Под килем

— Отстань от меня, пес, — громко сказала я, четко выговаривая последнее слово. Когда-то слову меня научил папа. Он объяснил, что это как у людей мальчик. Собака — это девочка, а пес — мальчик. И этот бесхвостый задира, что вертелся у ног от самого начала парка, как раз походил на него.

Почему-то на мои слова обернулся парень, сидевший неподалеку на скамейке. Мужчина, проходивший мимо, шаркнул ногой, мне показалось, он запнулся. И курившая у ближайший ели бабушка выпустила не спеша дым и посмотрела на меня, покачав головой.

Все это я успела заметить, не сходя с места.

Бесхвостая дворняга — я уже знала, что без ошейника, это двор-няги или двор-терьеры, как называл их папа — упрыгала восвояси. А мне пришлось размышлять всю дорогу над поведением взрослых, чтобы понять, что я не так — или как раз так — сделала.

Мне восемь. Мне замечательных и полных восемь лет. Это почти так же классно, как девять, и уже намного круче, чем семь. А мама сказала быть ровно в четыре.

Это очень здорово. У меня есть электронные часы, по которым можно точно следить за временем, чтобы не опоздать и никого не огорчить.

Зайдя в подъезд, подкралась к нашей двери и прислонилась ухом. Видела, что в кино можно через дверь услышать, что там, за нею, происходит. Что говорят.

Странно, но я ничегошеньки не услышала. Взглянула на часы, оставалось несколько секунд до четырех. Поднесла палец к звонку, и едва только весь ряд цифр сменился на «16:00», нажала кнопку.

Прошла почти минута. На пятьдесят шестой секунде дверь распахнулась и растрепанная мама впустила меня, туша на ходу сигарету о пепельницу в ладони.

— Мам, — я скинула балетки и запнула их под шкаф, — а «пес» — это ругательное слово?

— Тебе какая разница? — мама прошла в кухню и прикрыла за собой кухонную дверь.

Помахав рукой, разгоняя дым, я наклонила голову и несколько раз встряхнула волосами.

Пусть получше впитается. Потом, во дворе, Костя с Гелькой обзавидуются, они и так думают, что я старше. Удачно соврала однажды, что у меня день рождения в январе. А у них вроде в августе и ноябре. Или октябре. Да без разницы. Главное — у меня круче.

Вот только про имя соврать не успела. Ведь мое настоящее имя Элеонора, а вовсе не…

— Киля! Килька! — из кухни, откашливаясь, кричала мама. — А ну сгоняй в гараж за бензином!

Мы с мамой так играли. Она как-то предложила, давай, мол, общаться тайным языком. Магазин — это будет гараж, а бутылка пар... порт... как его там — бензином. Я обрадовалась, в ответ предложила деньги листиками называть, мама согласилась. А дядя Коля с первого этажа был нашим механиком, который помогал мне ходить в гараж. Без него бензин не давали. А потом этим бензином маму заправлял. Ну и ладно. Я, например, и на овсянке летать умею. А маму приходится бензином заливать. Дядя Коля так и говорит — у каждого свое топливо.

С ворохом мятых листиков я кинулась в комнату за маленькой сумочкой. Как же в магазин без сумочки? Обязательно только с ней! Затолкала туда бумажки, обернулась к зеркалу у шкафа. И замерла. Шкаф был не такой, как раньше. Почти не странный, но все же чуть-чуть странный и с чуть-чуть приоткрытой дверцей. А из-под дверцы, нижняя часть которой не доходила до пола на целых три ладони, виднелись две ноги. С голыми щиколотками и в черных папиных тапочках. От хохота я завалилась вправо. Мне повезло, что там была стенка. Придерживая сумочку, тыкала пальцем в ноги и давилась от смеха.

— Это… это… ой, не могу-у!

Прибежала мама, проследила за моим взглядом и крепко взяла за руку.

— Киля! Килька! Ну-ка успокойся! Что за припадок? Тебя взбодрить?

Нет, меня не надо «взбадривать», мне очень не нравилось, как мама это делала. И вообще, мне всегда думалось, что есть способы повеселее и, когда я о них узнаю, обязательно расскажу маме.

— Мам, все хорошо! Не надо меня взбра… взбадривать… Но ты только посмотри! — не удержавшись на последнем слове, я радостно взвизгнула.

Мама пожала плечами и вытолкала меня в прихожую.

— Ну тапки стоят, что с того?

— Папины же!

— Они там всегда стоят.

— Но... но... в тапках же ноги!

— Понимаешь, Киля, если в тапках ноги, это нормально. Ясно?

— Ну... не очень.

— Зачем тапки, если в них не обуты ноги? И зачем ноги, если они ни во что не обуты?

— Мам, это правильно. Но... где же все остальное?

— А зачем остальное? Это же нелогично. Вот если бы там висели халат и шляпа, то было бы все остальное!

Мои глаза загорелись. Прихожая вмиг показалась жутко тесной, а мысли дрыгались, крутились и хотели вырваться наружу. Еще чуть — и разбежались бы по нашей небольшой квартирке, радостно крича.

— Ма-ам, — я задышала ровнее, — ма-ам… так вот что нам нужно! Скажи, где папин халат, я сейчас же повешу его на дверцу шкафа!

— Киля, не своди меня с ума! Дуй щас же!

Едва я успела впрыгнуть в балетки, мама выпихнула меня в подъезд со словами «Попутного ветра!». Мне пришлось ухватиться за перила, чтобы кубарем не скатиться с лестницы. Я знала, что такими словами провожают моряков, уходящих в море далеко-далеко.

И вот меня отпустили в плаванье! Значит, время пришло и мне надо придумать, кого взять с собой, а потом скорее отправляться в путь. В тапочках уже есть ноги! Надо найти все остальное. Только одной нельзя. Я знала, что кораблику нужен капитан. Но капитан — это папа. А мне как раз предстоит уплыть на поиски папы. Поэтому сейчас надо найти моряка, который поможет найти моего капитана.

Первым, о ком я подумала, был дядя Коля. Сегодня можно поиграть с ним в другую игру. Вместо механика сделать его рулевым.

Сбежав на первый этаж, я стукнула трижды в дверь его квартиры, чтобы он сразу понял, кто пришел, и замерла выжидающе. Через минуту и тридцать четыре секунды постучала снова. Потом снова. Нашего механика и моего будущего помощника не оказалось дома.

Мне пришлось самой отправляться в путь. Я решительно направилась в рощу, которая раскинулась недалеко от нашего двора, и там, у берега, начиналось море. Настоящее синее море, такое огромное, что я не знала, где оно заканчивается.

Подойдя к берегу, присела у кромки воды на корточки, шумно втянула носом свежесть воды. Пахнет далекой страной и, кажется, совсем немного папой. Я поняла, что ветер доносит его запах и готов показать мне дорогу.

Неподалеку на скамейке сидели две бабушки, наверно провожали, а то и встречали возвращавшихся с далеких плаваний. Но на воде не видно ни корабля, ни лодочки. И они сидели мирно и, наверно от скуки, подкармливали уточек. Я им помахала, крикнула, когда они посмотрели в мою сторону:

— Смотрите, смотрите, сейчас я его запущу! А потом сама отправлюсь!

Запустив руку в карман, нащупала то, что хранила бережно все эти дни, ждала, когда можно будет. И вот свершилось! Меня отправили в долгожданное путешествие.

Я выдернула из кармана руку, и в ней оказался красивейший белоснежный парусник. Синяя полоса по боку и деревянный штурвал. По центру мачта, белый парус, все как положено, все как в мультике. Я уже почти готова была спустить его на воду, но тут вспомнила, что надо дать ему имя.

На это ушло пять минут тридцать семь секунд. Когда цифра переключилась на «37» я поняла, что парус должен носить мое имя. Вытащив из сумочки фломастер, я очень осторожно вывела «К». И тут меня осенило! Ну конечно, это было так просто!

Буква «К» превратилась в «R», потом появилась «Л», следом «И» вместе с «К».

— Ялик! Ялик! — закричала я, дорисовав последнюю букву.

Это было самое подходящее имя для такого прекрасного парусника. Взяв его в обе ладошки, я ему сурово наказала:

— Слушай, Ялик, отправляйся вперед и, как только вырастешь, сразу возвращайся за мной. Буду ждать тебя на берегу. А потом мы поплывем вместе искать капитана. Он где-то далеко-далеко. Но мы его найдем. А теперь в путь!

Киля взяла кораблик одной рукой, размахнулась и изо всех сил метнула его вперед.

Ялик задергался, заскакал по волнам и исчез за горизонтом.

— Он очень быстро за мной вернется, — я села на берегу, обняла колени, закрыла глаза, — ведь он знает, что я очень хочу к капитану.