Рассказы

Кармический случай

В детстве я была убеждена, что все Кати делятся на плохих и хороших. Хорошие — это моя кузина, фигуристка Гордеева и бабушка с рынка, которая готовит самые вкусные в мире пирожки с грибами. Из плохих Кать в знакомых у меня числилась только одна — Самохина, с которой мы повстречались в старшей группе детского сада «Ласточка». С тех самых пор подозрения к носительницам этого чудесного имени у меня стали закрадываться довольно часто.

Мне двадцать семь. Я больше не ожидаю подвохов от манной каши в виде комочков, да и каши в моем рационе встречаются довольно редко. Я заливаю крепкий кофе в свой организм и отвечаю на электронную корреспонденцию. Офис кишит сонными коллегами. Из-под монотонного жужжания доносится тоненький голос:

— Здравствуйте, меня менеджер по персоналу к вам направил, это же отдел планирования?

Длинное каре, темные глаза и нос с легкой горбинкой.

— Аркадий Юрьевич сегодня задерживается, — отвечаю я, про себя добавив: «…как и в любой другой день», — вы можете пока посидеть здесь и полистать наше портфолио.

Не знаю, для чего Вселенной понадобилось сводить кармический дебет с кредитом именно сейчас, но к тому моменту, как нас официально представили друг другу, я была уверена, что зовут ее Катей, она не моя кузина, не катается на коньках и вряд ли умеет печь пирожки с грибами.

По рассказам мамы в детском саду я никогда не плакала, послушно шла на сон-час и всегда доедала обед до последней ложки. За мою исключительную беспроблемность педсостав нашего садика выдвинул мою кандидатуру на городской конкурс «Мисс Осень». Родители шептались: «Редкий шанс», я же восприняла это как наказание.

Масштаб осеннего бала в нашем городе был соизмерим с Евровидением. Проводился с размахом и включал ежедневные репетиции. У родительниц конкурсантов развернулась нешуточная борьба по этому случаю. Моя мама, конечно же, не отставала: раскроила мне платье из своей старой блузы, соорудила бигуди из старых газет и медицинских бинтов, а за пару дней до осеннего бала принесла организаторам конкурса коробку с шоколадными конфетами.

Настал день Х. Мое лицо раскрашено синими тенями и румянами. Воспитатели ахнули: «Наша Мальвина», но из зеркала на меня выглянул грустный клоун. Близилось время творческого конкурса. Я стояла за кулисами, судорожно повторяя текст «Лесного оленя», как вдруг на моем платье появилось огромное пятно от сладкого чая. Железная кружка звонко свалилась на пол. Катя Самохина таращилась на меня, хлопая ресницами. Она хотела что-то сказать, но мои руки уже потянулись к ее банту. Мы продолжали толкать друг друга, пока вместе не вывалились на сцену. Стоит ли говорить, что титул «Мисс Осень» никому из нас не достался.

Катю распределили стажироваться ко мне. Наш директор Аркадий Юрьевич восторженно заявил мне об этом как о редком шансе проявить свои управленческие качества, а я восприняла как наказание. И хотя Катя оказалась сообразительной девушкой и здорово помогла разгрести нависшую надо мной квартальную отчетность, к концу стажировки я с радостью передала ее обратно кадровикам вместе с хвалебными одами.

Четверг. Конец рабочего дня. Аркадий Юрьевич просит забежать к нему на минутку.

— Вызывали?

— Присядьте, пожалуйста.

Он перекладывает какие-то бумаги в выдвижной ящик.

— Кадровики, как, в общем, и я, почитали вашу анкету наставника и решили нанять Катерину к нам в отдел. За последний год проектов стало больше, поэтому еще один человек лишним не будет. Да и вам будет полегче.

Довольно киваю.

— Вот только, бюджетом у нас это было не предусмотрено, — он смотрит куда-то в окно. — Мы долго думали, как поступить, и решили пересмотреть зарплату нашим сотрудникам.

— Вы имеете в виду сократить? — таращилась и хлопала ресницами теперь уже я.

— Я понимаю, — Аркадий Юрьевич развел руками, — вы не волнуйтесь, это временная мера. После Нового года мы что-нибудь с этим придумаем.

Так я узнала, что Аркадии тоже делятся на хороших, как, например, великий писатель Гайдар, и на таких, как наш Юрьевич.

Пока идет снег

Ему не нравилось, как эта чужая женщина хозяйничает в его доме. Она же, напротив, его раздражения не замечала: взъерошенная, с самого утра таскала за собой пылесос из комнаты в комнату и противно шаркала войлочными тапками по деревянному паркету. Пожалуй, единственное, что ей удавалось, это готовить.

Он долго ковырялся в памяти, вспоминая, как и когда она появилась, но кусок с нужными деталями предательски ускользал, стоило ему подобраться ближе. Он смотрел на ее тонкие руки, на свежую царапину чуть ниже локтя и рассуждал: «Соцработница? Соседка? Медсестра? Думает очаровать заботой? Ха!» Последняя мысль особенно его позабавила, но вспомнить, из какой именно она организации, он так и не смог, да и спрашивал ли он ее об этом?

За окном валил снег, белый и пушистый. Блестящие хлопья белой простыней застилали двор, а люди беспокойными волнами неслись за последними покупками в уходящем году. Не так давно он и представить не мог, что без работы бывает так тоскливо. Вдали от шумящих конвейеров и прокатных станков время тянулось. Он потер ладонью худые бледные ноги, как будто сомневался, ему ли они принадлежат. Боль острыми бритвами пробиралась все дальше, от кривых коленных чашек до щиколоток.

Он услышал отдаленные звуки из прихожей.

— Хватит шуметь! — раздраженно проворчал он и, выдержав короткую паузу, поинтересовался: — Лида звонила?

— Звонила, — ее голос раздался вперемешку со стуком выдвижных шкафчиков. — Передавала привет, спрашивала, вовремя ли принимаешь лекарство.

— Приедет на каникулы? — спросил он, доставая блистеры с разноцветными таблетками.

— Не знаю, — растерянно ответила она.

С тех пор как мать увезла Лидку ближе к морю, видеться им приходилось нечасто. Да и в те редкие встречи его голова оказывалась совсем пустой, что кроме как о школе он ни о чем ее не спрашивал.

К вечеру он проснулся в пустой квартире. «Ушла надзирательница!» — развеселился он, разогрел воду для кофе, вытащил припрятанный коньяк и спешно опрокинул рюмку. Он посмотрел в окно и захохотал. Сосед, паркующийся на детской площадке, получил еще одно колкое послание на заснеженном капоте, на этот раз поздравительное. В окнах дома напротив зажигался свет и мелькали тени, как ему казалось, непременно счастливых людей. Он суетливо оглядывал двор, но как бы он ни старался материализовать фигуру Лидки в сером объемном пуховике, она не появлялась. Тогда он решил позвонить ей, но гнусавый голос на том конце упрямо твердил: «Мужчина, никакой Лиды у нас не работает и уж тем более не живет. Это магазин, ма-га-зин». Он лишь растерянно посмотрел на знакомую комбинацию цифр и выругался.

Его надзирательница вернулась поздно. Раскрасневшееся от мороза лицо выглядывало из-под глубины мехового капюшона. В ее руках были пакеты с какими-то шуршащими свертками, коробочками и небольшая пушистая ель. Хозяина квартиры найти оказалось легко — его хриплое равномерное дыхание разносилось по всему коридору. Она бесшумно, на цыпочках внесла зеленую малютку в его комнату. Небрежно накинула гирлянду и за чем-то полезла в шкаф.

Память черно-белых снимков была намного надежней человеческой. Новый год 92-го. Стоило папе отлучиться в магазин, как пришел Дед Мороз с подозрительно знакомыми глазами. 1 сентября 95-го. Папа забыл купить букет цветов, и учительнице решено было подарить глобус. Она перелистывала страницу за страницей, едва поспевая за кусочками лощеной бумаги, которые возвращали затерявшиеся фрагменты воспоминаний на нужные полочки.

— Лида, доченька, — он позвал ее очень тихо.

Глаза ее расширились, она подбежала к его кровати и как-то совсем по-детски воскликнула:

— Папка, мой папка, вспомнил!

Разноцветные блики огоньков танцевали в глубине его морщин. Растрепанные волосы редеющими кустами торчали в разные стороны.

— Моя Лидка, краса, приехала. Школа как? Закончила?

— Уже давно окончила, пап, даже два университета окончила!

Он засмеялся и, как обычно, ни о чем больше спрашивать не стал. В его голове вдруг все смешалось: лицо Лидки, уже такой взрослой, свет гирлянд и запах ели.

Наутро тени из окон напротив рассеялись. Снег ровной одежей укрыл спящие тополя и березки, а остатки праздника цветастым мусором виднелись на белых сугробах.

Ему не нравилось, как эта чужая женщина хозяйничает в его доме, но было в ее резких движениях что-то родное, без которого на душе у него становилось тоскливо. Он постоянно забывал, откуда она появилась, называя ее то сестрой, то сиделкой, она же, казалось, всего этого не замечала и деловито шаркала войлочными тапками, передвигаясь из одной комнаты в другую.