Местное время

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Местное время…

Собака потянулась, зевнула, почесалась и принюхалась. Из кухни тянулся многосоставный запах: говяжьего бульона, калёного растительного масла и крепко заваренного чая. Собака вновь почесалась и вновь принюхалась. Напротив её лежанки немного приоткрылась дверь хозяйской спальни, из неё выскользнул мужчина. Он щёлкнул пальцами, слегка присвистнул — и собака, мгновенно забыв про смачные запахи, кинулась вслед за хозяином.   

В кухне хозяйка дома, старая Нургайша, одиноко пила чай и размышляла. Тринадцать лет живет её дочь Мадина с мужем Толегеном, и все тринадцать лет Нургайша не может сказать, правильный ли выбор был сделан в сторону зятя. Да — два внука, да — работящий, да — почитает старших, тесть с тёщей — первый объект заботы и внимания, даже бренчать на своей облезлой гитаре перестал. Ответственный, деньги всегда в семье есть. Вот и машину купил, возит их везде… Никогда отказа нет… Но… живёт-то он с родителями жены... Дочь, опять же, работает, а могла бы не работать. Ну что ещё? Да вот это радио… Привычку слушать или не слушать, но чтобы работало звуковым фоном, зять притащил из своего общежития. Круглосуточное говорение, иногда громче, иногда тише, прижилось. Она огляделась в поисках весомых обвинительных улик, не найдя, вздохнула и занялась приготовлением обеда.

Вскоре вернулся Толеген. Собака послушно села на пороге кухни в ожидании еды, не спуская глаз с хозяина. Нургайша укоризненно принялась разглядывать собаку, будто видела её впервые. Обвинительная улика, наконец, нашлась.

— Она долго здесь жить будет? — спросила тёща, не отрывая глаз от животного.

— Долго, — коротко бросил Толеген, грея на плите еду собаке.

— Дом, между прочим, не твой…

— Я помню… Вы мне не раз говорили… — И мужчина, выложив подогретую кашу в собачью миску, на ходу допивая свой чай и дожёвывая бутерброд, торопливо вышел из кухни.

За стеной послышался шум телевизора. Показывали новости. Старуха убавила громкость старенького радио. Домочадцы проснулись. Торопятся узнать: кого сняли, кого назначили, какой нынче курс доллара.

Полчаса спустя неторопливо, в пушистом длинном халате, накинутом поверх ночной широкой сорочки, вплыла в кухню дочь. Королева, хоть и по-утреннему помята. 

— Привет, мам… — бросила она, усаживаясь за кухонный стол. 

Мать засуетилась. Оба старика, Нургайша и Куандык, были мелкими, лёгкими на любые работы и затеи. Особенно связанными с обожаемыми внуками единственной дочери. Мадина же — в кого только? — высокая, дородная, неторопливая. 

— Не хочу… — отказалась дочь от предложенного завтрака. — Только чаю попью. Толеген…

— Ушёл муженёк твой с утра пораньше. Ускакал, испарился… Вон, собаку… — повышая голос, начала было Нургайша, кивнув в сторону входной двери.

— Не начинай… ушёл и ушёл. У него там что-то на работе… — И, не оборачиваясь, с кружкой горячего чая в руке, так же неторопливо поплыла из кухни. — И про собаку — ну сколько можно?! Год уже живёт... Всё успокоиться не можете… 

Нургайша, мучительно соображая, всё же зацепила дочь:

— А с квартирой-то что?! Всё завтраками кормит…

— Он помнит… Занимается… — ответила, не прекращая идти, через плечо дочь. 

Собака… Толеген принёс щенка год назад, в дождливый вечер, и много с ним провозился. Нургайша помогала ему: наливала в глубокий таз тёплую воду, надев очки, вычесывала собачью шерсть железным гребешком после купания, выбрала старые тёплые вещи для собачьей подстилки. На следующий день зять свозил приёмыша к ветеринару и завёл прививочный паспорт. Вечером того же дня Нургайша сказала дочери:

— Взрослый мужчина, а ерундой занимается… В дом собаку привёл…

Дочь в ответ только плечами пожала.

Ночью, укладываясь рядом с мужем, Мадина сообщила решительным голосом:

— Найди, куда пристроить собаку. Или построй вольер на улице…

Толеген вместо привычного поцелуя отвернулся и быстро заснул. Супруга так и не дождалась от него никакого ответа. 

Щенок, к радости детей, всё же остался при доме. Зять с тестем построили просторный деревянный вольер и на пол набросали соломы. Найда — так назвали собаку путём общесемейного голосования — была предана только Толегену. Нургайшу принимала недоверчиво, Мадину игнорировала, с детьми играла и оберегала, а Куандыка принимала за равного себе.

 

***

 

За год Найда вымахала в крупную собаку с короткой, густой, тёмно-серой шерстью, с широкой грудью и тяжёлыми лапами. Выяснилось, что это наполовину овчарка, а наполовину… непонятно кто. На Толегена смотрела преданными глазами, детям позволяла делать с собой всё что угодно. На Мадину тихонько рычала, когда та обнимала мужа или просто поправляла на нём воротник, галстук, шарф. На стариков косилась настороженным взглядом. 

Вся семья наблюдала интересную ситуацию с кормлением. Еду для собаки готовил Толеген. Клал в миску остуженную пищу и подзывал питомицу. Собака ела только с подачи хозяина. В миске всегда оставались остатки еды, и если кто-то пытался помыть миску, помимо Толегена, собака рычала. Кот, живший на веранде в тёплую погоду, как-то решил полакомиться остатками собачей еды и был бы буквально растерзан, если бы не молниеносная кошачья реакция. Найда не доедала сама и не подпускала никого до прихода любимого хозяина, видимо, оставляла ему из своих, собачьих, соображений.

— За что нам это?! — вздыхала Нуршайна.

Куандык в свою очередь с уважением поглядывал в сторону собаки. 

— За что нам это?! — продолжала вздыхать Нургайша. При этом поглядывала на дочь. Та только отмахивалась.

— Зачем нам это?! — хмурила брови старая женщина, глядя на скачущих и катающихся на собаке детей. Они-то уж точно знали — зачем.

  

***

 

Спустя два года в один из вечеров Толеген сообщил о прохождении многоступенчатого собеседования и переводе его в головной офис компании в Алматы: теперь он стал начальником подразделения. Соответственно, это и статус, и зарплата. Растерянная семья молчала, радовались только дети: ура, едем в Алматы!

— Никуда я из Тараза не поеду! — категорично заявила Мадина. — У меня выпускной класс!

— Я сам поеду, с детьми, — Толеген старался не смотреть на супругу. — Ты приедешь позже. По крайней мере, дети получат хороше образование…

  — Не забывай, что они учатся в лучшей школе города, а я там работаю.

 —  Я помню, что ты отличник просвещения...

Тёща открыла было рот для поддержки дочери, но решила воздержаться. Зато утром, за завтраком, отвела душу:

— Пусть едет один! Зачем детей тащит за собой?! У самого ни кола ни двора — и детей такими же хочет сделать?! Живёт в доме жены…

— Нет, дети поедут с ним! Я так решила! — Мадина резко поднялась и направилась к двери, показав своим видом, что всё, разговор окончен.

 

***

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Местное время….

Толеген приглушил радио в машине и, осторожно выруливая, выехал на плотно забитый автомобилями проспект аль-Фараби.

В южной столице у Толегена Рахимова всё сложилось удачно. Квартиру в аренду предоставила компания, на аль-Фараби. До офиса — пятнадцать минут пешком. Детям в школу — десять минут, через двор перейти. Во дворе дома есть продуктовый магазин, на углу — небольшая овощная палатка. Стоянка для автомобиля также рядом, под окнами, во дворе. 

Первое время Толегена не покидало чувство, будто только жить начал. Словно он не сорокалетний семейный мужчина, а выпускник университета. Свобода и ответственность одновременно кружили голову.

Вечерами играли с детьми в настольные игры или смотрели по интернету фильмы. Скучали и вспоминали собаку. Просили Мадину по телефону показывать её. Найда пряталась от экрана, но, заслышав голоса детей, ставила уши, беспокоилась, подходила к воротам.

— Собака ваша ничего не ест, кота гоняет, никого не слушается, — сообщала скучным голосом Мадина. — Сидит на своей соломе, никого к себе не подпускает.

— Я её заберу… — обещал Толеген.                                                    

— Когда? — Мадина близко подносила экран телефона и вглядывалась в лицо мужа, словно речь шла о ней самой.

    

***

Прошёл год. Дни шли за днями. Толеген много работал, после работы бежал к своим мальчишкам. Вместе готовили ужин. После гастрономических хлопот сыновья занимались уроками, и Толеген брал гитару…

Самое интересное, что вернулся он к своему увлечению здесь, в Алматы. Был счастлив снова держать в руках  когда-то горячо любимый музыкальный инструмент, напевать. Пока негромко и несмело получалось, как бы извиняясь за долгие годы невнимания к своей подружке молодости.

Держа в поле зрения сыновей, на слух подбирал мелодию очередной песни. Вспомнил свой репертуар. Если было настроение, уходил на кухню и писал, писал стихи. Они ему не нравились. Он нервничал. Грыз ручку и писал снова, но всё «в стол». Он и раньше писал украдкой. Всё больше боясь, что кто-то увидит, засмеёт. Теперь, радуясь свободе, писал, но показывать плоды своего стихотворчества не смел. 

На зимние каникулы приехала Мадина. Сделала генеральную уборку, приготовила обед на три дня, покричала-поскандалила за грязную одежду, нечищеную обувь, нестриженые волосы и уехала обратно с чувством выполненного долга.

В последних числах зимы случайно в магазине Толеген столкнулся с бывшим однокурсником. Увидели друг друга, узнали, радостно обнялись, похлопав по плечам, и, коротко переговорив, разошлись, обменявшись телефонами. В ближайшую субботу Костя позвонил, пригласил на воскресные посиделки в узком кругу с гитарой.

— Приходи, познакомишься, послушаешь, мы тебя послушаем. Ребята хорошие. Мы давно кучкуемся. Поём, стихи читаем, не будет скучно. Потом концерты организовываем. 

В воскресенье Толеген отправился на предложенную встречу. Небольшой частный дом с растяжкой на воротах «Продаётся». Внутри обжиты только холл и просторная гостиная. Вот только мебели совсем не было. Кто-то стоял, кто-то сидел на полу. Дамы на двух стульях. Но это неважно! Все рады видеть друг друга. 

Толеген вначале страшно смущался, но, выпив  чая из термоса, послушав остальных, успокоился, заулыбался. А уж когда взял в руки гитару… Давно с ним ничего подобного не случалось. Ему уступили один стул из двух, и Толеген, заиграв на гитаре, запел. Он пел и пел. Макаревича, Окуджаву, Визбора, Галича… В этот момент он любил весь мир, и окружение ему отвечало взаимностью.

 

***

Старший сын Тимур оканчивал школу, собирался в университет. Два раза в неделю ходил на подготовительные курсы. Много читал в интернете. Толеген контролировал чтение и оставался доволен — парень рос серьёзным человеком. На каникулы вновь прибыла Мадина. Теперь к её приезду подготовились, но тема для очередного скандала всё же нашлась:

 — Когда заберёшь собаку? Она никого не подпускает к себе…

— Я понимаю… — оправдывался Толеген. — Но ты же видишь, живём на квартире...

— Я её отдам кому-нибудь. Кстати, о квартире: ты когда планируешь брать ипотеку, сколько можно ждать?..

В ответ услышала неуверенное:

— Я подумаю…

По возвращении в Тараз Мадина сообщила, что собака умерла. Толеген, узнав новость, отключил телефон и вышел на площадку. Поприветствовав выходящего из лифта соседа, попросил пару сигарет. Курил долго. В конце концов на площадку выглянул младший Чингиз и удивлённо воскликнул:

— Папа, ты же не куришь?

Как выяснилось позже, собака вначале ушла со двора, чего с ней никогда не случалось. День спустя её нашли недалеко от дома в скользкой яме. С трудом притащили домой, отмыли от глины, и она тихо умерла на руках старой Нургайши.

 

***

Пробежал ещё один год. Жизнь в Алматы отличается от провинциальной — ритм быстрее, стремительнее. Утром разбегались на учёбу и работу, вечером собирались за кухонным столом, разделяя при этом не только трапезу, но впечатления и хлопоты холостяцкой жизни.

Мадина курсировала между двумя городами каждые каникулы. На вопрос родственников и подруг, когда же она воссоединится с семьёй, лениво отвечала: когда, дескать, выйду на пенсию.

В школе она пропадала сутками, взяв две ставки — биология в старших классах и химия седьмой класс, плюс классное руководство. Ученики её любили. Недели не проходило без мероприятий. То экскурсия, то музыкальный вечер, то просмотр фильма прямо в классе, на большом экране, и обсуждение до хрипоты, до позднего вечера.

Сыновья тем временем становились самостоятельными. Отпускали отца то на концерт, то в поход в горы, то с ночёвкой на дачу к новым друзьям. Всем троим такая жизнь очень нравилась. Каждый чувствовал себя взрослым, самостоятельным и ответственным за ближнего, а главное — свободным.

В начале апреля, в одну из воскресных посиделок, Алия, жена Кости, пригласила свою давнюю знакомую, недавно овдовевшую Марину.

 — Она вот такая! — Алия, блестя глазами, вскинула большой палец вверх. — Такая весёлая, музыкальная была! Детей долго не было. Родила, а тут муж раком заболел. Она между маленьким ребёнком и больным мужем… Одним словом — досталось! Вот немного и того, загрустила.

Алия вздохнула. Толеген слушал всё это вполуха, настраивая гитару. Звуки теперь были громкими. 

В тот вечер Марина не появилась. Пришла неделей позже. Друзья уже и забыли про обещанную гостью. Явилась с большим опозданием, оттого и нежданно. Не вошла, а ворвалась в сопровождении Алии, шумно с ней переговариваясь. Представилась всем и сразу.

— Марина! — проговорила, оглядываясь вокруг, с милой улыбкой на упругих щеках с круглыми детскими ямочками.

— Садитесь! — отчего-то торопливо предложил Толеген, вставая и уступая свой стул.

— А вы?

Ему вдруг стало жарко, в ушах заложило.

 — Я… Тут, на полу.

— Нет, что вы, что вы! А давайте вместе сядем?! Стул широкий, поместимся.

И сели. Толеген быстро притянул к себе гитару и видел только край картинки. Из расстёгнутого ворота женской блузы цвета спелой малины вырастала белейшая полная шея. Блестели и белые зубы, и глаз круглый весёлый, чайного цвета.

Он сидел, казалось бы, ничего не замечая, весь в извлекаемом звуке. Только отметил, что перестал слышать друзей — слышал только громкий смех незнакомой женщины, сидящей рядом. Он словно нырнул под воду, и вся окружающая действительность рассыпалась на стоп-кадры…

Женщина, смеясь, что-то рассказывала. При этом двигалась, шуршала шёлком, искрилась весельем, обдавая его каким-то сладким запахом. Вокруг неё всё переливалось, как казалось Толегену, красками, преломляясь, подобно солнечным лучам, в грудном смехе, расцветая ярким цветом, собираясь медовым запахом невидимого облака в этакую радугу над медово-малиновым фонтаном по имени Марина. 

Пальцы совсем перестали слушаться, в горле пересохло. Тело в том месте, где соприкасалось с незнакомкой, горело, как после сильного ожога. Толеген окончательно оглох, онемел и только млел от нагрянувших ощущений. Он так и сидел, вцепившись в свою неизменную подругу — гитару, как в спасательный круг.

Приехал домой и сразу кинулся звонить жене по «Скайпу». Мадина удивилась, отметив оживление не только в голосе, но и на лице мужа. Рассказ получился красочный, упущен был только эпизод с Мариной. Хорошо и подробно поговорили обо всём, договорившись также, что в следующий её приезд он обязательно познакомит со своими друзьями и споёт ей свои песни. 

Поздно вечером, приняв душ и укладываясь спать, Толеген не мог понять — что это было?! Какое-то наваждение! Таких эмоций он никогда не испытывал, даже в молодости. Словно глубоко нырнул, но, кажется, благополучно вынырнул: и воздуха хватило, и сердце на месте. Только в голове стучало: Мадина-Марина, Мадина-Марина, снова Мадина-Марина… С этим перестуком и уснул.

В следующее воскресенье собирался с самого утра. Тщательно побрился, отутюжил рубашку, почистил обувь, брызнул на себя удачно подвернувшимся под руку не то парфюмом, не то туалетной водой — Толеген в этом не разбирался, пахло приятно — и ладно.

Встреча затянулась допоздна. У каждого находилось что рассказать, спеть — видно, рабочая неделя выдалась тяжёлая. За широкими окнами особняка вдруг собрались тучи и грянул гром. 

— Толеген, придётся тебе кое-кого подвезти, не против? — Костя кивнул в сторону Марины. — Она как раз по твоему маршруту… Где-то там, наверху, в сторону аль-Фараби.

— Да, конечно… — Толеген растерянно улыбнулся. — Доставлю в лучшем виде…

Подъехали к длинной пятиэтажке. Дождь шумел густым потоком. Вежливо распрощались. Она выскочила из машины и побежала к подъезду, её насквозь промокшая одежда вмиг облепила тело. У двери, под козырьком, остановилась и оглянулась с широкой пригласительной улыбкой. Толеген, наблюдавший за ней, всё понял. Выключил мотор, схватил ключи и кинулся из машины.  

В подъезде было тихо, тепло и сумрачно. Ещё не отключили центральное отопление. У двери в подвал сидела кошка и вопросительно смотрела на мокрых, беспричинно улыбающихся людей. Марина стянула с себя мокрый плащ и разложила на батарее. Толеген нагнувшись, погладил кошку, затем выпрямился и смущённо взглянул на Марину. Взгляды встретились. Женщина, продолжая улыбаться, слегка по-кошачьи потянулась навстречу, еле слышно вздохнув, осторожно положила полные, мягкие руки ему на плечи. Всё замерло, время остановилось.

Отдалённый шум дождя, расплывчатые силуэты раскачивающихся деревьев в дальнем окне подъезда и густые сумерки, кроющиеся в углах. Кольцо мягких, нежных рук, ищущие губы. Сладкий, головокружительный, долгий поцелуй.  

То ли трубы отопления давали жару, то ли температура двух тел взвилась, то ли атмосферное общеподъездное давление поднялось от накала страстей, только зной стоял неимоверный. Находиться в таком пекле дальше не было сил, но и расстаться не было никакой возможности. Не сговариваясь, вышли вновь под дождь, не забыв прихватить подсохший плащ, и сели в машину. Отъехав в тихую тупиковую улицу, долго и жарко целовались на заднем сиденье, чуть приспустив окна машины.

В двадцатых числах прибыла Мадина. Выгрузив на кухонный стол узелки-пакеты, села, вытянув ноги, и принялась внимательно наблюдать за суетливо снующим туда-сюда, перешагивающим через её ноги мужем.

— Ты давно обещал познакомить меня с друзьями. — Мадина не изменила позы.

— В воскресенье поедем, — пообещал Толеген, и вдруг, поняв, что всё изменилось, соображая, как теперь быть, тут же продолжил, не оборачиваясь к жене: — Слушай, не получится в это воскресенье. Надо новую машину оформлять. Давай в следующий раз?

— Хорошо, как скажешь! — легко согласилась Мадина, подобрав под себя ноги. — Давай-ка прокатимся до центрального базара, заодно и твою новую машину обкатаем? Мне кое-что купить надо.

 

***

В разъездах из города в город, хлопотах и любовных свиданиях прошёл ещё год. Толеген похудел, даже как-то помолодел. Появился и блеск в глазах, но и первая седина.

Любовные встречи были лёгкими, между основными жизненными делами. Между домашними хлопотами и работой, между командировкой и школьным собранием…

Марина обычно встречала его в домашней обстановке, в шёлковом кимоно с летящими птицами. Обнимала его тут же, в прихожей. Дальше всё было просто и довольно обыкновенно. Единственное, чему не переставал удивляться Толеген, — это температура. Она была высокая у этой прекрасной во всех смыслах женщины. Такой внутренний жар, словно у неё была печка, согревающая и внутри, и снаружи… Ещё у неё была большая красивая грудь, и пахло от неё всегда чудесно. Он, раскачиваясь, словно на больших качелях, утопал в этой груди, взлетал и падал, умирая от нежности и наслаждения. Вверх-вниз, вверх-вниз — и так бесконечно долго; когда же всё заканчивалось, Марина замирала, прижимая его к себе, и, едва вздохнув, отпускала…

Толеген, уходя от неё, нёсся, словно воздушный шарик, перескакивая по ступенькам вниз, продолжая этот сладострастный полёт ещё некоторое время мысленно, как музыку из радиоточки...

Только однажды Толеген почувствовал, что ему невероятно трудно расстаться, уйти от неё, хотя следующее свидание было запланировано через два дня. Прежняя лёгкость, придававшая их отношениям романтику, перешла в привычку. Он привык видеть эту женщину часто, думать о ней, делиться, советоваться. И пришлось признаться, что хотел это делать только с ней. Толеген задумался. То, что Марина его женщина, не было сомнений, а вот что дальше делать, — этого он не знал. 

Через полгода он затеял с ней разговор.

— Послушай, Марин! А что, если мы… ну… будем видеться чаще. Ну если совсем?! — он растерянно замолчал, часто моргая. 

Она, откинувшись на влажные подушки, медлила с ответом, наблюдая за ним. Затем, притянув его к себе, заглянула в испуганные глаза Толегена, всё поняла и рассмеялась.

— Ты что, хочешь развода? Жена тебе его даст? — она снова улыбнулась. — Чего спешить? Ты человек долга и большой ответственности… Пусть дети подрастут.

Удивляло, что Марина не настаивала на развитии отношений. Её все устраивало. Она горячо ему отдавалась и нежно ласкала. После или говорила, или внимательно выслушивала, иногда давала советы, весьма дельные, если он просил.

Он давно заметил, что стал меньше общаться с Мадиной. Не о чем было говорить с женой. Теперь с ней разговаривали сыновья, и всё больше по телефону, между делом, на ходу.

Она же делала карьеру. Её назначили завучем, и она пропадала в школе даже на каникулах. Видимо, Мадина тоже почувствовала отдаление мужа, и дело было явно не в географическом расположении двух городов. Приехав в очередной раз, она напомнила мужу о давнем обещании познакомить с друзьями. Толеген молча кивнул в знак согласия.

Встреча состоялась. Друзья приняли Мадину хорошо, приветливо. Усадили на один из двух стульев. Налили и чаю, и вина. Она благосклонно принимала внимание. Как должное. Забывая, видно, что перед ней не ученики седьмого «Б» класса средней школы города Тараза и не родители учеников того же седьмого «Б».

Толеген был не в голосе и без настроения. Голова сама по себе поворачивалась в сторону малинового шёлка. Наконец музыкальная часть закончилась. Мадина, не вставая, развернулась к импровизированному накрытому столу и начала говорить, словно это был педсовет или заседание родительского комитета. Толегену захотелось сначала оглохнуть, потом провалиться сквозь землю, под конец её речи — умереть.

Скандал случился громкий. Мадина звонко, хорошо поставленным голосом, отчитала взрослых людей, при этом разве что не угрожая всем собравшимся «бездельникам» лесоповалом, рудниками и строительством БАМа. Особенно досталось Марине. Ей и её вызывающему смеху вменялось легкомыслие, неумение вести себя и «свободное время нужно проводить дома с семьёй, а если таковой не имеется, то лучше…» Тут Толеген как очнулся, вскочил, сгрёб супругу в охапку и кинулся вон, к машине.  

Его била сильная дрожь. Дурак! Вот дурак! Руки не слушались. Мадина продолжала свой бессмысленный монолог, повторяясь, как заезженная пластинка, по второму и третьему кругу. Возле квартиры, наконец, замолчала. Но, переступив порог, увидев старшего Тимура, сидящего к ней спиной за компьютером, завелась по новой.

Тимур, вскинув густые брови, внимательно слушал мать, видимо, выстраивая логику её энергичной обвинительной речи. Не выстроил. 

— Мам, я не понял? В чём проблема?

 Да, собственно, никто из троих не понял. 

— Что вот ты вечно сидишь перед компьютером? Толк какой от этого?..  

Замолчала, словно собираясь силами. После короткой паузы проблема, наконец, чётко обозначилась:

 — У тебя… у тебя… девушка есть, в конце концов?! С кем встречаешься? Нет? Тогда зачем… Всё в игры играешь? Мужчина — это ответственность! Я внуков дождусь? Я поступков дождусь?

 Толеген нахмурился. Чингиз заулыбался. Тимур от удивления рот открыл:

— Ты о чём? Я сам разберусь! Не собираюсь я жениться…

Она вдруг перешла на крик, собрала все мыслимые и немыслимые грехи своих мужчин. Начиная с оценок в дневнике младшего и полное бездействие по поводу ипотеки главы семейства. Стоя посередине комнаты, вся красная и потная от собственного крика, она то грозила пальцем, то воздевала вверх руки…

— Ну хорошо, хорошо… Если ты так хочешь, я познакомлю тебя со своей подругой… — Тимур, продолжая недоумевать, осторожно пообещал разошедшейся матери. И, всё ещё ничего не понимая, спросил:  — Если ты из-за этого… Чего так кричать?! Спокойно можно было. Я понятливый…

— Поговори со мной! — Мадина яростно задыхалась. — Слушать надо, когда мать говорит…

— Я слушаю… — В голосе Тимура послышалось крайнее возмущение.

У младшего же набежали скорые слёзы:

— Мам, кричишь, кричишь, всегда кричишь…

— А ты? — игнорируя всхлипы младшего сына, развернулась к мужу Мадина. — Сколько можно… Когда ты будешь решать квартирный вопрос? Или ждёшь….

— Всё! — неожиданно крикнул Толеген. — Хватит! Тебе пора в Тараз!

Пожалуй, это было впервые. Мадина, словно большая, тяжёлая машина, с трудом всё ещё что-то выкрикивая, размахивая руками, затормозила и, тяжело дыша, наконец, замолчала. 

Мальчики с большим удивлением повернулись в сторону отца. Он решительно подобрал её вещи, разбросанные в горячечном пылу, вынес большую дорожную сумку в коридор и демонстративно начал обуваться. 

Ехали молча. Она всё ещё глубоко и прерывисто дышала. Толеген же злился, злился, злился… Только на себя. На развороте в сторону вокзала «Алматы-2» Мадина вдруг бурно расплакалась. Напряжение спало, но говорить не было сил и желания, да и о чём?!

Супруги молчали, только Мадина продолжала шмыгать носом. Так же молча вышли на перрон, зашли в вагон и он, разместив её вещи, кивнув на прощание, вышел.                                                                                                   

                                                                               

***

Через неделю, забыв обиду на мать, решив, что поиск по интернету новых друзей — это интересная идея, Тимур начал осваивать сайты знакомств.

Теперь Толеген не просто спешил, он торопился домой, конечно, исключая вечера, проведённые с Мариной. Уняв свой сексуальный зуд и наспех приласкав друг друга, они торопливо разбегались в разные стороны. Она — к маленькому сыну. Он — домой к мальчишкам. 

Весь май отец с сыновьями веселился, рассматривая анкеты кандидаток в подруги старшему сыну. Чингиз, несмотря на юный возраст, давал вполне весомые оценки девушкам, даже пускал слёзы, требуя уважение к своему мнению.

Однажды вечером Тимур признался:  

— Пап, тут вот… В общем, я познакомился… Она старше меня. Мы, короче, уже несколько раз говорили…Вроде так, ничего... Я схожу посмотрю...

— Конечно, попробуй, Тимка! Матери только не говори. Пока! — с улыбкой дал согласие отец.

С того свидания Тимур не вернулся.

В полицейском протоколе говорилось, что тело найденного двадцатиоднолетнего Тимура Рахимова на пустыре, а именно строящегося котлована вдоль Талгарского шоссе, пролежало больше суток. Множество резаных и колотых ран. Большая потеря крови. Короче говоря, убили и бросили.

Девицу, с которой в тот вечер встречался Тимур, вычислили быстро, по его же телефону. Наводчица немного поупиралась, но полицейские нажали, и на стол начальнику оперативного отдела легло чистосердечное признание и согласие на добровольную помощь следствию. Благодаря чему была раскрыта преступная группировка из трёх человек, бывших осуждённых. Операция по горячим следам заняла трое суток.

— Чего им нужно было от моего сына? — Толеген выслушал всё, казалось, спокойно, с потемневшем лицом.

— Ваша машина, карточка, какие-то банковские пароли. Он, видимо, поделился с ней, что подрабатывает в IT-отделе банка. Она решила, что он самый знающий в этой сфере специалист. Двое из них недавно освободились из мест лишения свободы, не совсем понимают действительность. Видно, просто нужны были деньги. Думали также, что парень иногородний, найти его быстро не получится. Они за это время хотели исчезнуть. Да, приходится признать, жестокая, бессмысленная смерть… Примите наши соболезнования!

                                                                

***

Tолеген не помнил, сколько прошло времени, как вёз тело сына в Тараз, как хоронили. За всё время не пролил ни слезинки, словно окаменел. Двигался как в тумане, на ощупь.

Дома же шло своё представление. Только привезли Тимура, как Мадина на несколько часов сошла с ума. Она бросилась к нему. Причитала, плакала, кричала, кого-то проклиная, рвала на себе волосы и царапала лицо. Ни слова утешения, ни сочувствия, ни уговоры не дали результата. Только укол со снотворным сделал передышку в этом кошмаре. В день похорон всё повторилось вновь.

На кладбище под зазывную молитву муллы Толегену хотелось лечь рядом с сыном в могилу и закрыть глаза. Оставшись один, долго сидел. Его пытались увести, но он упрямо не отходил от могилы и закрывал лицо ладонями. 

В Таразе Толеген прожил два месяца, кое-как работая дистанционно. Каждый день ходил на могилу сына и говорил, говорил с ним… молча. Каялся, просил прощения, горевал. В начале августа необходимо было вернуться в Алматы. Младший сын требовал внимания. У него предстоял выпускной класс. Тут вдруг Мадина заупрямилась:

— Он с тобой не поедет. Поезжай один.

— А школа? — Толеген растерялся.

Из кухни прибежал испуганный Чингиз:

— Там мои друзья…

— Ко мне в школу пойдёшь, — сказала Мадина, как отрезала. — У нас лучшие учителя города работают. Здесь своих старых друзей вспомнишь.

— Мам, ты что... — Чингиз расплакался.

— Поплачь мне ещё… — Опять этот менторский тон. Мадина окончательно приняла решение, другого не могло быть.

Вечером мужчины собрались у опустевшего вольера. Толеген с тестем чистили и чинили пустую клетку. Чингиз с опухшими глазами таскал воду. Видно было, что мальчишка долго плакал.

— Балам… — дед принялся успокаивать внука. Что-то зашептал Чингизу на ухо, при этом оглаживая его по плечам. Тот в ответ принялся уворачиваться из его рук, но потом кивнул в знак согласия головой, смахивая последние слёзы.

Толеген краем глаза терпеливо наблюдал сцену примирения сына с материнскими планами. Дав остыть мальчишке, наконец, окликнул Чингиза.

— Сын, давай, сделаем так. Я поеду вперёд, а мама за это время передумает, и я вернусь за тобой. 

Чингиз недоверчиво смотрел на отца.

— Ты точно приедешь за мной? — весь напрягся, придвигаясь к отцу. 

— Слушай, все учебники, школьная одежда, спортивная форма…

— Понял, понял, понял, — быстро и облегчённо откинулся Чингиз. — Вот и аташка говорит, мол, потерпи, потерпи, а сам умирать собрался. Не хочу здесь жить. Все плачут. Я же не виноват, что так получилось?!

— Никто не виноват…

— Вернёмся — ты меня на баскетбол запишешь. Хочу тоже, как Тима...

 

***

В Алматы — яркое ласковое солнце, высокое синее небе. На заднем плане — снежные пики гор в туманных облаках. Всё как всегда! Будто и не было страшной трагедии, после которой вставал закономерный вопрос: как дальше жить? 

Толеген вернулся в пустую квартиру, прошёлся из комнаты в комнату, но в доме было пусто. Словно в поисках чего-то, он из кухни заглянул в ванную и дальше... В прихожей за дверью заметил сиротливо брошенный рюкзачок. Поднял его. Потянул за язычок замка, открыл и заглянул внутрь. Ничего особенного: планшет, тетрадь с ручкой, портативное вычислительное устройство, наушники проводные, наушники беспроводные, набор бумажных салфеток, средство для рук… Он вновь сунулся лицом в раззявленный вещмешок — обожгло запахом. Запах сына был ещё здесь. В рюкзаке лежала в комок сбившаяся футболка. Толеген вздохнул всей грудью и замер. Тоска врезалась острой болью и рассекла пополам, словно большим ножом по тёплому, живому телу. Он закинул голову назад и закричал. Рыдал, плакал, выл, пока не выбился из сил, затем упал на сыновью кушетку, как был, одетым, и уснул.

Его разбудил звук мобильного телефона. Звонила Алия.

— Толеген, здравствуй! Извини… Ещё раз прими наши с Костиком и от всех ребят самые искрение соболезнования.

Толеген туго соображал, но всё же что-то промычал в ответ. Алия торопливо продолжила:

— Тут такое дело… — Её голос пропал на какое-то мгновение. — Понимаешь, завтра похороны. Ты должен знать… 

— Кто?

— Марина умерла… Она, оказывается, болела. На ногах переносила… Потом в кому впала и не вышла из неё, — Алия торопилась говорить.

Толеген впал в странное состояние. Время остановилось, хотя оно для него остановилось давно. Он словно снова глубоко нырнул, над головой сомкнулась тяжёлая вода. В ушах заложило. Пропали и слух, и видимость. Но в этот раз благополучного выныривания не получилось — воздуха не хватило, вместо сердца образовалась большая чёрная дыра. Он провалился в эту дыру и потерялся.

                                                                        

***

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Местное время...

Толеген медленно выплывал в сознание, словно двигаясь на ощупь, на знакомые звуки: где-то рядом, за тонкой стенкой, звучало радио. Тем самым определяя своё месторасположение: он жив, он здесь и сейчас. Солнце било в окна. Солнечные зайчики скользили по кроватям с цветным застиранным проштампованным бельем горбольницы № 12 города Алматы. Больничная дверь легко открылась, пропустив Костю в палату. Тот, выставляя пузатый пакет вперёд, неуклюже вошёл и громко зашептал:

— Ну, братан, ты и напугал! Алия в трубку кричит, кричит, а ты молчок. Тогда она и догадалась, что ты того, в обморок… Твоим в Тараз позвонили. Скоро приедут… 

Толеген улыбался, слушая друга. Всё же и в этот раз благополучно вынырнул. Он приложил руку к груди, убедился — вместо дыры стучало сердце. Слабенько, но верно.

                                                         

***

Прошёл год. В начале января приехала Мадина. В квартире были порядок и тишина. Чингиз теперь редко бывал дома. Два дня она по привычке мыла-готовила, при этом разговаривала вслух. К концу своих хлопот сообразила, что мужа практически не слышала. Оглянулась. Оказалось, он рядом.

Вот сидит напротив седой, сильно худой, осунувшийся, похожий на подростка, её Толеген и смиренно слушает, обняв свою гитару. Опять эта игрушка. Но Мадина давно закрыла рот на замок. Давилась, но молчала.

К Толегену претензий никаких. Он так же нёс ответственность и выполнял долг перед семьёй. Работал, растил и учил сына, регулярно отвечал на звонки жены, правда, про ипотеку забыл.

Для себя же встречался с друзьями, писал стихи, играл на гитаре. Изменилось только восприятие жизни. Оно стало тише, глуше, с меньшей значимостью.

Чингиз совершал своё восхождение. Отлично учился в университете, побеждал во всяческих конкурсах, участвовал во множестве проектов. Дружил, казалось, со всем курсом одновременно. Мечтал о большой карьере и о денежных потоках. Строил планы о новом, большом, совместном с отцом, собственном доме. Даже район приметил.

В конце дня Мадина удовлетворённо огляделась. Идеальный порядок, продукты на неделю вперёд, обед... Теперь можно возвращаться в Тараз. Взгрустнула: всё поменялось в их жизни. Мало времени проводила с сыном, всё больше с отстранённо молчащим мужем. Сын не впускал в свою взрослую жизнь. Муж — в свою малозначимую. Теперь Мадину никто не встречал и не провожал…

Она собралась, уложила вещи и направилась к выходу, оглядываясь на Толегена. Он тихо перебирал струны, настраивая в тон своего теперь всегда чуть пасмурного настроения и совсем не прислушивался к тому, что происходит за спиной. Мадина постояла, не смея окликнуть, и вышла, неслышно закрыв входную дверь.