Слуги Амура

Пир

 

Знамя уродливо, как ты его ни крути, но вот приглашают к столу:

и, как бы снимая пробу, ты рот свой подносишь: то ешь,

то поёшь, то с корочкой, в сливах, танк запечённый

за лебедя в яблоках мнишь. В небе царит, о, призрачная, о, звезда, 

в желудке темно, как в ночи, в поздней, осенней, и ты окунаешь в зоб 

пробитый шрапнелью корпус старого Messerschmitt, сбитого под Смоленском,

о, кем-то вроде тебя, кем-то, скажем, получше тебя — лучшей версией, что ли, тебя.

Кем-то, кто мог бы осеменить, что ли, землю, если б, подобно Онану, топливо

изливал, жёг керосин, заливал бы глаза бензином, чистым судетским спиртом,

подписывал бы говном бумаги. — Так было бы лучше, но вот нам пора идти, 

и мы выходим из-за стола, и, боже, глухая осенняя ночь пожирает (чей?) тучный круп и (чей?) кривой позвоночник, пока мы звоним на выдуманное такси.

 

 

По дороге в цитрусовые сады

 

В день, когда ты надела смешной чепец, мы отправились в цитрусовые сады,

зная, что нас ожидает смерть. Любовники с выпуклыми губами, праздничные guerreros, подёнщики в цеху революции. Мы шли, поднимая пыль, сквозь пекло у сельской церкви. Мальчишка-алтарник, вышедший позевать, глупо клевал навоз, когда мы проходили мимо, — он даже не посмотрел на нас. Мы сожгли его целиком. Мы его испекли в золе, и он не вернулся к мессе, не выслушал Слово, не приступил к Причастию. Мы были бы рады вернуть его, пригласить домой, налить молока, сказать, мол, будь нашим сыном: кости себе раздроби, выломай нос, шрапнель в молоке свари, как горох, как об стенку горох, лоб себе размозжи, в судороге повизжи, да всю правду, сынок, расскажи. За топор, за кларнет, за капот, за кисет.

 

Папа срезает рот и ложится стеной к спине.

Мама снимает скальп, как смешной чепец.

 

Не бойся, It’s just a gun, брауни, как его, браунинг.

 

 

Слуги Амура

 

Каждый влюблённый — солдат, и есть у Амура свой лагерь. Но мёртв малышарик, хребет ему перебит, как тепло/водоснабжение. Кукла закопана в клумбе на заднем дворе — копальхен, как говорит капеллан, я слова того не знал, пока не сыграл в сугробе как бы в двойной гавайский, в ящик пока не сыграл. Сёрферы всех полей, что вы осадили город? Я вам не выдам секрет, я ложе своё сожгу, я газ запущу в конюшни, я храмы взорву, и вот: я разобью скрижали, таблички я оскверню, и в ризнице, впрочем: фальшиво античен повод:

Максимус Деций Меридий плачет в коленях сына.

Максим Кац  ведёт эскадроны смерти к Москве. — И мы нежимся на кровати,

словно на дыбе.