Миниатюры

Миниатюра первая

 

Про Витю

Посвящение

 

Жил-был Витя. Вите нравилось рисовать, и он пошёл учиться на художника. Художников учат отдельно. В художественной школе, которую Витя окончил хорошо. Хорошо окончив школу, он пошёл в училище. Училище его приняло и даже учило. И Витя сначала учился — рисовал и резал. Рисовал на бумаге, резал по дереву. Однажды он вырезал большую-пребольшую нецке. У каждой нецке — своя притча. Вот притча Витиной нецке «Сэппуку» (Харакири):

«Самурай готов. Перед лицом боли и смерти он непоколебим. Только взмах кинжала принесёт искупление. Прошлое и будущее проходит перед его глазами».

Много ещё чего вырезал Витя и много ещё чего рисовал. Однажды осенью его отправили в колхоз, где он таскал с поля огурцы. Поле было грязное, а огурцы блестели. Витя написал песенку про алюминиевые огурцы.  Ему понравилось писать, и он занялся музыкой. Он играл в «Кино» и снимался в кино. Рисовать он не бросил. В своих песенках Витя рисовал то портрет девочки из восьмого класса, то пейзаж с муравейником, то натюрморт с сигаретой.

Сначала Витю слушали подвалы, потом — стадионы. Сначала он был просто Витя, потом его стали величать Цой.

Один раз он поехал на машине в другой город, попал в аварию и умер. В то, что Витя умер, поверили не все, и эти не все стали писать на заборе, что Цой жив. На заборе много чего писали, но то, что писали про Витю, продержалось долго. И песенки его пели долго. А некоторые поют их до сих пор. Кто-то, кто их поёт, радуется, а кто-то печалится. И это хорошо. Значит, не зря жил-был Витя.

 

 

Миниатюра вторая

 

Созвездие двух псов

Легенда

 

Ночь тёмным покрывалом окутала степь. Непонятные звуки и шорохи то и дело прилетали откуда-то. Ветер отказываясь угомониться, играл степной травой, разнося её терпкий аромат далеко-далеко.

У небольшой юрты на краю аула сидел мальчик. Он всматривался в ночное небо, что-то шептал, указывал пальчиком на звёзды.  Старуха в длинном белом платке вышла из юрты и позвала его спать.

— Я буду ждать отца, — ответил мальчик.

— Жаным сол[1], кто знает, когда он вернётся, — вздохнула старуха и, сняв с себя шекпен[2], закутала в него внука.

— Аже, что это за звёзды? — маленький астроном протянул руку вверх. — Вон там, под Большой Медведицей?

— Это две собаки. Когда-то давно жил в степи охотник. В старости остался он совсем один. Жена умерла, а дети отправились искать счастье в далёкой стороне. Были у него две тазы — легконогие, быстрые-пребыстрые. И вот когда стало ему совсем плохо, ушёл охотник в степь. А собак своих привязал у юрты соседа и наказал ему присматривать за ними. Верные собаки отказывались есть из чужих рук и тосковали по хозяину. Однажды они перегрызли свои верёвки и исчезли. В ту ночь появились на небе эти звёзды. Старики говорили, что в поисках старого охотника тазы обегали всю землю, а потом запрыгнули на небо да так там и остались.

Мальчик, пригревшись в бабушкином шекпене и убаюканный её рассказом, крепко уснул. Так крепко, что не проснулся, когда у юрты раздался глухой топот конских копыт и сильные мужские руки подхватили его и отнесли в юрту. 

А по небу всё бежали в поисках своего хозяина два верных пса.

 

 

Миниатюра третья

 

Персей и Анечка

Миф и сказка

 

Ты показываешь его на небе. Тонкие, длинные пальцы подрагивают в нетерпении. Ну, смотри: вот та, яркая, Мирфак, — это его локоть. Ниже и вправо — это  Алголь,  Злой дух — Глаз Горогоны. Мирфак — самый яркий, Алголь — переменный.

Ты любишь древних греков. За богов, несущих совершенство, как закон, предопределённость, как главу угла, вмешательство в дела людей, как дар. Самый любимый — Персей. Уже не человек, но ещё не бог.  На стене твоей комнаты он — из атласа Гевелия. Никакого совершенства. Мужик держит отрезанную женскую голову с длинными волосами. Ноги-раскоряки, мышцы спины свело в напряжённом спазме. И ты хочешь, как он. Спасти или погубить. Красивая и послушная — спасти. Не так глянула, волосы не убрала — голову долой. 

Я — Анечка-невеличка на Заколдованной площади. Непонятно, неблизко и потому немного страшно. Непонятно — боги, а ведут себя как нелучшие из людей. Неблизко — как ни тянись, до неба не достать. Страшно — а вдруг угодить не смогу.

Мне бы Соломенного Губерта. Чтоб монетку вместо шляпы на голову. Чтоб я ему про кузнеца, а он мне про свою казнь. Чтоб вместе топать в «где-то» там через Старо место. И чтоб колечко с пиропом. Тогда будет my blaho[3]. 

А ты лети, спасай Андромеду. Андромеде нужен только Персей.