это похоже на Эльзу. Её любимое развлечение — делать наперекор. Если одноклассники тебя не приняли, значит, ты ей друг и товарищ.

— Она несерьёзно?

Густав вздохнул:

— А кто ж её знает? Эльза неуправляемая. Отец смотрит на все её выходки сквозь пальцы. Но это не значит, что участие в них сойдёт с рук тебе.

Ложась спать, я решил держаться от Эльзы подальше. Зачем мне новые неприятности? Мне и тех, которые есть, хватает.

Утром смеющийся Густав отвёл меня к Монтренам. На пост звонил сам президент. Его звучный бас знали все.

 

Глава третья

 

Эльза встретила меня стойкой на голове. Она стояла на руках на коврике перед диваном, пыхтела и улыбалась. Слава всему святому, она была в брюках!

— Я думал, ты в школе, — сказал я.

— Я её бросила, — ответила она, стоя по-прежнему вверх тормашками.

— Разве так можно?

— А кто мне запретит?

Да, в самом деле — кто?

Неожиданно Эльза опустила ногу и провела голой ступнёй по моей щеке. От неожиданности я вздрогнул. Эльза заливисто засмеялась.

В гостиную заглянула мадам Монтрен:

— Как у нас весело!

Это была статная женщина с добрыми глазами. Одетая в простое серое платье, мадам Монтрен выглядела как герцогиня, пришедшая в детскую позировать для картины «Кроткая мать». Жалко, что Эльза уродилась не в неё.

Эльза недовольна вскочила на ноги:

— Мама, хочу лимонаду!

— Сейчас-сейчас!

Когда мадам Монтрен вышла, Эльза с разбегу бросилась на диван — хороший образец ар-нуво, между прочим. Жалко, долго он здесь не протянет. Я сел в кресло рядом.

— Чем теперь собираешься заниматься?

Девушка улыбнулась:

— Ставить революционную пьесу.

Как минимум неожиданно!

— Кто там будет играть?

Эльза пожала плечами:

— Ты и я.

— А можно я сам буду решать, в чём я участвую?

— Нет, — возразила Эльза. — Если тебе дать свободу выбора, ты будешь сидеть у себя в комнате.

Что на это ответить? Пытаясь собраться с мыслями, я принялся разглядывать обстановку гостиной. Никаким революционным аскетизмом здесь и не пахло. Вероятно, для симметрии всех предметов было по два: две большие китайские вазы, два старинных зеркала в резной раме, два современных тонконогих дивана. Всё это вместе взятое выглядело странно.

— Да ты не волнуйся, — сказала Эльза. — Пьеска не сложная. Пара идейных споров, прощальный поцелуй, немного стрельбы.  Так, пустячок для гостей.

Фраза про поцелуй мне особенно не понравилась. Стоит папаше Монтрену это увидеть, мне точно конец.

— Могу я ознакомиться с текстом? 

Эльза бросила взгляд на часы:

— Скоро его должны привезти.

Мадам Монтрен завтракала с нами. Она засы́пала меня участливыми вопросами. Не мёрзну ли я в своей комнате? Хорошо ли питаюсь? Есть ли у меня, что почитать? Я вежливо от всего отказался. Мне не хотелось, чтобы со мной нянчились.

В десять ноль одну принесли пакет. Эльза вскрыла его и злорадно улыбнулась. В заглавии красовалась опечатка: «Рюволюционная драма». Видимо, автор писал в горячке.

— Одевайся. Пойдём репетировать в клуб, — сказала Эльза.

— Мне нельзя выходить во двор без Густава.

Девушка презрительно наморщила нос:

— Не знаю такого.

— Он меня тут опекает.

— А! Твой надзиратель!

Я задумался над её словами. Да, Эльза права, но ближе Густава у меня здесь никого нет.

Мы спустились во двор. Каждый раз, проходя мимо караульного, я замедлял шаг. Если не тороплюсь, значит, не сбегаю. Они делали вид, что ничего не замечают. Дочь правителя в компании пленника идёт на прогулку. Приятного променада!

Несколько раз я оглядывался, чтобы проверить «хвост», но, как ни странно, за нами никто не следовал.

— Ты мне врал, — сказала Эльза, как обычно, без предисловий. — Ты из королевского рода.

— Кто это тебе сказал?

— Я прочитала.

Надо же! Барышня, бросившая школу, не поленилась открыть энциклопедию. Или в здешней библиотеке нашёлся справочник «Кто есть кто»?

— Рестон-Фиацы давно не имеют абсолютной власти.

Эльза засмеялась:

— Твоего отца свергли неделю назад.

— Но он же не был…

— Был, — перебила меня она. — Он был самым настоящим диктатором. И творил, что хотел, как и все в вашей милой семейке.

Меня позабавила её горячность. Если Эльза узнала про тёмные дела моих предков, значит, она читала не энциклопедию, а учебник истории. Неужели я ей настолько интересен?

— Что такого особенного они делали?

— Убивали друг друга в борьбе за власть.

— Это обычная история.

— Ну уж нет! Твои были редкие садисты.

Я попытался понять, что такое «редкий садизм» на фоне бесконечных междоусобиц, заговоров, убийств и казней. И тут меня осенило:

— Ты про бочку?

— Про неё самую! Кем надо быть, чтобы такое придумать?

— Думаю, он украл идею у Шекспира.

Дело было, собственно, вот в чём: один из претендентов на трон, живший в конце XVII века, убил брата на манер «Ричарда Третьего», утопив его в бочке с вином. Если честно, этот предок нравился мне чуть больше других: на фоне скучных, заурядных убийц он казался изобретательным.

— А ты знаешь, что в музее есть эта бочка? Ну не та самая, а что-то похожее.

Эльза фыркнула.

— Нашли, что придумать!

Экспонат был действительно странный (из бочки торчала бледная восковая рука). Но отцу он, похоже, нравился — этот экспонат будто намекал на то, что отец готов говорить обо всём открыто.

Мы прошли почти весь парк. День выдался тёплый. Снег искрился на солнце. Хорошо, что клуб в другой части крепости. Можно ненадолго забыться.

Театральный зал оказался довольно большим. Я невольно задался вопросом, сколько в таком зале поместится зрителей, готовых меня убить.

Опустившись на стул перед роялем, Эльза положила на крышку стопку машинописных страниц.

— Давай почитаю вслух! — предложил я.

Она надула щёки:

— С листа читать интереснее.

Пришлось читать голова к голове. Экземпляр был только один.

Похоже, я должен был играть самого себя. Мой герой — непонятно как переживший революцию аристократ, влюблённый в молоденькую революционерку. Она пыталась обратить его в свою веру, и они постоянно ссорились. Во время споров я должен был говорить кощунственные вещи, и каждая такая реплика превращала меня в отличную мишень для праведного гнева. Расстрел на сцене? Очень современно, эффектно и символично!

От прочитанного голова пошла кругом. Я попытался собраться с мыслями, но не смог — как тут сосредоточишься, когда щёку щекочет дыхание Эльзы. И всё-таки я надеялся, что драматург забыл про поцелуй.

— А, вот здесь! — воскликнула Эльза, ткнув пальцем в текст. — Мы кричим друг на друга, я обвиняю тебя в предательстве. Ты бьёшь меня по лицу. Я плачу. Ты идёшь к выходу, но потом возвращаешься и целуешь.

— Я не буду это играть!

Эльза пожала плечами:

— Хорошо, я скажу отцу, что мне прислали плохую пьесу. 

Если она это сделает, у автора будут неприятности. Может быть, его посадят в тюрьму. И всё из-за её капризов. От возмущения у меня задрожали губы.

— Это неправильно!

Эльза затихла, изучая меня взглядом, потом улыбнулась:

— Почему же?

 

***

Этому спектаклю было не суждено состояться. Не знаю, к сожалению или к счастью. В любом случае, из-за Эльзиной дурости.

Перед выходом из клуба она сказала:

— О, я вспомнила: здесь остались мои костюмы! — И убежала за занавес.

Вернулась с небольшой картонной коробкой.

— Можешь, понесёшь?

Я взял коробку. Она была нетяжёлая. Но почему бы не понести? Эльза нахалка и скандалистка, но ведь она девушка. То, что в моих руках коробка будет выглядеть подозрительно, не пришло мне в голову.

Пока мы шли через парк, Эльза несколько раз смотрела на свои часики. Я не придал этому значения. Что в этом особенного? Может, maman ждёт её музицировать.

— Побежали! — вдруг приказала Эльза.

Это было глупо, но я побежал. В принципе, это было даже весело.

Мы добежали до крыльца, затормозили возле часового. Я уже собирался взлететь вверх по ступенькам, когда Эльза дёрнула меня за рукав:

— Подожди. Дай мне коробку.

— Я донесу.

— Зачем тебе делать крюк? Иди сразу к себе.

Караульный внимательно посмотрел на коробку. Я протянул её Эльзе. И в этот момент внутри коробки раздался пронзительный звон. Я испугался и выронил коробку. Она упала в снег, продолжая отчаянно трезвонить. Часовой сорвал с плеча винтовку, навёл её на меня и не попал только потому, что невесть откуда взявшийся Густав выстрелил ему в запястье.

Я увидел кровь, текущую по рукаву раненого, и почувствовал дурноту. Ноги подкосились, и я опустился на землю. На звук выстрела из всех дверей выскочили военные. Кто-то открыл не унимающуюся коробку и вытащил оттуда… будильник.

Сидя на снегу, я чувствовал приближение болезни. Густаву пришлось меня поднимать и нести. Сил больше не было. Нервное напряжение последних дней сделало своё дело.

К ночи начался жар. Мысли путались, я не мог за ними угнаться. Но одна мысль назойливо повторялась: если я когда-нибудь буду составлять список врагов, первым я впишу имя Эльзы.

 

***

Потом я неделю болел. Температура упрямо держалась, и Густав не разрешал вставать. Я читал невероятно красивые книги о путешествиях, которые принесла мадам Монтрен, и питался фруктами из огромной корзины на столике у изголовья. Мадам Монтрен навещала меня каждый день. Она спрашивала, о чём я думаю, что чувствую, успокаивала, что всё будет хорошо. Про Эльзу не сказала ни слова.

Я почему-то ждал, что Эльза тоже появится. Без спроса усядется на кровать и выпалит:

— Не надоело валяться?

И тогда я подскочу и отвешу ей звенящую пощёчину.

Но Эльзы не было. Никто не вспоминал про неё. Наконец, я не выдержал и спросил у Густава.

— Эльза под домашним арестом, — сказал он. — Первый раз на моей памяти ей за что-то попало.

Вот так новость! Мне было трудно представить Эльзу под замком. Наверно, она не находит себе места, как зверь в клетке. А может, и не расстраивается, если её навещают подружки.

— Когда её выпустят?

— Да ты не волнуйся, — улыбнулся Густав. — Она больше не будет тебе докучать.

Я посмотрел на него с удивлением.

Густав продолжил:

— Отец запретил ей приближаться к тебе. А потом отдал ещё одно важное распоряжение. Если Эльза будет скандалить и кого-нибудь задирать, любой дежурный офицер имеет право сгрести её в охапку и доставить к родителям.

— Ничего себе!

— Да! — засмеялся Густав. — В жизни есть много вещей, с которыми не поспоришь. Но одну маленькую злую принцессу мы победили!

Раньше он не говорил «мы». Значит, мы стали друзьями?

— Думаю, тебе нужно вернуться в школу, — сказал Густав. — Что-то мне подсказывает, что проблем больше не будет.

И действительно, товарищи Эльзы встретили меня достаточно спокойно. Очевидно, они смирились с мыслью, что я имею право тут находиться. В обед, сидя за общим столом, я ловил на себе настороженные взгляды парней, любопытные взгляды девушек. Не стесняясь меня, они вели свои разговоры. Задирать меня никто не пытался. Видимо, первый, особо тёплый приём был срежиссирован Эльзой.

На занятиях было буднично. Я привычно мямлил на уроке латыни, решил у доски квадратное уравнение, написал сочинение о жизни в будущем. Его зачитали вслух, как и все. Парни принялись обсуждать технические детали. Летающие автомобили, понятное дело, будут. А летающие поезда? По деревьям, что ли, рельсы проложат? Ну ты загнул!

К вечеру выяснилось, что у меня целый короб заданий на дом. Почему революция их не отменила?

Одеваясь, я сунул руки в карманы в поисках перчаток и нашёл записку: «Приходи в двадцать ноль-ноль к главному фонтану. Д. Р.»

Перспектива знакомства с ещё одной сумасбродкой меня не радовала, но, с другой стороны, разве это красиво — не прийти? Я представил, как девушка ждёт меня на морозе, пряча руки в муфту, как топает стройными ножками. Украдкой я поглядел на себя в зеркало. За то время, что я провёл в крепости, меня дважды звали на свидание. Значит, я нравлюсь девушкам?

Я не сразу решился начать разговор с Густавом. Врать не хотелось, да и это было чревато. Но ведь на свидание мне без него не пойти!

— Густав, можно я сегодня в восемь ненадолго спущусь во двор? — пробормотал я, когда мы подходили к дому.

Он остановился под фонарём:

— Теперь поподробнее.

Смутившись, я протянул ему записку.

— Донна Рокомнен! — присвистнув, засмеялся он. — Дочь министра обороны.

«Чёрненькая, попросившая у меня карандаш!» — догадался я.

Она ничего.

— Только не говори, что она тебе нравится!

Я почувствовал, что у меня горят щёки.

Густав вздохнул:

— Камиль, с тобой всё понятно. Гормоны и всё такое, но надо же думать головой! Вдруг это ловушка? Что, если тебя подкараулят ребята и как следует отмутузят?

— А если нет?

Густав рассердился:

— Сегодня утром ты не подозревал, что Донна Рокомнен существует. Пока не прочёл записку, не задавался вопросом, нравится тебе она или нет. И вот теперь готов лезть в новую авантюру!

Конечно, он был прав, но я не хотел сдаваться.

— Всего пять минут!

— Ни единой! Я тоже, знаешь ли, имею право на отдых! Я не обязан тебя выгуливать, просто потому что тебе пришла на ум какая-то блажь!

Едва я зашёл в комнату, как Густав с грохотом запер за мной дверь. Я снова почувствовал себя заключённым. Впрочем, в этом не было ничего нового. Хуже всего была мысль о том, что у меня нет друзей.

 

***

— Дуемся? — спросил Густав утром.

— Нет.

— А чего не дуемся?

Я пожал плечами. Донна Рокомнен меня действительно не интересовала.

— Ты пойми, увлечения — это, конечно, приятно, — сказал Густав, наливая мне кофе. — Сегодня у тебя рыженькая, завтра — брюнеточка, послезавтра — блондинка, потом кудрявая, стриженая, фигуристая, курносая, я не знаю, какая ещё. Но какой в этом смысл? Выбирать можно бесконечно. Просто, я думаю, ты умный парень, можешь проводить время с большей пользой. Или я тебя переоценил?

Густав говорил со мной тоном старшего брата. Если уж завязался такой доверительный разговор, можно попробовать выведать что-то важное.

— Скажите, — как можно спокойнее начал я, — а мой вопрос не решился?

Сразу став серьёзным, Густав поставил чашку на блюдце.

— Решается. Мы хотим обменять тебя на одного разведчика. Дело за твоим отцом. Думаю, он согласится.

— А если он предпочтёт пожертвовать мной?

Густав фыркнул:

— Не говори глупостей! Он хочет вернуть тебя. Я знаю, мы же ведём переговоры. Поверь, ждать осталось совсем чуть-чуть.

 

Глава четвёртая

 

Через неделю меня действительно обменяли. На рассвете мы сели с Густавом и двумя офицерами сопровождения в бронированный автомобиль, и, пока город спал, покатили к вокзалу. На улицах было пусто. Кроме нескольких разбитых артиллерией фасадов, вокруг ничего не изменилось. Мысленно я попрощался со страной, где прошло моё детство. Больше сюда меня не пустят никогда. Вспомнил любимые места, где любил гулять, знакомые лица, Эльзу. Мне так и не довелось увидеть её мельком хотя бы издалека. Странная, непонятная девушка!

Вокзал был оцеплен. На путях стоял единственный поезд — паровоз с одним вагоном. Мы спешно погрузились, и поезд тронулся. К счастью для меня, офицеры охраны не стали заходить в купе — они тихо переговаривались у окна в коридоре.

Дверь купе была открыта. Но это не мешало. Можно было говорить с Густавом на нейтральные темы. Как это ни странно, мне было грустно с ним расставаться.

— Всё идёт по плану, — сказал он. — Через два часа прибудем на границу. Там тебя встретят.

Густав был в элегантном пальто, в стильной серой шляпе. Так вот для каких случаев его другой гардероб!

Я рассеянно потрогал свою шляпу. Она будет напоминать мне о нём.

— Густав, а вы давно в разведке?

Кивнув в сторону коридора, он приложил палец к губам.

— Сколько вам лет?

— Двадцать шесть.

Ничего себе! Он был на десять лет старше меня!

— Что, удивлён? — усмехнулся Густав.

— Я думал, вы моложе.

— Ну не так уж я и стар.

— Вы женаты?

Густав наигранно закатил глаза:

— Боже, Камиль! Давай сменим тему!

Пока мы ехали, он дал мне парочку дружеских советов. Говорил, что самая полезная вещь в жизни — уметь анализировать свои страхи. Какой бы тупиковой ни казалась ситуация, всегда можно найти выход, если не терять голову.

Я задумался над его словами. Из всего, что со мной произошло в крепости, самой неприятной оказалась выходка Эльзы с будильником, на которую я нарвался не как классовый враг, а как… м-м-м. Вспоминать об этом было даже приятно.

Когда мы подъехали к границе, Густав замолчал, в его облике появилось напряжение.

— Надеюсь, я когда-нибудь вас увижу, — пробормотал я, когда поезд остановился.

Густав отрезал:

— А я искренне надеюсь, что нет.

В вагон зашли пограничники, армерийские офицеры, люди в штатском — всего человек десять.

Мы встали. Густаву протянули какой-то документ. Он пробежал его глазами, расписался, ненадолго присев за стол. Потом представители сторон кивнули друг другу на прощание. Густав вышел, не поглядев на меня. За ним последовали его товарищи. Удивительно, но никто не проронил ни слова. На душе было нехорошо. Я чувствовал себя вещью, у которой сменился хозяин.

Послышался гудок. На соседний путь прибыл встречный поезд. Остановился напротив нашего. Я наблюдал, как всё та же компания по-военному слаженно поднялась в вагон. Со мной остался один из штатских, человек с сонным лицом.

— Ну-с, поедем к вашему папеньке? — сказал он, будто я маленький, и улыбнулся, показав гнилые зубы.

— Хорошо. Мы чего-то ждём?

Сонный тип показал жестом на встречный поезд. Из него на перрон спешно спустились «наши». В коридоре вагона раздались их приглушённые голоса. Неужели сделка состоялась? Я не мог поверить, что все мытарства в прошлом.

Встречный тронулся. Я прислонил лицо к стеклу в надежде увидеть Густава. Вдруг он помашет мне рукой?

Интересно, какой из себя разведчик, на которого меня обменяли? Похож на героя кино? Или у него обычная внешность?

Вдруг вагон сотряс сильный толчок. Пол заходил ходуном. Потеряв равновесие, я упал на спину. На меня дождём посыпались осколки стекла. И в замершей, искривлённой реальности, в пустом квадрате окна я увидел взлетающий поезд.

 

***

— Ты не взял вещи в дорогу? — спросил Густав. — Тогда держи это.

Он протянул мне маленький чёрный чемоданчик, в котором что-то пульсировало. Я с опаской открыл его. Там лежала распухшая, выталкивающая кровь шляпа.

Отшатнувшись, я швырнул чемодан в Густава. Этого рывка хватило, чтобы прийти в себя.

Я лежал в незнакомой, похожей на гостиничный номер комнате. Откуда-то доносились негромкие голоса, но рядом никого не было.

Лоб что-то неприятно стягивало. Осторожно проведя рукой, я нашёл тугую повязку. За левым ухом был большой саднящий шрам. Порез на правой скуле. Синяк на подбородке. И, кажется, всё. Я не остался без глаз, не стал уродом. Это было настоящее чудо!

Спустив ногу с кровати, я подтянул другую, но только попытался приподнять туловище, как меня накрыла волна тошноты. Мне стало страшно. Неужели я сломал позвоночник?

Дурнота то заполняла меня, то отступала. Временами я проваливался в сон. Иногда в полудрёме видел какие-то лица. Среди этих видений мелькало лицо отца.

— Камиль, ты меня слышишь?

Я хотел сказать «да», но язык не слушался. Меня закружил рой светящихся точек. Потом они удлинились, растянулись, стали проёмом окна, и от яркого света я зажмурился.

Когда я открыл глаза, я снова увидел отца. Неужели он дежурил у моей постели? Я не знал, не помнил, не мог сообразить, сколько прошло времени.

— Камиль!

Я заметил, что его левая рука была на перевязи. Значит, во время бегства из дворца его всё-таки зацепило.

— Да?

Голос прозвучал хрипло, будто от долгого молчания пересох.

— Простишь ли ты меня когда-нибудь?

Лучше бы он не говорил о прощении. Стало невыносимо тоскливо от мысли, что всё могло быть по-другому.

— Ты не должен был попасть под этот взрыв.

Меня передёрнуло. Он признал, что это его работа!

— Зачем ты убил Густава?

Я был так потрясён, что, несмотря на головокружение, сел на кровати. Картинка перед глазами качнулась, но потом обрела чёткость.

— Кого?

Похоже, я посмотрел на него с ненавистью. Отец вздохнул:

— Они все были в поезде со шпионом.

— Ты дал слово!

Громко скрипнув стулом, отец встал:

— Камиль, с меня довольно! Я сделал всё, чтобы тебя вытащить! И это твоя благодарность?!

Он ушёл и больше не возвращался, оставив меня на попечение суетливого пожилого доктора. Старичок то и дело со мной заговаривал, но я делал вид, что хочу спать. Мне хотелось разобраться в мыслях, которые лезли в голову. Густав погиб из-за меня. Чтобы его смерть была не напрасной, я должен стать другим, лучшим человеком.

Как бы мне ни запрещали, на следующее утро я встал и, держась за стену, пошёл умываться. Надоедливый доктор семенил следом. Чтобы он оставил меня в покое, пришлось не закрывать дверь.

Из зеркала на меня смотрел бледный юноша с недоверчивым взглядом, с ёжиком волос и лёгкой щетиной на подбородке. Надо же! Раньше её не было. Значит, правда, что от переживаний взрослеют?

В проёме двери появилась голова доктора:

— Месье Рестон-Фиац, вам что-нибудь нужно?

— Если вас не затруднит, принесите бритву.

 

***

Я открыл газету, опасаясь, что война вот-вот начнётся. И вдруг с ужасом понял, что она уже идёт. Взрыв поезда ускорил ход событий. В тот же день Галерия потребовала выдать отца. На это армерийцы ответили, что у правительства Монтрена нет легитимности. Ночью в Галерионе[1] сгорело армерийское посольство, после чего в страну вторглись союзники отца.

Дрожащими руками я пролистал последние номера. Положение сторонников Монтрена было очень шатким. Вчера вечером интервенты заняли Галерион, к утру крепость пала. Сам Монтрен отступил с войсками в горы на севере. Где его домочадцы, никто не знает.

Я молил бога, чтобы Эльза не пострадала. И её добрая мама. И все, с кем я познакомился в Ккрепости, потому что я их запомнил живыми. Не раздумывая, я бросился в кабинет отца, чтобы просить о милосердии.

— Месье Рестон-Фиац, вашего отца нет, — вежливо остановил меня дежурный офицер. — Вчера вечером он уехал на фронт.

 

***

Вернувшись к себе, я стал думать, что теперь делать. Эльзу надо найти, причём быстро, а то её арестуют. Не ровен час, она попадёт под пулю. При этой мысли мне стало страшно. А вдруг я опоздал?

Пока я пил кофе, у меня появился какой-никакой план.

— Господин капитан, у меня есть сообщение для отца, — сказал я дежурному.

— Что-то важное?

— Я тут вспомнил, что в крепости есть подземный ход, набитый бочками с порохами. Мне показывала его дочь Монтрена.

Чушь, конечно, но на капитана подействовало. Он стал белый, как стенка, вскочил и куда-то побежал.

Я сел на диван в приёмной, стараясь продумать подробности. Только бы меня не поймали на вранье!

Долго ждать не пришлось. В комнату влетела группа офицеров. Среди них был даже один генерал.

— Ну, показывай на плане, — сказал он. — Ты молодец, что забил тревогу! Если какая-нибудь сволочь там нахимичит, мало никому не покажется!

Видя их испуг, я чувствовал злорадство. Пусть нахимичит. Назло вам, уродам. Совести у вас ни на грош.

Я внимательно разглядывал план крепости. Он был очень подробный. Нашёл свою комнатку, квартиру Монтренов, школу, офицерский клуб.

— Не могу разобраться, — соврал я, чтобы потянуть время. — На чертеже всё кажется одинаковым.

Генерал не сдавался:

— Подумай ещё! Откуда вы заходили? Из дома? С улицы?

— Через подвал внизу какой-то лестницы. До неё долго шли по коридорам.

— В западном или восточном крыле?

— Не обратил внимания.

Крепость была древней, большой и хаотично застроенной. Непонятных построек было много. Поди тут найди подземный ход!

— У входа в подвал есть ориентиры? Какая-то решётка, особая кладка камней?

Вот привязался! Такой въедливый. Я почувствовал, как по спине бежит струйка пота.

— Не было там ничего особенного. Стенка как стенка. Дочь Монтрена что-то нажала, и открылся проход.

Генерал усмехнулся:

— Стена откатилась, что ли?

— Вроде того.

— Значит, в средневековых постройках. Западное крыло.

Чёрт! Своим необдуманным ответом я сильно сузил район поиска. Надо выкручиваться.

— Порох был вполне современный. Он не успел отсыреть.

— Откуда ты знаешь?

— Мы продырявили одну бочку. Я из любопытства пощупал. Там было сухо.

Генерал недоверчиво прищурился:

— Чем продырявили?

— Н-ножом, — пробормотал я, поздно осознав свою оплошность.

— Тебе позволили взять в руки нож?

Я кивнул.

— Слушай, а ты часом не врёшь?

Сделав над собой усилие, я выдержал его взгляд:

— Зачем мне это придумывать?

Генерал задумчиво почесал щёку:

— Например, от избытка воображения.

Обиженно фыркнув, я отвернулся.

— Вы спускались в подвал одни? — спросил дежурный капитан.

— Да, — не почуяв подвоха, подтвердил я.

— Она тебе доверяла. Значит, вы дружили?

Повисла напряжённая пауза. Все взгляды были устремлены на меня. Я почувствовал, что настал решающий момент.

— Я притворялся, что мы друзья. Пришлось, чтобы выжить.

Офицеры переглянулись.

— Хорошо, я свяжусь с твоим отцом, — помедлив, сказал генерал.

Через десять минут меня позвали к телефону.

— Камиль, это правда? — сквозь помехи на линии донёсся знакомый голос.

— Правда, — подтвердил я.

— Ладно, поищем сами. Ты ещё слишком слабый, чтобы ехать сюда. Тем более на дорогах небезопасно.

Отец положил трубку. Он так и не произнёс слово «война».

Допрос съел много энергии, я попросил подать обед, что обрадовало доктора. Я постарался поплотнее набить желудок. Если я сегодня поеду в крепость, силы мне точно понадобятся. А ещё хорошо бы раздобыть пистолет.

Это оказалось нереальным. Перед кабинетом отца всё время торчал дежурный. В конце концов мне пришлось удалиться, чтобы не вызывать подозрений. Ладно, посмотрю по обстоятельствам. Может, найду по дороге. Там, где идёт война, такое добро не редкость. Только бы отец меня вызвал! Иначе меня не выпустят — ни из резиденции, ни из страны.

К счастью, отец беспокоился и искал порох.

— Мы прочесали подвалы во всех укреплениях. Никаких потайных ходов нет, — сообщил он спустя три часа.

— Но я хорошо помню эти бочки!

Отец помолчал.

— Мы должны найти порох до ночи, — сказал он. — Даже если весь гарнизон крепости не будет спать, может начаться мятеж, если в подземном ходе кто-то прячется.

— Да, ход длинный, — подтвердил я деловито. — Там поместится уйма народу.

Отец не выдержал:

— Камиль, нам всё-таки нужна твоя помощь.

Опустив трубку на рычаг, я вздохнул с облегчением. Этот тур испытания я прошёл.

 

Глава пятая

 

Через полчаса мы летели по шоссе так, что дух захватывало. От мелькающих за окном картинок кружилась голова. На всех блокпостах нас незамедлительно пропускали. Что и говорить, иногда неплохо быть сыном диктатора.

Я сидел на заднем сиденье между допрашивавшим меня капитаном и лейтенантом. Рядом с водителем сидел другой лейтенант. Все они были молодыми и, конечно, спортивными. Попробуй от таких убежать!

Никакого плана действий у меня не было. Наверняка я знал только одно — мне нельзя попадать в крепость. Я не смогу показать отцу подземный ход и пороховой склад, которых нет. Как только отец поймёт, что я его обманул, он посадит меня под замок. Или схитрит и выпустит в город, чтобы проследить, куда я пойду. И тогда я сам выведу их на Эльзу.

Мы проехали границу. Военные предъявили документы, а потом и мой паспорт. Вот бы его забрать! Только как? Капитан спрятал паспорт в портфель.

По моим расчётам, до Галериона оставался час-полтора. Надо было срочно придумать план побега. Вспомнил варианты, которые я видел в кино. Вошёл в уборную кафе безбородым брюнетом — вышел рыжим бородачом. Пробрался в подъезд с двумя выходами. Вскочил в подвернувшееся такси. Ничего из этого не казалось реальным. У меня не было с собой ни грима, ни денег. На улицах неспокойно, значит, таксисты, скорее всего, не работают. А здание с двумя выходами надо сначала найти.

На всякий случай я прислушался к разговорам офицеров. Они все были армерийцами. Насколько хорошо они знали Галерион? Что, если я предложу срезать путь через Предместье?

Любой галериец знает, что в Предместье лучше не соваться. Это настоящий рай для бандитов и грабителей. Трудно сказать, чем может кончиться вылазка в этот район.

— Господин капитан, может, поедем через Предместье? — предложил я, когда лес у дороги сменился первыми домиками.

— Разве вы не в курсе, что это за место? — хмурясь, ответил он.

Ну вот, ещё одна идея не сработала.

Я уже начал думать, что моим планам не суждено сбыться, как на следующем блокпосту дежурный сказал:

— По шоссе дальше нельзя. Час назад неизвестные взорвали мост. Придётся ехать через Предместье.

Я с трудом скрыл улыбку. Боги услышали мои молитвы!

— Для обеспечения безопасности, — продолжил дежурный, — с вами отправятся два взвода бойцов.

Я мысленно чертыхнулся: иногда отец был чрезмерно заботлив.

Пропустив вперёд первый грузовик, мы свернули на просёлочную дорогу. Второй грузовик охранял нас с тыла. Я посмотрел на солдат в кузове. Они держали винтовки наизготовку и, похоже, в любую минуту ждали нападения.

Очень скоро колёса стали вязнуть в грязи. Дорога была вся в колдобинах, заполненных талым снегом. Вдоль дороги рос густой кустарник. Ветки были голыми, но за ними можно было спрятаться, если припасть к земле.

Часы показывали пять. Через час начнёт смеркаться. Надо любой ценой проскочить Предместье до темноты. Если завяжется перестрелка и мне удастся сбежать от охраны, я не хочу выбираться из этого ада ночью.

Вот из-за поворота показалась мельница на пологом холме, излучина замёрзшей реки, и я узнал знакомый по газетам пейзаж Предместья.

Мы выехали на открытую местность. Видимость была хорошей, но дорога шла не по прямой линии. Она огибала мельницу, уходя за холм, за которым могло скрываться всё что угодно.

Не доехав до мельницы метров пятьдесят, первый грузовик остановился. Выпрыгнув из него, солдаты выстроились в колонну с двух сторон от нашего автомобиля. Офицеры в машине сняли пистолеты с предохранителей. Мы продолжали ехать, но очень медленно.

Первый грузовик вырвался далеко вперёд. Стоило ему поравняться с мельницей, как из окошек на втором этаже полетели связки гранат. Грузовик вспыхнул, как спичка, и взорвался. Взрывная волна докатилась до нас. Когда земля под колёсами задрожала, ко мне вернулось подзабытое чувство дурноты. Я закрыл лицо руками, чтобы не видеть огонь. Уж очень он был ярким, бьющим в глаза.

Наш автомобиль резко затормозил. Капитан потянул меня за рукав:

— Выходи! Быстро!

Под прикрытием солдат, стрелявших по окнам мельницы, мы побежали ко второму грузовику, успевшему развернуться. Чьи-то сильные руки подняли меня в кузов. Через мгновение капитан оказался рядом со мной.

— Сядь на корточки! — приказал он мне. — Пригни голову!

Грузовик сорвался с места и поехал по бездорожью, нас мотало из стороны в сторону. Все ворчали и чертыхались. Ехать по подмёрзшим водомоинам было ужасно несмешно.

Лейтенанты из нашей машины и первый взвод остались позади. Я приподнялся, пытаясь увидеть, что с ними, но капитан тут же шлёпнул меня по затылку:

— Не высовывайся!

— Что с нашей машиной?

— Водитель вернётся на блокпост, сообщит о нападении. Нам пришлют подкрепление.

Минут десять мы отчаянно пробивались сквозь овраги, поросшие мелким кустарником. Все сидели на корточках, прижавшись к друг другу. Кто-нибудь из соседей постоянно на меня скатывался. На особенно неприятных спусках меня сдавливали с двух сторон, и я боялся, что меня вырвет.

Наконец впереди показался глубокий овраг. На его краю грузовик дёрнулся и откатился назад. Все, кто не удержался (и я в том числе), поехали на мягком месте к заднему борту. Капитан схватил меня за плечо, но это не помогло — мы стали скользить вместе. Я вцепился за ногу крепкого лейтенанта, упёршегося спиной в боковой борт. И тут машину подбросило: разогнавшись, водитель решил перемахнуть препятствие. Грузовик взлетел и, ударившись передними колёсами о дальний склон оврага, соскользнул вниз. Спасительная нога взмыла в воздух, подняв меня, как рычаг, и выбросила за борт, как катапульта. Я приземлился в глубокий сугроб на дне оврага, сжимая в руках чужой сапог. Рядом, один на другого, плюхнулись двое несчастных. Меня никто не придавил — повезло. Прислонившись к чахлому деревцу, я пытался унять головокружение.

Накренившись, грузовик лежал на дне оврага. Было ясно, что вытащить его нет никакой возможности. Из кабины выполз водитель с окровавленной головой и со стоном опустился на снег.

Все пытались понять, что теперь делать. Капитан достал карту, разложил на плащ-палатке. Меня это удивило. Прежде чем переть наобум по оврагам, он этого сделать не мог?

— Продолжаем движение в сторону города? — спросил кто-то за моей спиной.

Я оглянулся и, увидев односапожного лейтенанта, вернул ему сапог.

— Надо сначала понять, что за сволочь засела на мельнице, — возразил капитан. — Если не монтреновские головорезы, то кто?

Ответ пришёл с неожиданной стороны. С дальнего края оврага прокричали:

— Сами вы головорезы!

Все обернулись на звук. Нас держал под прицелом отряд разношёрстных людей, вооружённых винтовками и пистолетами.

— Разрешите представиться: Симон-фонарщик, друг угнетённых и каторжан, — выступил вперёд великан в длинном тёмном пальто. — С удовольствием вас, гнид, уничтожу.

После этих слов ополченцы достали гранаты.

— Подождите! — взмолился капитан. — С нами сын Рестон-Фиаца!

Кажется, главарь заинтересовался:

— Это который?

Чьи-то сильные руки приподняли меня. Похоже, моя охрана решила мною откупиться.

Я почувствовал, что друг угнетённых пристально меня разглядывает. Он стоял далеко, но ощущение было неприятным.

— Документы есть? — спросил он наконец.

Капитан кинул ему портфель. Один из приспешников поймал его на лету. В руках главаря мелькнул мой паспорт.

— Давайте его сюда, — приказал он.

Я испугался. Никогда раньше я не был так близко к расправе.

Двое солдат подхватили меня и передали бандитам. Без всяких церемоний те втащили меня наверх за плечи. Было больно, но сопротивляться я не решился. Если они начнут меня бить, то быстро войдут во вкус.

Как послушную куклу, меня поставили перед главарём. Я заметил, что глаза у него совершенно безумные. Страшно представить, какие пытки он может придумать. И чего мне сегодня не сиделось дома?

Неожиданно друг каторжан, осклабившись, протянул мне паспорт:

— Передай от меня привет папочке!

После этих слов он швырнул в овраг связку гранат. Дикое воинство последовало его примеру. Раздались взрывы, истошные крики и стоны. Я был близок к обмороку, но кто-то дал мне нешуточного пинка. Я упал на четвереньки на самом краю оврага, вцепился в какую-то ветку, пополз, вскочил, бросился наутёк, чувствуя, как на затылке шевелятся волосы. Видимо, слово главаря было законом: в меня не стреляли. Моя ценная для других шкурка была спасена.

Вскоре со стороны оврага послышался мощный взрыв. Похоже, рванул бензобак грузовика.

 

***

Потом началась ночь испытаний, бесконечная ночь. Я долго блуждал по оврагам, проваливаясь в грязь. Я настолько устал, что не обращал внимания на норы больших зверей. После встречи с бандитами никакие волки меня не пугали.

Куда нужно идти, я понимал плохо. Как ни странно, мне повезло — двигаясь наугад в темноте, я обогнул излучину реки, и оказался на холме со стороны города. Увидев внизу освещённую набережную, я было обрадовался, но тут заметил патрульных. Сунул руку в карман и похолодел — паспорта не было!

Без документов приходилось быть вдвойне осторожным – вдруг таких типов приравняли к мятежникам? Тогда моя вылазка в город может закончиться печально. После сегодняшних скитаний вид у меня был потрёпанный. Никто не поверит, что я просто иду по своим делам. Нужно побыстрее привести себя в порядок. Вот только где? По квартирам школьных приятелей меня будут искать. Кто ещё приютит меня без денег и документов?

Неожиданно в памяти всплыла картинка из детства. Мне шесть лет. В ботаническом саду я сбежал от гувернёра и, выскочив за ограду, юркнул в лавку с кроликами. Там я познакомился с Ульрихом. Увидев его улыбку, я почувствовал, что он очень добрый. Я поздоровался. В ответ он что-то промычал. Я не испугался, поняв, что он так разговаривает.

Оглядевшись тогда по сторонам, я увидел, что каморка уставлена клетками. Кролики смешно шевелили носами, зарывались в траву, утыкались мордочками в спину соседа, во время еды у них забавно дрожали уши. Зверьки были чёрными, белыми, серыми, рыжими и даже пятнистыми, чем напоминали котов. Особый восторг у меня вызвала крохотная золотистая крольчиха, существо из сказки. Ульрих дал мне её подержать. За всё детство я не ощущал большей радости, чем тогда, когда гладил этот пушистый комочек.

За этим занятием меня застал запыхавшийся гувернёр, влетевший в лавку.

«Хочу зайчика! Живого зайчика!» — донимал я домашних, но крольчонка мне так и не купили. Отец принёс роскошную энциклопедию про животных, я увидел редких рыб, и это меня отвлекло. Чудесное место с кроликами мне часто снилось.

Вернуться туда я смог через шесть лет, когда отец разрешил мне самому добираться до гимназии. Тогда я открыл для себя волнующий мир парков, цирковых балаганов, кондитерских, магазинчиков с хорошенькими продавщицами и в один прекрасный день вспомнил про кроличью лавку. Я отправился по знакомому маршруту, думая, что того, что я ищу, больше нет. Каково же было моё удивление, когда передо мной вырос ничуть не изменившийся кроличий домик. Ульрих не постарел ни на год. Он так же добродушно мычал. Он меня помнил! Стоило мне войти, как он показал мне на клетку, где сидело золотистое существо, как две капли воды похожее на предмет моих детских грёз. Я был растроган.

С тех пор я стал часто бывать в кроличьем домике. Я приносил Ульриху сладости, он им радовался, как ребёнок. Я мог часами чистить клетки, кормить зверьков. В этой каморке я ощущал то эмоциональное тепло, которого мне не хватало дома. Про визиты к Ульриху я никому не рассказывал.

Если и осталось место, которого не коснулась война, — это кроличий домик. Подождав, когда патруль скроется из виду, я спустился на набережную. Ботанический сад был отсюда недалеко. Надо было попасть на параллельную улочку, упиравшуюся в его забор. У воды было темнее, поэтому я перемахнул через парапет и пошёл по каменистому пляжу. От снега камни были скользкими, можно было оступиться и улететь в реку — хоть она и была скована льдом, падение с высоты не предвещало ничего хорошего. Выбора у меня не было. Если я не хотел попасться на глаза патрульным, это был единственный путь.

Спуск в переулок был уже близко, когда сзади кто-то закричал: «Стой!» Я побежал что есть силы и за поворотом успел перелезть через невысокий забор до того, как появились преследователи. Пришлось сидеть, пригнувшись, пока луч фонарика ощупывал улицу, пока не стихли удаляющиеся шаги. Хорошо, что особой настойчивостью патрульные не отличались.

В переулке было так тихо, что малейший звук отдавался эхом. Оно гнало меня вперёд, как и сырой холод. Убегая от банды фонарщика, я промочил сапоги и пальто и теперь сильно мёрз. Я мог думать только о том, как попасть в тепло.

Поплутав по переулкам возле Ботанического сада, я наконец вышел к лавке Ульриха и едва не вскрикнул от радости: сквозь ставни пробивался свет. Господи, неужели Ульрих дома?

Я дёрнул ручку. Дверь подалась. Она была не заперта.

Внутренний голос шепнул, что нельзя заходить в дом, открытый ночью, в городе, где идёт война. Но ночёвка на улице могла меня убить. Ещё немного, и у меня будет воспаление лёгких.

Я медленно открыл дверь, готовый к самому худшему.

Ульрих, сгорбившись, сидел за столом и ел какое-то варево.

Я радостно бросился к нему:

— Здравствуй, Ульрих!

Он посмотрел на меня исподлобья и недовольно засопел. Я не ожидал такого приёма. Что же произошло, что самый доверчивый человек на свете боится друзей?

Я стал искать взглядом кроликов и увидел, что вдоль стен валялись разбитые клетки.

— Тебя ограбили? У тебя были мародёры?

Ульрих что-то обиженно промычал.

Взглянув на его миску, я понял, что сильно проголодался. Ульрих настороженно перехватил мой взгляд. Долил себе из кастрюльки, мне не предложил.

Ну и чёрт с тобой! Обойдусь без твоей похлёбки!

Я зашёл в смежную комнатушку, не раздеваясь, бросился на кровать и моментально уснул.

 

***

Утром я проснулся от шума на улице: кажется, по переулку шёл большой отряд. С нарастающей тревогой я ждал, что они зайдут в дом. Ведь дверь не заперта. Наконец шаги стихли. Уф! На этот раз обошлось.

В тёплой комнатке хотелось спать дальше. Но Ульрих был мне не рад. Я решил, что лучше уйти, пока он не начал меня выгонять. Тогда мы останемся друзьями.

Я прокрался на цыпочках в лавку. Ульрих храпел в старом кресле в углу комнаты. Заметив на полке несколько морковок, я сунул одну в карман. Это будет моё пропитание.

Неочищенной морковкой я и позавтракал на скамейке ботанического сада. Это было ужасно невкусно, но хоть чуть-чуть приглушило голод. Я корил себя за то, что не догадался взять бутерброды. Я не представлял себе и сотой доли тех трудностей, которые ждали меня за стенами дворца.

В ботаническом саду было грязно. Сторожа и дворники здесь, похоже, повывелись. На дорожках лежали обрывки газет, пустые бутылки, окурки и прочий мусор. Революция уничтожила тот уютный мирок, в котором я жил.

Догрызая морковку, я ломал голову, с чего начать поиски. Где может скрываться такая особа, как Эльза Монтрен? Наверняка она сбежала от матери. В то, что она чинно и благородно села в присланный за ними автомобиль, я не верил. Эльза бунтарка и даже в самой опасной ситуации не захочет быть маминой дочкой. Но, как все девчонки, она побоится лезть в тёмный подвал. Скорее предпочтёт культурное место, закрытое на время боёв в городе.

Я стал вспоминать наши разговоры. Бочка! Музей истории! Если Эльзе некуда пойти, она может забраться туда. Наверняка в здании тепло, а в бочке можно ночевать, не попавшись никому на глаза. Я представил, как Эльза лежит там, свернувшись калачиком, будто Дюймовочка в чашечке цветка.

Надо было привести себя в божеский вид, и я наведался в оранжерею. Она тоже была разграблена, но кадка с водой там нашлась, и я смог почистить одежду и умыться. Как я ни искал, я не нашёл в горшках с землёй ничего съедобного.

Выбирая малолюдные переулки и дворы, я шёл к центру города. Если бы меня остановил патруль, я бы представился каким-нибудь мелким служащим. Например, так: я секретарь адвоката Камиль Арно, иду на работу. Документы по глупости вчера забыл в конторе. Пожалуйста, не арестовывайте! Патрон будет очень недоволен.

Хорошо, что щетина меня немного взрослила. Нужно было только сохранять спокойствие, ведь нервозность притягивает внимание.

На одном из перекрёстков продавец газет кричал во всё горло:

— Ужасная судьба Рестон-Фиаца! Овраг с обгоревшими трупами!

Эх, нет в кармане монетки, чтобы узнать собственную судьбу. А если серьёзно, не помешало бы выяснить, что известно следствию. Нашли ли они мой паспорт? Петляющие следы на снегу? Поймали ли фонарщика? Если меня признают погибшим, скрываться будет легче. Только без документов уехать я далеко не смогу.

Вот и музей, внешне почти нетронутый. На фасаде разбито только одно окно. И парадная, и служебная дверь наглухо заперты. На всякий случай я постучал, но никто не вышел. Эх, была не была, придётся лезть в окно. Интересно, если меня поймают за этим занятием, будут судить как вора или как мародёра?

Внимательно оглядев улицу, я дождался, пока медлительная беременная дама зайдёт в подъезд, убедился, что у окон нет любопытных старушек, помолился Вселенскому разуму, прыгнул на подоконник и перекатился в комнату. За спиной никто не закричал. В комнате никто не набросился с кулаками. Значит, манёвр удался.

Я попал в зал доисторических животных. Прямо передо мной висел причудливый завиток метрового аммонита. Под потолком красовался скелет птерозавра, у которого кто-то украл голову. Интересно, зачем? Чтобы продать вместо дырокола?

Крадучись, я переходил из зала в зал, поражаясь тому, как поредела экспозиция. Иногда на полу попадались глумливые надписи: «Здесь был трон», «Здесь стояла королевская кровать». Видимо, воры были с юмором.

Перед залом истории XVII века я задержал дыхание. Представил, что за порогом меня ждёт Эльза. Сидит, как Диоген, возле бочки, и, навёрстывая упущенное, читает учебник истории.

Только Эльзы нигде не было. Я не нашёл в зале следов чьего-либо присутствия. На поверхности бочки, на её постаменте, на других экспонатах, даже на кресле смотрителя лежал ровный слой пыли.

Хоть я знал, что так будет, но всё равно расстроился. Проходя мимо старинного зеркала, я спросил у своего отражения, что теперь делать. Обойти все пустующие библиотеки, музеи, школы и театры? Одному мне это не под силу. Раздобыть адресную книгу? Вдруг у Эльзы есть родственники и они не сбежали из города? Это казалось ещё менее вероятным.

Что, если я не найду Эльзу? Чем тогда буду заниматься? Не могу же я вернуться к папочке!

Я уже собрался идти к выходу, как вдруг в зеркале возникло какое-то движение. За моей спиной пошевелилась одна из восковых ведьм, едущая на казнь.  Вздрогнув, я обернулся.

Из телеги выпрыгнула Эльза, замотанная в длинный белый балахон, хищно улыбнулась:

— Что, стр-рашно?

 

Глава шестая

 

Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Если бы Эльза не улыбалась так нахально, я бы подумал, что это галлюцинация. А так сразу видно: ведьмочка жива.

Эльза похудела. Лицо осунулось, зелёные глаза горели кошачьим огнём, волосы свисали слежавшимися жгутами. Видимо, ей пришлось несладко.

— Как ты меня нашёл? — спросила Эльза, приблизившись. При желании я мог её коснуться.

— Пароль — бочка, — улыбнулся я.

Эльза сердито топнула ногой:

— Думаешь, я предсказуемая?

— Думаю, здесь опасно.

— Я ночую в чучеле бегемота.

– Да хоть в слоне. Они ищут тебя.

— Тебе не всё равно? — спросила Эльза, вглядываясь в меня.

— Как видишь, нет.

— Ах да, ты же у нас такой благородный!

— Перестань издеваться! — рассердился я.

Ну вот, первая перепалка состоялась. А чего я ждал? Разве с Эльзой можно общаться по-другому?

Сев на постамент бочки, я стал себе внушать, что я спокоен, как гора. Как ни странно, Эльза без всяких фокусов села рядом.

— Почему ты осталась?

— Взять и уехать с мамочкой?

— Что в этом плохого?

— За границей меня бы заперли в каком-нибудь пансионе.

Я задумался над её словами. Взаперти и я бы жить не хотел.

— Я тоже сбежал из дома, — признался я.

— Вот придурок! — сказала Эльза восторженно. — А как же твой папочка? — поспешила добавить она.

— Не хочу иметь с ним ничего общего.

— Так не бывает. Ты или с этими, или с теми.

— Я сам за себя.

Эльза состроила недоверчивую гримасу. Наклонившись к её лицу, я прошептал:

— За мной должок.

С деланным недовольством Эльза отстранилась:

— У тебя колючая морда.

Сделать физиономию располагающей к поцелуям не представлялось возможным. Бритвенные приборы средневековых цирюльников не подошли: они были какие-то непонятные, тупые и ржавые. Повертев их в руках, я решил не рисковать. Ладно, это сейчас не главное. Когда выберемся отсюда, поцелуев будет сколько угодно.

Понаблюдав за моими мучениями, Эльза сказала:

— Бритва есть наверху, в квартире директора.

Я рассердился:

— Что же ты раньше молчала?

Эльза улыбнулась:

— Мне было интересно, сможешь ли ты побриться скребком древнего человека.

— А расчёсываться вилами ты не пробовала?

Эльза пожала плечами:

— Я умею расчёсываться пистолетом. Показать?

— Нет, спасибочки, пошли лучше наверх.

В брошенной квартире директора всё было перевёрнуто вверх дном, но запасы воды нашлись. Уединившись в ванной, я попытался освежиться. Поливать себя ледяной водой в нетопленой комнате было ужасно, но уж очень хотелось предстать перед Эльзой в лучшем виде.

Я заканчивал эти самоистязания, когда за дверью Эльза сказала:

— Там, внизу, был какой-то шум. Кажется, к нам лезут воры.

Не раздумывая, я вылетел из ванной в одних кальсонах. Эльза хихикнула.

— Идиотская шутка! — сказал я, притворившись сердитым.

Эльза ощупала взглядом моё тело. Это было своего рода знакомство.

Я вернулся в ванную и попытался побриться. Это была настоящая пытка. От волнения руки дрожали, и я порезался в трёх местах.

 

***

— Ну теперь ты не похож на бродягу, — похвалила Эльза. — Можем выбраться в город.

— Днём? Вдвоём? — испугался я.

— Я могу сама сходить в булочную.

— Ну уж нет!

Кажется, этот возглас выдал мои чувства. Я невольно признался в чём-то большем, чем просто желание поцелуя. Эльза с интересом посмотрела на меня.

Через служебный ход мы выбрались в переулок. Шли прогулочным шагом, ни от кого не скрываясь. Просто парень и девушка, вне времени и обстоятельств. Редкие прохожие бросали на нас удивлённые взгляды: для кого-то и война – не война.

В лавочке на углу Эльза купила свежую, ароматную булку. Я еле сдержался, чтобы не отломить кусочек. Раньше я не думал, что хлеб — это еда.

На обратном пути удалось перехватить торговца газетами. Мне показалось, что старичок посмотрел на меня с подозрением. Или у меня началась паранойя?

— Вам какую?

С нарастающим беспокойством я читал заголовки: «Жив ли младший Рестон-Фиац?», «Где прячется Поль Монтрен?», «С бандой Фонарщика покончено».

Эльза заметила мою нервозность.

— «Вестник» и «Трибуну», — скомандовала она.

Едва зайдя в музей, мы набросились на хлеб и газеты. Я читал с набитым ртом и чуть не подавился, наткнувшись на интервью с отцом. Оказалось, он осмотрел все трупы в овраге и не нашёл никого, похожего на меня. Возле оврага лежал и мой втоптанный в грязь паспорт. Это тоже позволяло надеяться, что я выжил. За информацию о моём местонахождении отец обещал большое вознаграждение.

Вспомнив настороженный взгляд старичка, я воскликнул:

— Эльза, нам нельзя здесь оставаться!

— Моя голова стоит не меньше твоей, — с довольным видом ответила она. Потом добавила, улыбаясь: — Надо скопить деньжат. Давай получим вознаграждение друг за друга!

Я легонько шлёпнул её по щеке. Она ответила тем же. Толкнув чуть сильнее, я опрокинул Эльзу на диван и замер, испугавшись продолжения. Если я поцелую Эльзу, я не смогу остановиться.

Похоже, Эльзу забавляло моё смущение.

— И что дальше? — спросила она насмешливо.

— Давай не будем торопиться.

— Почему? — самым невинным тоном спросила она.

— Ну не на грязном же диване среди какого-то мусора. Вот вырвемся за границу, поедем на море…

Эльза засмеялась:

— Ты ещё дай обет сначала построить город.

Ладно, сама раззадорила. Я попытался стянуть с неё пальто.

— Ой, здесь холодно! — сказала Эльза. — Нырнём в бегемота!

В бегемоте было тесно, хотя, конечно, тепло. Моя голова и локти упирались в рёбра металлического каркаса. Бегемот пах шкурой, пылью и какими-то химикатами. Не сдержавшись, я проворчал:

— Только идиот может утратить невинность в таком месте.

Эльза добавила:

— И так глупо в этом признаться.

 

***

Время в бегемоте не ощущалось. Я забылся, уткнувшись Эльзе в волосы. Пусть в газетах пишут, что я умер. Я самый счастливый покойник на свете!

— Ну-ка, не спать! — приказала Эльза. — Я машинист паровоза, ты кочегар. Надо крутить колёса!

Возможно, наш паровоз ещё долго летел бы вперёд, но тут вернулся директор музея. Сиди мы тихо, как мыши, он бы, наверное, ничего не заметил. Но бегемот танцевал и смеялся разными голосами. Особенно заливистым был девичий, улетавший серебристыми искорками к высокому потолку.

Такого безобразия учёный муж не ожидал. Он подкрался с тыла, ухватился за толстый кожаный хвостик, приподнял шкуру и увидел мой фиолетовый зад. Это настолько поразило старика, что он заорал:

— А ну пошли вон, негодяи! Вон! Во-о-о-о-он!

Мы выкатились из-под бегемотьего хвоста, будто его детёныши. Подыхая от смеха, я напялил один свой, один Эльзин сапог. Пришлось стягивать. Если бы отец об этом узнал! Я представил себе выражение его лица и снова захохотал.

Пыхтя от негодования, директор вытолкал нас за дверь. Бедный старик! Если бы он только знал, сколько мог заработать!

Выскочив из переулка, мы побежали как ошпаренные. Перевели дух в какой-то подворотне. К счастью, мы были здесь одни.

— Как ты должна была попасть за границу?

— Есть знакомый отца, многим ему обязанный, — равнодушно сказала Эльза, будто я спросил её про булочника. — Но к нему лучше вечером. Днём он работает на вас.

— Какой трудолюбивый! — проворчал я. Двойные агенты мне были не по душе.

— Не всё ли равно, что он делает, если он нам поможет?

— Тоже верно, — согласился я. — Правда, есть небольшая проблемка: он может продать меня, причём дважды.

— Огюстен предан нашей семье. Отец спас его от расстрела.

— Не особенно убедительный аргумент по нынешним временам.

Эльза пожала плечами. Я обнял её. Так, прижавшись друг к другу, мы дожидались наступления сумерек.

 

***

Мы поднялись на четвёртый этаж вполне обычного дома и позвонили в дверь. Она выглядела неряшливо и убого: лак потрескался и свисал грязными чешуйками. Никогда бы не подумал, что в такой квартире может жить профессиональный разведчик.

Огюстен долго не открывал, разглядывая нас в глазок. Мне показалось, я слышал щелчок затвора.

Шёпотом я спросил у Эльзы:

— Пистолет у тебя с собой?

— Ну естественно, — ответила она весело. — Папочка приучил носить с колыбели.

Наконец дверь приоткрылась, Огюстен жестом пригласил нас войти. Это был худощавый блондин лет сорока, нервный и взъерошенный.

— Мадемуазель Монтрен! — воскликнул он, когда мы зашли в квартиру. Потом перевёл взгляд на меня.

— Камиль Рестон-Фиац, — представился я.

Огюстен побледнел.

— Мы женаты, — улыбнувшись, сказала Эльза.

Огюстен стал ещё бледнее. Славное дельце свалилось на его голову!

— Как это возможно? — спросил он, оправившись от шока.

— Огюстен, мы всё вам расскажем, — мило улыбнулась Эльза. — Но сначала, пожалуйста, дайте нам поесть. Мы умираем с голоду.

 

***

Хотя гости у него были очень прожорливые, Огюстен терпеливо ждал, когда они перестанут жевать. Это случилось не раньше, чем мы умяли гору бутербродов и выдули содержимое большого пузатого кофейника. Оставшийся на блюде хлебец с ветчиной в меня уже не лез, и я любовно погладил его взглядом.

— Месье Рестон-Фиац, — начал Огюстен мягко, — в вашей ситуации разумнее вернуться к отцу. Ваши чувства к мадемуазель Монтрен, безусловно, заслуживают уважения, но для женитьбы время совершенно не то. Подождите ещё годик-два. Может, к этому времени ваши родители растеряют воинственный пыл и создадут коалицию.

— Вы ведь сами в это не верите, — сказал я.

— Да, не верю. Как и не представляю, чем могу вам помочь.

— Переправьте нас за границу, — попросила Эльза.

— Вас одну — с удовольствием. Ваша матушка места себе не находит. А вот вы, Камиль, чем планируете заниматься в эмиграции? У вас есть собственные средства? Думаю, я окажу вам медвежью услугу, позволив натворить глупостей.

— Я найду работу. Если у меня будет другой паспорт…

— Лишающий вас всех привилегий…

Эльза нетерпеливо топнула ногой:

— Огюстен, одна я никуда не поеду!

Помолчав, Огюстен сказал:

— Хорошо, я вам помогу, но с одним условием: вы будете во всём мне подчиняться. Никакие другие варианты меня не устраивают.

Эльза нахмурилась.

— Мы согласны, — поспешил сказать я.

Огюстен добавил:

— В случае вашего неповиновения, мадемуазель Монтрен, мои обязательства перед вами аннулируются. В ваших интересах, месье Рестон-Фиац, чтобы этого не случилось.

— Не случится.

Дёрнув плечом, Эльза вышла из кухни. Я хотел последовать за ней, но Огюстен меня остановил.

— Буду вам весьма признателен, Камиль, если вы переночуете здесь, — вежливо, но твёрдо сказал он, показав на диван, на котором я сидел.

 

***

Утром Огюстен ушёл на целый день, дав мне кучу наставлений.

— Вас здесь нет. Ясно? Если Эльзу схватят, она станет заложницей. Вы же помните, Камиль, каково это?

Опустив глаза, я кивнул.

— Так что давайте без шума! К окнам не подходить. Если позвонят в дверь, не обращайте внимания. Вечером я открою своим ключом.

От его тревожности у меня испортилось настроение. Я, конечно, понимал, что Огюстен прав — сейчас не время для веселья, но прислушиваться к каждому шороху не хотелось. В соседней комнате спит чудесная девушка, которая станет моей женой. Я хочу, чтобы у нас был незабываемый день. Почему я должен думать о каких-то неприятностях?

Эльза проспала до полудня. К её пробуждению я успел немного освоить кулинарную книгу. Манная каша получилась с комочками, но я измельчил их ножом и остался доволен своей изобретательностью. Омлет слегка подгорел, но был вполне съедобен. Если учесть, что я готовил впервые, я был супер-повар.

Увидев накрытый стол, Эльза вытаращила глаза.

— Аристократов учат готовить?

— Не называй меня так.

Притянув меня к себе, она игриво спросила:

—  А как тебя называть?

— Пока не знаю. Вечером Огюстен принесёт новые паспорта.

Как нетрудно догадаться, весь этот день мы провели в постели. Мы придумали любовную игру: кто издаст хоть звук, должен поцеловать другого сто раз, двигаясь сверху вниз по кругу. На восьмом десятке никто не выдерживал: оказалось, молчать было невозможно.

Вечером Огюстен нарочито долго снимал пальто в коридоре, соблюдая декорум. В этом не было необходимости: мы колдовали на кухне, пытаясь приготовить кусок замороженного мяса. К концу дня на нас напал зверский аппетит. Даже после вымачивания в кипятке говядина была по-прежнему жёсткой. Я отчаянно пытался размягчить её молотком.

— Вот она, настоящая морда эксплуататора, — сказала Эльза вошедшему Огюстену.

Физиономия у меня правда была в тот момент не очень: кровавые ошмётки попали на нос.

Огюстен недовольно поморщился:

— И давно вы развлекаетесь с молотком?

— Мы хотели приготовить вам ужин, — попытался оправдаться я.

Его это не впечатлило.

— Сворачивайте готовку, — устало сказал Огюстен. — Я принёс сыр и колбасу.

 

***

Пока мы ужинали, Огюстен изложил план действий:

— Выезжаем на рассвете. Камиль, не мыть голову и не бриться. Вы пойманный дезертир Жюль Блино.

— Вот так имечко! — воскликнула Эльза.

Огюстен улыбнулся:

— А вы, мадемуазель, артистка столичного кабачка Нелли Ведерска.

Потом Огюстен дал мне солдатскую форму армерийцев, попросил сделать серьёзное лицо и сфотографировал на фоне белой стены в кабинете. Эльзе досталось легкомысленное цветастое платьице. Когда она села на стул, платьице стало совсем коротким. Хоть мне это не нравилось, пришлось смириться. Певичка из кафешантана не может быть скромницей.

Огюстен закрылся в ванной, проявляя снимки. Ночью он куда-то ушёл. Волнуясь перед поездкой, я долго не мог уснуть.

Мне показалось, что меня сразу разбудили. У кровати стоял Огюстен в военной форме, он принёс готовые документы: солдатскую книжку для меня, паспорт для Эльзы.

В сотый раз я повторял легенду. Не забыть бы, о Господи, Жюль Блино! Родился в 1907 году в провинции на севере. Третья рота шестого пехотного полка.

На всякий случай я спросил:

— Этот полк существует?

— Конечно. Как и твой дезертир. Пока не пойман.

— Вдруг это случится сегодня?

Огюстен усмехнулся:

— Вот уж не думаю, что его понесёт в часть, где его ждёт трибунал. Давай не расклеивайся! И надень армейские кальсоны: вдруг пограничникам придёт в голову тебя обыскать.

Как и договаривались, я влез в видавшую виды форму, не побрился, не почистил зубы. Благоухать арестанту было ни к чему.

Я разглядывал своё отражение в зеркале, когда Огюстен, подкравшись сзади, провёл по моим волосам губкой, пропитанной маслом: видимо, моя сутки немытая голова была недостаточно хороша. Эльзе, напротив, он помог уложить волосы, накрасить ресницы и губы. Она сразу стала казаться старше и соблазнительнее. Чего только не умеют разведчики!

— Так, ребятки, в машине ни слова, — сказал Огюстен перед выходом. — Военные, которые с нами едут, настоящие.

— Как это возможно? — удивился я.

— Они думают, что помогают выехать своим агентам. Кстати, по документам вам девятнадцать. Советую вести себя соответствующе.

После этого он надел на меня наручники и повёл к выходу, грубовато подталкивая в спину.

 

***

Армейский автомобиль ждал нас у крыльца. Солдат-водитель и лейтенант не обратили на нас ни малейшего внимания. Огюстен посадил нас на заднее сиденье — Эльзу с краю, меня посередине, рядом с собой. Я попытался найти удобное положение для рук — в наручниках это было непросто.

Очень скоро Эльзе стало скучно. Она начала строить глазки водителю. Тот удивлённо поглядел на неё в зеркало. Я разозлился и толкнул её коленом. Эльза захихикала. Огюстен ткнул меня кулаком в бок. Эльза засмеялась громче. Лейтенант обернулся, Эльза переключилась на него. Всё повторилось по второму кругу. Не выдержав, Огюстен перегнулся через меня и схватил Эльзу за ворот платья:

— Ведите себя прилично, мадемуазель Ведерска!

Своим поведением Эльза могла нас выдать. Но военным, похоже, было всё равно, везут они беглых или клоунов. Очевидно, им хорошо заплатили.

На границе с Армерией[2] я встревожился по-настоящему: на стене будки, за спиной дежурного офицера, висела моя фотография. Правда, довольно старая.

Скользнув по мне взглядом, пограничник заинтересовался наручниками.

— Дезертир?

— Он самый, — сказал Огюстен. — Пока его товарищи воевали, миловался с девчонкой. Нелька, — он кивнул в сторону Эльзы, — сдаёт их по сотне за штучку. Уже, наверно, скопила капиталец.

Подыграв ему, Эльза нагло улыбнулась.

— И что, теперь трибунал? — спросил пограничник.

— Да, шлёпнем перед строем, чтобы другим неповадно было.

Покосившись на жуткую Нельку, пограничник вернул нам документы и поднял шлагбаум.

У меня было странное чувство, будто я раздвоился. Фотография провожала меня взглядом. Прежний я боялся будущего. В то же время рождалось моё новое естество.

 

Глава седьмая

 

Превращения начались. На следующее утро из ворот приграничной виллы выехали месье и мадам Вейжон. Девятнадцати лет, новобрачные. Правда, они пропустили собственную свадьбу. Но это было неважно: главное, теперь у них были новые, французские паспорта.

Я смотрел на щеголяющего пышными усами Огюстена, который вёл машину. Заподозрить в нём военного или разведчика было трудно. Интересно, умел ли так перевоплощаться Густав? От воспоминаний о нём мне сразу стало грустно. А вот отца было ни капли не жаль. Пусть поищет меня, помучается. Может, хоть чуть-чуть подобреет. Если бы я для него что-то значил, он бы не допустил, чтобы я оказался во дворце во время штурма, чтобы стал заложником, чтобы попал под взрыв. Для этого не надо быть великим стратегом – нужно просто быть нормальным отцом. Но как раз на это он не способен. Если бы после моего возвращения из плена мы поговорили по душам, я бы простил ему всё, даже предательство и убийство. Но после всего, что я пережил, он не счёл возможным со мной откровенничать.

— Что-то не так? — спросил Огюстен, взглянув на меня в зеркало. — Камиль, ты не хочешь вернуться?

Эльза тоже с любопытством на меня глазела.

— Нет, всё нормально. Просто, я думаю, в Париже мы остаться не сможем. Там мы будем у всех на виду.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Огюстен. — Отец будет искать тебя по всей Европе. Придётся уехать подальше.

Я представил себя плывущим на край земли на пароходе и почему-то этому обрадовался. Мне захотелось начать всё сначала за океаном в какой-нибудь экзотической стране, где меня никто не знает. Поэтому в ближайшем киоске я купил деловой еженедельник — вдруг подвернётся подходящая вакансия?

— Автомобильной компании Форда требуется торговый представитель в Гондурасе. Опыт работы не обязателен, – прочитал я вслух, когда мы завтракали в придорожном кафе.

— Гондурас — это где? — с любопытством спросила Эльза.

— На пуповине между двумя Америками, — просветил её Огюстен.   

Эльза засмеялась. Слово «пуповина» показалось ей забавным.

— У них там каждый год революция, — торопливо добавил он.

В глазах Эльзы загорелась искорка.

— Я бы поехала!

— Дело ваше, молодые люди. Но сначала я доставлю вас к мадам Монтрен.

— Можно всё-таки заглянуть на собеседование?

Огюстен удивился:

— Куда ты так торопишься?

— Хочу предстать перед мадам Монтрен человеком, у которого есть работа.

 

***

Через два часа я сидел в небольшой конторе напротив сутулого человечка. Кажется, он был удивлён, что на объявление кто-то откликнулся.

— Должен вас предупредить, молодой человек, — сказал он, поправляя очки, — предыдущего торгового представителя застрелили бандиты. Днём, на людной площади.

Я пожал плечами: стрельбой меня точно не удивишь.

— А его предшественник исчез в неизвестном направлении.

Мне стало весело. Надо же, прямо как я!

Растерянно поморгав, человечек спросил:

— У вас что, проблемы с законом?

— Да! И у жены тоже.

Некоторое время человечек молчал, видимо, переваривая информацию.

— Когда вы готовы приступить к обязанностям?

— Чем скорее, тем лучше.

Видя, что отговорить меня не получится, человечек быстро оформил документы и заказал два билета на ближайший пароход.

 

***

Узнав о наших планах, мадам Монтрен пришла в ужас:

— Что за фантазия, Камиль? Какой ещё Гондурас?

— В Париже нас быстро найдут, — сказал я, отводя взгляд.

— Мы уедем в провинцию. 

— И будем жить в какой-то непролазной дыре? Ну уж нет! — воскликнула Эльза.

— А Гондурас что, не дыра? — ввернул Огюстен. — Там беспорядки, бандитизм и чёрт знает что ещё. Вы там загнётесь в два счёта!

— Послушайте, мадам Монтрен, послушайте, Огюстен, — начал я, — если мы не уедем, мы не будем счастливы. Нас опять втянут в политику. А Гондурас далеко. 

— Думаете, там нет газет? — усмехнулся Огюстен.

Повисла тяжёлая пауза. Мадам Монтрен молчала, скрестив руки на груди. Огюстен, как изваяние, замер в кресле. Кажется, мои слова их не убедили.

Неожиданно мадам Монтрен подошла к Эльзе и тихо спросила:

— А как же я? 

— Не волнуйся, мама, ты недолго будешь одна. Скоро мы пришлём тебе ребёночка.

Я смутился. В мирной обстановке наши отношения казались скороспелыми.

— Можно подумать, детей присылают по почте, — вздохнула мадам Монтрен.

К этому разговору мы больше не возвращались. Похоже, взрослые поняли, что это бесполезно. Оставшееся до отъезда время мы провели в бульварном тире. Эльза учила меня стрелять. Выяснилось, что у меня толковая жена. Она деловито обращалась с винтовкой и пистолетом, объясняла, как правильно держать оружие, как целиться, из какого положения, с какими премудростями. На следующий день я попадал в десятку.

Выяснив, что в Гондурасе говорят на испанском, я купил самоучитель. Язык мне понравился: в отличие от латыни, в нём не было падежей. Вот и славно! Будет чем заняться на пароходе!

Огюстен и Мадам Монтрен приехали нас провожать. Мы долго махали им на прощание. Интересно, мне показалось, что он поправил ей прядь волос, выбившуюся из-под шляпы, или это была другая пара?

 

***

Путешествие прошло гладко, насколько это возможно с Эльзой. Если её кто-то заинтересовал, она не могла пройти мимо. Стрельнуть сигаретку у апаша на нижней палубе, вроде бы ненарочно толкнуть смуглого человека со сросшимися бровями, разлить кофе на стол карточным шулерам — всё это было в её репертуаре. Стоит ли удивляться, что ночью кто-то проник в нашу каюту и поджёг матрас, искупал в нечистотах обувь, завернул тухлую рыбу в одеяло?

Или ещё случай. Я сидел в каюте, учил испанский. Прибежала взволнованная Эльза:

— Я завербовалась!

— Куда? Зачем?

Она пожала плечами:

— Я особо не выясняла.

— Что за идиотские развлечения? — рассердился я. — Не хватало нам ещё прослыть шпионами!

К счастью, вербовщик растворился в воздухе, узнав, что у Эльзы есть муж. Видимо, она попалась на удочку донжуана.

Иногда мне казалось, что я поспешил с женитьбой, но я не умел долго сердиться. Эльза знала, как заслужить прощение. Даже если мы днём не разговаривали, разругавшись в пух и прах, все обиды исчезали с приходом ночи.

 

***

В конце марта мы прибыли в портовый город Пуэрто-Кортес на побережье Карибского моря. Стояла адская жара, отовсюду пахло рыбой. Мой испанский никто не понимал. Хорошо, что на причале нас встретил молодой американский военный по фамилии Обер, подрабатывавший в компании Форда. Ему телеграфировали из парижской конторы.

— Какого чёрта вас занесло в Гондурас? — спросил Обер по-французски вместо приветствия. Он говорил без малейшего акцента. Позже я узнал, что он из Нового Орлеана.

От жары я плохо соображал. Пока я думал, что бы соврать, Эльза меня выручила:

— Камиль не хотел идти в армию.

Американец захохотал во всё горло:

— Думаю, в армии было бы безопаснее.

Зашвырнув чемоданы в машину, Обер сказал:

— Вы должны знать: троих сотрудников фирмы я похоронил лично.

— А сколько их было? — поинтересовался я, садясь в салон. Сейчас это казалось важным. 

— На моей памяти восемь, — спокойно ответил Обер, заводя машину. — Четверо проявили благоразумие: уехали вместе с американскими войсками, ещё один запропастился куда-то. Когда отсюда уходят военные, начинается чехарда. Власть захватывают всевозможные бандиты. Они грабят и убивают тех, кто не спрятался за стенами плантаций или на железной дороге. Там свой гарнизон. Находиться в других частях города я бы никому не советовал.

— Как же тогда продавать автомобили? — спросил я в растерянности.

Обер улыбнулся:

— Ну, постарайся. Собственно, ничего, кроме пары развалюх, в выставочном зале мы тут не держим. Чем приманивать бандитов, проще доставить машину по каталогу, если кто-то решит сделать заказ.

— Милая работёнка, — проворчал я.

— Не отчаивайтесь. У вас будет домик на банановой плантации. Пока в городке спокойно, будете разъезжать с каталогом по окрестностям, показывать его мало-мальски приличным людям. А как начнётся заварушка, никуда не высовывайтесь. Вас защитит местный гарнизон.

Эльза зевнула:

— Это скучно.

— А вы ехали за приключениями? — удивился Обер. — Не волнуйтесь, они будут в избытке. Между прочим, серьёзно предупреждаю: молодых женщин здесь часто похищают, особенно если они не местные.

Такое количество странных историй утомило мой мозг.

— В общем, я понял: жить здесь — одно удовольствие, — пробормотал я, засыпая.

 

***

Мы поселились в домике в банановом раю и первое время были вполне счастливы. Пока не утратили новизну рассветы на берегу моря, поездки по живописным окрестностям, местный колорит и тропические фрукты, мы чувствовали себя туристами. Но на красивую жизнь нужны деньги. Зарплата торгового представителя была невелика, заработок рос за счёт процентов от сделок. Поскольку опыта да и каких-то особых талантов бизнесмена у меня не было, дела шли туго. Я не умел находить подход к клиентам и, если честно, не особо хотел: местные толстосумы, с которыми я попробовал завязать знакомство, показались мне капризными и высокомерными. По долгу службы я посещал все местные празднества и приёмы, открытые для публики, и, пока Эльза веселилась, искал в толпе новые лица. И наконец у меня получилось. Моим первым покупателем стал отпрыск кофейного плантатора, который разбил родительскую машину, пока отец был в отъезде, и хотел скрыть следы преступления. 

На работе я сильно уставал, и это не могло не сказаться на отношениях с Эльзой. Проведя целый день в разъездах на жаре, я не хотел приключений, и все попытки Эльзы куда-нибудь меня вытянуть заканчивались походом на пляж, где я вмиг засыпал, стоило мне принять горизонтальное положение. Эльза часто упрекала меня в невнимательности. Меня это задевало. Хотелось ответить, что я кручусь как белка в колесе ради неё, но я сдерживался — с некоторых пор я начал подозревать, что Эльза беременна.

Её тошнило теперь каждый день и, хоть она и отшучивалась, что переела бананов, я стал готовиться к неизбежному. Расспросив многодетную индианку, которая убирала нашу контору, я примерно понял, как определить срок беременности, и решил, что во всём виноват бегемот. Выходило, что рожать Эльзе в конце осени. Ситуацию осложняло то, что в городке не было хорошего женского врача, роды принимали повитухи. Раньше здесь практиковал опытный доктор, но его убила банда морфинистов – среди местных головорезов попадались и такие. Нового врача ждали из столицы уже полгода, а он всё никак не приезжал. Так что зажиточные дамы ездили рожать туда.

Я посмотрел по карте. До Тегусигальпы путь был неблизкий. Поговаривали, дорога кишела бандитами. К тому же осенью будет в разгаре сезон дождей. Как мы эту поездку переживём?

— Значит, в ноябре? — уточнил Обер, к которому я обратился за помощью. — В это время грязюка здесь непролазная, но не переживай, доктора я раздобуду!

Нужно ли говорить, что я не разделял его оптимизма? Моё появление на свет стоило жизни матери, хотя за её жизнь боролись светила медицины. Справятся ли здешние эскулапы, если что-то пойдёт не так?

На всякий случай я купил у букиниста книги убитого врача. Все они были на испанском. Акушерские инструменты на рисунках выглядели пугающе — как орудия пыток из застенка инквизиции. Хоть испанский и похож на французский, понятно было не всё: текст пестрел медицинскими терминами.

Если бы полгода назад мне сказали, что я буду учить испанский по учебнику гинекологии в лачуге среди банановых рощ, я бы от души посмеялся. Тогда у меня было чувство, что моя жизнь расписана на годы вперёд. А теперь я жил в другой стране, в другой части света, с другим паспортом, говорил на другом языке.  Правда, я не стал от этого счастливее. Но, может, ещё успею?

С каждым днём в это верилось всё меньше: Эльза отдалялась от меня. Пока я работал, она была предоставлена сама себе и часто бродила в одиночестве по окрестностям. Наши отношения утратили новизну и пикантность, и что с этим делать, я не знал.

Однажды, проснувшись, я обнаружил, что она куда-то уехала. По следам шин на песчаной дороге я вышел к небольшой бухте. Как ни в чём не бывало Эльза гуляла по берегу.

— А если бы на тебя напали бандиты?!— закричал я, схватив её за руку.

— Какой же ты зануда! — воскликнула Эльза, вырываясь. Похоже, я порядком ей надоел.

Научив меня премудростям торговли, Обер до осени уехал в Штаты, где он служил армейским механиком, и я почувствовал, что остался со всеми проблемами один на один. Это было непростое время: излить душу было некому, а если я хотел пообщаться с Обером, приходилось отправлять ему телеграмму.

 

***

В середине июля Эльза получила письмо от матери. По тому, как упрямо она отмалчивалась, я понял: что-то произошло. Если бы она только мне доверилась! Но Эльза не хотела, чтобы к ней лезли с расспросами.

Утром Эльза села в машину и уехала. Я не пытался её остановить: пусть едет, если ей нужно побыть в одиночестве. Но прошло три часа, пять, а Эльзы всё не было. Тогда я отправился её искать. Судя по следам шин на песчаной дороге, Эльза уехала вглубь страны. Одна. Беременная. На моём служебном автомобиле. Я долго стоял у дороги, пытаясь осознать произошедшее. Если Эльза ушла от меня, почему она ничего не объяснила?

Я бросился искать письмо мадам Монтрен и наконец нашёл его под скатертью. Оказалось, месяц назад её мужа выследили и расстреляли без суда и следствия. Это неуважение оскорбило мадам Монтрен: отец расправился со своим политическим противником так, будто не считал его сколько-нибудь значимым человеком.

Страшная новость меня не удивила: что-то похожее рано или поздно должно было случиться. Тяжело было примириться с другим: я понял, что Эльза не вернётся. Я бы тоже не смог такое простить.

Гондурас надоел мне до чёртиков, но сбежать, как вор, я не мог. Нужно было сначала расплатиться за служебную машину. И я, как в болото, погрузился в работу.

 

***

К счастью, в долговое рабство я не попал: в конце ноября случилось неожиданное. На закате я брёл домой, изрядно измотанный, когда на пустынную улицу, ведущую к банановой плантации, въехал кортеж из четырёх машин. Это могли быть только бандиты. Спрятаться от них было некуда. Перерезав мне путь, они остановились. Я смотрел на бородатого бугая за рулём первого автомобиля, ожидая каких-нибудь насильственных действий, но он вышел и галантно распахнул заднюю дверь. К моему изумлению, из машины выпорхнула Эльза, разодетая как кинозвезда. Без предисловий сунула мне в руки свёрток:

— Это твоё.

Я не сразу сообразил, что это ребёнок.

— Так нельзя. Он же умрёт без матери!

Эльза пожала плечами:

— Найди ему кормилицу.

— Это тоже твоё, — сказала она, показывая на последнюю машину. — Извини, что долго её держала. Раньше вернуть не могла.

Остолбенев, я молчал. Не дожидаясь моего ответа, Эльза с гордым видом вернулась в автомобиль, после чего весь кортеж пришёл в движение. Поравнявшись со мной, последняя машина остановилась, оттуда выскочил смуглый верзила и на ходу запрыгнул в машину товарищей. Как мираж, они растаяли в дорожной пыли.

Я стоял с кричащим младенцем на руках и думал, что я дурак. Ради чего я пожертвовал нормальной жизнью? Чтобы меня при первой возможности бросили? Неужели я не понимал, что так всё и будет?

Когда я немного успокоился, я подумал, что Эльза нашла братьев по духу. С этими desperados ей будет неспокойно и хорошо. Ну а я теперь свободен, как птица. Надо только придумать, куда лететь.

Что раздумывать? Сяду на ближайший пароход и сойду на берег там, где понравится. Мир огромен и полон возможностей, в нём найдётся место для меня и ребёнка. Кто у меня, кстати, сын или дочь? Я осторожно развернул одеяльце. Мальчик. Значит, будет Камилем, как я. Вечным путешественником и мечтателем.

Продолжение следует.