Рассказы

Балкон

 

Лента с продуктами сегодня двигалась бесконечно долго и мучительно медленно. В голове пульсирует последнее сообщение от Алика: «Не буду трусливо молчать, честно скажу, что больше не приду, прощай». К горлу подкатила глухая обида, живот скрутило узлом. А ещё нужно, аки попугай, повторять: «Пакет нужен?», «Карту нашего супермаркета желаете открыть?» Молодые парочки, кучки школьников, пенсионерки, семьи с орущими детьми — всё это мне виделось бесформенной конвейерной массой. До конца смены ещё шесть часов…

Томительное ожидание похода домой я провела будто в полусне, не в силах ни всерьёз заснуть, ни окончательно проснуться. В памяти отдельные картинки — то ли реальность, то ли обрывки воспалённого воображения: освобождающее снятие униформы, передача кассы сменщице с синими волосами и проколотой бровью, тёмный закуток дороги до перекрёстка, вот она, родимая улица Правды, прохладный ночной воздух, поворот к знакомой четырёхэтажке, выпустить мяукающую соседскую кошку, подъём на третий. Только бы не упасть, не заснуть прямо под горячим душем. И, наконец, волшебная, вкусно пахнущая, без единой складочки белоснежная подушка…

Нет, оказывается, сон. Точнее, полусон. Выпустив кошку из подъезда, заметила пакет с мусором у контейнеров. Нет, Ася, ты не пойдёшь выбрасывать чужой мусор, есть, в конце концов, мусорщики. Ну хорошо, чуть подышу воздухом. Заодно и покурю.

Будто ожидая расслабления, тысячи игл впились в моё потрёпанное сердце.

Алик… Как же так могло произойти? Работа, съёмная квартира, редкое и вынужденное общение с родными, для которых брошенный медицинский на четвёртом курсе и работа кассиром в супермаркете виделись худшей альтернативой самоубийству. Всё это ощущалось чем-то наносным и временным. А наша любовь с Аликом – незыблемым островом, несмотря на бушующие волны. В этот раз они оказались волнами-убийцами.

— Привет, молодёжь! — прервал низкий голос мой поток мыслей.

Вздрогнула от неожиданности. С балкона второго этажа мне беззубо улыбался дядя Серик — местный алкоголик, из безобидных.

— И вам здравствуйте!

— Чего под луной гуляем?

— Со смены вышла.

— И мне не спится. Как бы мне не спиться? — загоготал своей же шутке сосед.

— Выпьете да уснёте.

— Да я же бросил, со вчерашнего обеда ни капли, — гордо и абсолютно серьёзно заявил Серик. А пошли чай попьём, — махнул он рукой, — раз не торопишься никуда.

Замок и ручку будто вырвали с мясом. И дверь, подобно хозяину, гостеприимно зияла, поглаживая сквозняк. А внутри оказалось не всё так плохо, как я думала. Конечно, комнаты, скудные на мебель, кое-где не было занавесок, но ощущался домашний уют и, на удивление, опрятность.

— Да ты не думай, — прочёл мои мысли сосед, — сестра моя приезжает, Самал. Убирается, наводит чистоту, говорит, кір туралы ойласам, ішім аурады[1].

Гулко закипел чайник. Хозяин разлил ароматный чай по чуть треснутым, но чистым касешкам[2].

Беседа, как и чай, полилась рекой. Словоохотливый сосед поведал о первой любви.

Далёкой зимой девяносто второго года на юбилейном концерте группы «Дос-Мукасан» молодой двадцатилетний Серик познакомился с красавицей Варей. Пока поклонники в зале Дворца Республики подпевали хитам казахских «Битлов», молодые не могли оторвать глаз друг от друга. Варвара мечтала о большой театральной сцене и не где-нибудь, а в далёкой Америке. Ей, такой эффектной и талантливой, виделись афиши с именем Барбара (уже на американский манер) на подмостках Бродвея. Серик с его мечтами о клочке земли за городом, с детьми и собаками казались Варваре приземлёнными и тянущими её назад. Бурно начавшийся роман почти также стремительно погас. Несмотря на стабильный заработок инженера, приватизированную квартиру, Серик так и не женился, будто отпечатав на своих сутулых плечах образ несравненной и недостижимой Вари. И когда невыносимая реальность стала для него суррогатом, он решил заспиртовать новый фантазийный мир.

Блестящие глаза соседа выглядели грустными и обращёнными куда-то вдаль.

— А сейчас вы общаетесь? — спросила я.

— Нет. Пару лет назад увидел в «Фейсбуке». Как и мечтала, стала актрисой театра. Всё так же красива. И также далека.

Выныриваю в хрущёвскую кухню две тысячи двадцать четвёртого. Мысли об Алике стали казаться далёкими и немного смешными.

Взгляд упал на кухонное окно, в котором словно в зеркале отражались мы с дядей Сериком: две согбенные фигуры — два островка одиночества.

 

Глас молчания

 

Дверь, обитая мягкой коричневой кожей, открылась, с негромким звоном вздрогнули маленькие гирлянды на новогоднем венке. На лестничной площадке появилась девочка.

— Галиюш, спасибо, что позанималась с Даней, ему разрешили перед третьей четвертью пересдать алгебру, всё благодаря тебе. На, с наступающим! Бери, бери, нельзя отказываться, с чаем попьёшь! 

Кнопка лифта не реагировала. Девочка посмотрела на наручные часы и, нервно подтянув хвост длинных волос, бросилась вниз по лестнице.

Дома Галию встретила полуоткрытая деревянная дверь. Рядом лежал пакет с выпавшим на пол мусором, где остатки позавчерашних макарон соседствовали с отцовским старым носком. Быстрым движением рук пакет был отправлен в мусорную трубу. Внутри квартиры её встретила какофония звуков: в зале отец девочки храпел под громкую трансляцию «Иронии судьбы». Мать возле нараспашку открытой балконной двери переставляла пустые бутылки в попытке найти остатки водки.

— Где шаталась? Кто-то недавно говорил, что в этот раз всё будет по-другому, — обратилась женщина к дочери. «Будем как настоящая семья резать салаты, загадывать желания, бла-бла..», — продолжала она передразнивать. 

Девочку окружил знакомый запах перегара. Войдя в тесную кухню, обнаружила, что овощи для новогодних салатов не сварены, повсюду грязная посуда, куски корнишонов на столе, следы сапог на полу. Видимо, заходили мамины собутыльники, решила она.

«Ну ничего, сейчас всё помою, маму спать уложу, не нужен этот «Голубой огонёк» и никаких чудес. Главное, чтобы праздники быстрее закончились, а я спокойно почитаю, что по литре дали на каникулы».

Родители о чём-то громко спорили, отец, неохотно проснувшись, отвечал на выпады жены.

— Ну и чё? Надо было и пошел. Мужиками в гараже были, Сакен магнитолу продал удачно на барахолке, отметили немного. Разрешения надо было спросить? Сама когда алкашей домой водишь, ничё, да?

Несколько раз хлопнула балконная дверь, послышался звон разбитого стекла, потянуло сигаретным дымом. Ком в животе заставлял напрячься, к горлу подкатила злая обида. Галия приводила в порядок кухню, мысленно подсчитывая время до полуночи.

Ссора взрослых набирала обороты, привычный обмен оскорблениями угрожал перерасти в драку.

— Ах ты кобелюга! — мать колошматила мужа кулаком по груди. — Вон, тебе Роза со второго подъезда эсэмэс шлёт, иди к ней, заодно и манатки свои забирай!

— Как же ты задолбала, дура пропитая, поеду к брату, хоть нормально Новый год встречу. Свали с дороги!

Со скрипом хлопнула дверь. Какое-то время из коридора был слышен отборный мат женщины в сторону ушедшего. Грузно шлёпая тапками, мать вошла в кухню. Села на шаткий табурет, грустно подпёрла рукой подбородок.

— Всем мужикам одного надо, поняла, Галик? Говорят — заслушаешься, а надо одного, запомни, — втолковывала мама. 

Двенадцатилетняя Галия стояла перед ней и запоминала…

До полуночи уже оставалась пара часов, планам девочки сделать праздничный стол не суждено было сбыться: торчащая из бетонной стены розетка не реагировала на шнур от плиты. С зала доносилось сопение матери, уснувшей на диване.

Вдруг вернулся отец. Не разувшись, зашуршал целлофановым пакетом в шифоньере.

— Получку заберу, а то мать твоя пропьёт. Давай! — попрощался он.

Девочка сидела у окна в кухне — единственной комнате, где работало отопление. Грустно смотрела на чужой праздник жизни, любуясь разноцветными гирляндами на соседских окнах, фейерверками во дворе.

Шум салюта ненадолго оглушил Галию, потому что, обернувшись, к своему ужасу обнаружила маму, стоящую прямо над девочкой. С красными прожилками в глазах, будто налитых кровью, она уставилась в потолок над окном.

— Гуля-апай, вы когда пришли? Мы же вас два года как похоронили! Галик, зачем ты их всех привела?! — женщина в страхе озиралась по сторонам, к чему-то прислушиваясь. Размахивая руками, сшибла со стола посуду. — А-а-а, убивают! Снимите с меня! — мать с невидящими глазами дёргала халат, скидывая с себя что-то невидимое.

Галия застыла в углу, прижав дрожащие руки к ушам.

Распахнулась дверь, вошли полицейский в форме и соседка с подъезда. Тётя Лена участливо обняла девочку, брезгливо скользнув взглядом по её маме. Участковый вызывал скорую помощь.

— Психбригаду на адрес, лейтенант Медеуского. Да, белочку ловит, опеку до выяснения тоже надо, несовершеннолетний ребёнок.

Квартиру заполнили незнакомые люди. Мама, уже успевшая получить успокоительный укол, лежала на каталке в коридоре, изредка дёргая ногами и выкрикивая отдельные слова.

— Сколько дней она пила? Водку пила? Спирт? — допытывал врач девочку. — Девочка говорит вообще? — устало обратился он к соседке.

Работа шла.

 

Когда дом опустел, оставив лишь тошнотворно-горький запах лекарств и грязные лужи на полу от подтаявшего снега, девочка наконец выдохнула.

— Галиюш, ты давай, чай попей и спать ложись, — заторопилась тётя Лена.

Под бой курантов, отсчитывающих последние секунды старого года, Галия жевала подсохший кекс. «Вот спасибо маме Дани, если смазать маслом, очень вкусно», - думала она.

Вспомнив о чём-то, резко побежала за рюкзаком, развернула сложенный лист бумаги.

На вырванном из тетради в клетку листочке аккуратным почерком выведена строка: «2007. Хочу тишины и покоя».

— А ведь сбылось желание! — воскликнула она. — Неужели новогоднее чудо?

 

Баба Репа

 

Её костлявая рука некрепко пожала мою. Конечно, не осознанно. Уже два месяца бабуля не узнаёт домашних: то называет именами подруг детства, то, вдруг обратившись на «вы», жалостливо просит отпустить домой. Сломав шейку бедра, она стойко переносила указание врачей о постельном режиме, несмотря на огород за окном, подоспевшее тесто и накопившиеся новости для обсуждения с соседками. Со временем желание встать с ненавистной кровати у неё гасло, на смену пришли долгий дневной сон и активное ночное бдение.

Слово «деменция», произнесённое врачом, настигло нас внезапно и отняло надежду на временные трудности с памятью. Теперь мы поочерёдно дежурили у бабушкиной кровати, кормили с ложечки, меняли памперс — прям как она когда-то делала с нами.

— Тётя, я фотоглаф, — прокричал мимо пробегающий племянник, щёлкнул затвором. — О! Осталась фотка, а у мамы с папой не оставалась, смотли! 

На экране показались мы с бабулей, где, соединив руки, будто спали, обе моргнув от вспышки камеры.

Ужин проходил в напряжённой тишине, прерывался лишь звуками мультфильма на планшете племянника и стуком ложек о тарелку.

— И когда тебе нужно уезжать в командировку? — нахмурившись и не поднимая глаз от стола, спросил папа.

— Послезавтра. 

Брат с женой молча переглянулись. Я уже месяц живу здесь для ухода за бабушкой. Первые дни замечала напряжение членов семьи из-за нового человека в доме. Но когда стало понятно, что кризис миновал и состояние бабушки, ко всеобщей радости, улучшилось, я решила вернуться к работе. Теперь ощутила их нежелание распределять моё «дежурство» на остающихся.

Жена брата — изящная Лиля — гоняла кусочек мяса по тарелке, делая вид, что ест, на самом деле поглощая лишь листья салата. Она следила за фигурой и после того, как родила моего племянника Мишку, на удивление окружающих, не прибавила ни грамма. А сейчас, прильнув к мужу, грациозно выгнула спину, аки кошечка, только пушистого хвоста не хватало. А брат мой, Славка, смотрел на неё щенячьими глазками, чуть слюни не пускал. Мама всегда сквозь зубы цедила на него «ну точно собака», когда он бросался выполнять её прихоти.

— Ты же знаешь, Славик, что я не могу прикасаться к памперсам, у меня маникюр, когда Миша был младше, я уже портила ногти, — сказала Лиля. 

Мама улыбнулась мне, в шутку закатив глаза.

— Ничего страшного, доча, справимся, работать надо, ещё не дай Бог уволят.

Вокруг кухонного стола носился Миша, который на новенький фотоаппарат старательно снимал нас, умильно высунув кончик языка.

— Чего работать? Замуж надо, внуков надо, сколько нам осталось? — пробурчал папа, но под взглядом мамы осёкся и добавил: — Всему своё время. 

— Вле-е-е-емя, вле-е-е-емя! Пап, купи мне игру «Майнклафт», она платная, па-ап, — громко верещал племяш. 

— Ну ты чего пищишь, а!? Ты Мыша, может, а не Миша?

— Я Миша, мам, скажи, — ответил малой. Глазки уже блестели от обиды. 

После ужина мы переместились в гостиную, которая сейчас превратилась в комнату бабули и местами процедурный кабинет.

— Сказыте «сы-ы-ы-ы-ыл», тичка вылетит! — радостно повторял племяш.

Родители, чуть сгорбившись, сидели у изголовья, негромко беседуя с бабулей.

— Нина, ты, что ли? — вдруг воскликнула бабушка, схватив маму за плечо. — А я думаю, когда ты придёшь, пойдёшь на дискотеку во Дворец молодежи?

Мама после недолгой паузы кивнула. Бабуля тут же пустилась в воспоминания далёкой юности. Перейдя на шёпот, бабушка заговорщически произнесла:

— Отведи меня к маменьке, Нинок, местные меня тут дёргают-дёргают, что-то с ногами сделалось, ходить не можу. 

— Если я Нина, ты тогда кто?

— Как «кто»? Веруня я! Репейникова Вера Игоревна. У нас восьмой дом, у тебя десятый рядышком. Не признала?

Пришло время приёма вечерней таблетки, после которой бабуля, послушно уложив голову на подушку, мирно задремала.

— Лилечка, представляешь, у баб Веры инициалы Р.В.И., — удивлённо отметил Славка и тихо усмехнулся: — А репку-то потянем?

— Папа, тань тута, я чик-чик делаю!

— Мышутка, а давай ты нас всех сфотографируешь, пока твоя тётя Аня здесь.

Гордый от выполнения важной задачи мальчик деловито расставил взрослых у кровати: у изголовья — бабушку с дедушкой, посередине родителей, меня — у ножного конца.

Отойдя на несколько шагов, вдруг вскрикнул:

— Я слэфи сделаю, себя вместе сниму.

— Молодец, сына, давай!

Вымученно улыбаясь, мы всё ждали звука затвора камеры, но что-то не получалось. Сердитый малыш обернулся к взрослым.

— Обнимите плабабу!

Мы послушно схватились за бабулины руки.

Камера упорно не хотела делать кадр.

— Славик, может, на мой телефон сфоткаемся? — нетерпеливо спросила Лиля.

С разбегу запрыгнув на кровать, сообразительный фотограф добавил ладошку к сплетённым рукам. И, завизжав «сыыыыл», окончательно умилостивил фотоаппарат.

Долгожданный щелчок. Камера запечатлела четыре поколения семьи.

 

Моя прекрасная жена

 

В ушах только бесконечный, отвратительный скрежет колёс автомобиля. Вот бы схватиться за что-нибудь, нащупать хоть краешек земли, сделать долгожданный вдох. Но рот сковало, а конечности окутал леденящий холод. А как позвать на помощь? Вместо могучего баса, как друзья говорили «приятного баритонального дисканта Новосельцева», послышался еле слышимый писк. А дальше — кромешная тьма.

Некролог…

Что такое сейчас некролог? Это даже не полоса городской газеты, в которой уважения больше, чем быть упомянутым в новостной ленте «Инстаграма» двумя фразами по типу: «Несчастный случай прервал жизненный путь уважаемого декана университета Касымова Сакена Серикбековича. Соболезнования семье». О том, что на пятом десятке вдруг «сошёл с ума» — бросил университет, начал музыку сочинять, думаю, добавлять не будут.

Ан нет, не умер я. Вон гудит аппарат у головы, изо рта трубки торчат, рядом бегают медсёстры.

Силюсь вспомнить, что произошло. Вроде ездил сводить музыку на студию, ощущение, будто вечность назад это было. В голову будто свинца налили. Как же болит спина! Всё-таки я в больнице, должны же мне помочь!

Открылась дверь. Вошёл высокий, широкоплечий мужчина в белом халате, видимо, врач. И следом моя ненаглядная жена. Еркежан. «Как много в имени твоём».

Но что же это значит? Любимая даже не взглянула на меня. Холодный взгляд выразительных карих глаз из-под густых чёрных бровей блуждал по полу и по стенам палаты.

«Ерке-е-е!..» — хотелось мне кричать, выть, взывать, но ни звука из меня, ни малейшего движения губ.

Наконец они приблизились ко мне.

— Сегодня двадцать первый койко-день вашего супруга. Переведён на искусственную вентиляцию лёгких с интубационной трубки на трахеостомическую. Рефлексы отсутствуют, только иногда отмечается движение верхних век, но фокусировки взора нет, — монотонно сообщил доктор. 

На серебристом бейдже я прочёл: «Кадырбаев Мукаш Октябрятович, заведующий чего-то там». О чём он вещает? Неужели я здесь и вправду три недели овощем валяюсь?!

Вдруг на любимой заметил бордовое платье, купленное, помнится, специально на торжество. Обычно она редко его надевала — жаловалась, что слишком облегающее. А сейчас была прелесть как хороша.

— Понятно, — негромко ответила моя родная, моя прекрасная Еркежан. И вдруг улыбнулась этому выскочке-врачу, подняла на него большие глаза.

Почему она на него вот так смотрит? Почему рука этого белохалатного на её плече? Что, чёрт возьми, происходит?!

Заверещал будильник. Телефон громко бил прямо в центр мозга и явно желал окунуть меня в начинающий день.

Тёплые объятия Еркежан. Та же мягкая улыбка, тот же журчащий нежный смех. Трели её айфона были явно деликатнее.

 «Чем дешевле вещь, тем громче заявляет о себе. А голос женщины, изменяющей мужу, мягче? Оттого жёстче».

Встряхнул головой, отгоняя остатки сна. И невольно залюбовался женой. Хоть и торопилась на работу, движения её были плавными и экономными. Длинные пальцы белоснежных рук мягко облачали по-девичьи стройную фигуру в свитер и джинсы. Обернулась ко мне:

— А чего не встаёшь? Музу ждёшь? Композиторы нынче ленивые, — сказала Еркежан.

Почувствовал раздражение в её голосе.

— Сон странный приснился. Я сдал песню, возможно, поставят саундтреком для фильма. Переговоры идут. Скоро будут деньги, не переживай.

— Конечно. Так же, как и два месяца назад. Ладно, я на работу.

Я с грустью смотрел вслед удаляющейся жене.

Мда, надо аккуратно дорогу переходить. Или, чем чёрт не шутит, в универ вернуться?

 

Дыра

 

После семи уроков рюкзак казался особенно тяжёлым. Ещё не давала покоя мысль о том, что на географии Раиса Ивановна грозилась выгонять с урока за списывание. Но на выскочку Дидара, нагло списывающего ответы у отличницы Маши, лишь погрозила пальцем. «Несправедливо», — подумал Азиз.

Войдя в подъезд, мальчик ощутил запах ремонтной пыли. На лестничной площадке двое рабочих заносили огромный платяной шкаф в соседнюю квартиру. Девушка, на вид лет двадцати пяти, с высоким хвостом блестящих чёрных волос, придерживала дверь и, заметив Азиза, улыбнулась. Ему даже показалось, что новая соседка подмигнула.

Наскоро проглотив обед, Азиз решил сразу взяться за уроки, чтобы подольше поиграть в футбол во дворе. Упражнения по математике дались легко: с победным возгласом закончив последнее уравнение, он закрыл тетрадь. Дальше было сложнее – по литературе Ольга Алексеевна задала сочинение на тему «Дом, в котором я живу». Азиз чиркал карандашом в черновике, но никак не мог вывести первое предложение.

—Что можно про дом написать? Описывать комнаты, что ли? Или про всех жителей, не пойму, — произнёс мальчик. Его взгляд рассеянно блуждал по стене.

Вдруг на географической карте мира, наклеенной над столом, Азиз заметил что-то необычное. Прямо над Австралией появилась дырка, которой вчера здесь точно не было. Аккуратно отлепив край матовой бумаги, с удивлением обнаружил дыру намного больше, чем на карте. Сквозь рваные обои и разрушенную бетонную стену зияла щель размером с детскую ладонь.

— Дрелью так зафигачили? — воскликнул Азиз. — Вот это да!

Первым желанием школьника было бежать звать маму, но любопытство остановило. Он хотел посмотреть, видно ли что-то сквозь образовавшуюся щель. Но вздрогнул от неожиданности, услышав негромкий смех по ту сторону стены.

— Привет, сосед! — Посреди обоев показался красивый глаз новой соседки с длинными ресницами. — Ты, наверное, испугался? Прости, это мне так неудачно розетку установили. Не бойся, я всё исправлю. Как тебя зовут? Я тебя видела сегодня, ты уже большой мальчик, да?

— Да, мне одиннадцать, я Азиз, — вдруг зарделся он.

— Красивое имя! Я Динара, только въехала и уже успела стену соседям проломить. Слушай, просьба такая: можно это пока будет наш с тобой секрет? Дело в том, что я рабочих отпустила и сейчас дома ни цемента, ни клея нет. Давай я завтра аккуратно заделаю дыру, а ты потом покажешь, какие у тебя обои, я куплю точно такие же. И дырки как ни бывало, договорились?

— Да, давай, у меня тут всё равно карта, мама не увидит.

— Вот и славненько, спасибо тебе большое, Азиз. Ты очень добрый юноша!

Мальчик смущённо улыбнулся.

На следующий день дыра была без изменений, лишь лёгкий ветерок посвистывал между комнатами. Вечером Азиз болтал с соседкой о школе, о футболе. Динара познакомила его с котом по имени Сэм — он оказался рыжим пушистиком, который пытался мордочкой влезть в щель. Новые друзья весело смеялись над безуспешными попытками питомца. Вдруг Азиз услышал мужской голос за стеной.

— Ты не одна? — уточнил он.

— Одна, — после паузы ответила соседка. — А что?

— Нет, ничего. Видимо, послышалось, — решил Азиз.

 

Однажды вечером в тишине комнаты раздалось лёгкое покашливание.

— Кхм-кхм, Азиз, ты здесь? — шёпотом спросила Динара.

— Да, я здесь.

— Как твои дела? Чем занят? — поинтересовалась девушка.

— Да ничем, лежал.

— Ты один дома?

— Да.

— Кажется, без твоей помощи мне не обойтись. Будь так добр, зайди ко мне, пожалуйста. Я Сэмика искупала, теперь он обиделся и не выходит из-под дивана, может, к тебе пойдёт? Боюсь, что замёрзнет и заболеет.

— Конечно.

Раньше он видел комнату соседки только через щель — канал их связи. А сейчас он был внутри, и комната была совсем не такой, как он рисовал в воображении. Азиз представлял её типично девчачьей — с розовым гардеробом и туалетным столиком с рядами косметики. Но на поверку комната оказалась в серо-белых тонах с минимумом мебели и отсутствием зеркал.

— «Кс-кс-кс», Сэм, выходи! — перешёл сразу к делу мальчик.

Динара будто забыла про кота.

— А где твои родители? — спросила она.

— На работе, — ответил Азиз.

— А чем они занимаются?

Послышалось шуршание за дверью в ванной.

— Может, Сэмик туда забежал?

— Нет, нет, — загородила дверь Динара, — он точно за диваном, посмотри там, пожалуйста.

— Хорошо, — послушно двинулся в комнату.

Скрип открываемой двери.

— Здрасьте, — обернувшись, удивлённо пролепетал мальчик.

Из ванной вышел очень высокий мужчина, с густой бородой и колючим взглядом, и двигался прямо на Азиза.

Динара и её спутник с хитрым оскалом тянули руки к мальчику.

Его сковал страх, не давая произнести ни слова, ноги стали ватными и будто чужими. Сквозь сильный спазм в горле он пытался выдавить из себя хоть какой-то звук.

Рывок ноги. Азиз проснулся в своей комнате, вскочил к столу и с облегчением заметил абсолютно целую карту. Даже провёл рукой по стене, чтобы удостовериться.

А на столе лежала раскрытая тетрадь для сочинения.

«Дом, в котором я живу, — подумал Азиз. — Кажется, есть идея».

Ручка быстро побежала по бумаге.

 

Тропа

 

В плохие дни папа покупал мне сладкую вату. Разрешал садиться на аттракционы, в которых даже вниз головой безопаснее, чем один на один с отцом. «Отец» — именно так он записан у меня в телефоне. Номер из одиннадцати цифр, который я не набираю вот уже пятнадцать лет. Зачем сохранила? Наверное, если вдруг потеряю сознание на улице или собьёт машина или, того хуже, украдут телефон, чтобы абсолютно чужой человек узнал, что отец у меня всё-таки был.

А в хорошие дни он меня не бил. Той самой камчой, которая висела в гостиной почти у самого потолка на торжественно забитом гвозде. Пожалуй, это был единственный гвоздь, который отец забил, заставив поучаствовать в этом мероприятии всех членов семьи. Брат занёс с кладовки ящик с инструментами, мачеха убрала домбру на верхнюю полку серванта. А самая лёгкая часть досталась мне: подавать молоток, гвоздь, вытереть пыль после и, конечно же, пододвинув табуретку, доставать камчу каждый раз, когда отдавался приказ. Помню его сомкнутые челюсти, играющие желваки, вертикальные борозды морщин на лбу и самое устрашающее - будто налитые кровью невидящие глаза. А если на миллисекунду замедлиться или «не так» посмотреть на главу семьи, то, помимо обжигающих ударов плетью, можно было, к удовольствию мачехи, и оплеух отхватить.

Были дни не хорошие и не плохие — просто дни, которые проплывали будто мимо и одновременно насквозь. Я фантазировала, что отдала тело с красными полосами на спине в аренду. И могла мысленно бродить по нехоженым тропам. Кружиться на булгаковском балу, скакать рядом с Д’Артаньяном на очередную дуэль, откладывать мысли на завтра подобно Скарлетт и, разумеется, трястись с фонариком под одеялом от ужастиков некоего Р. Л. Стайна, жадно переворачивая страницы, с облегчением понимая, что, в отличие от главного героя, меня в худшем случае ожидает всего-навсего камча.

Вероятно, образ отсутствующей мамы сейчас есть в деталях моих героинь. Возможно, это утомлённая и разочарованная Ася. Быть может, любящая и исполненная надежд Маша. А может, и во мне самой есть что-то от неё? Отказная из роддома не даёт ответов.