Причины и причинение добра

Путь узнавания того, чего мы не знаем, называется совестью.

Совесть — мы всегда знаем, что это такое,

и этим путем узнаем, что такое добро.

Мераб Мамардашвили

 

 

Учёные говорят, что в космосе невозможно услышать звук. По крайней мере, в той форме, в какой привыкло его воспринимать человеческое ухо. Вселенная пребывает в вакууме, где практически не совершается колебаний воздуха, а значит, даже самый истошный и отчаянный крик одинокого астронавта останется беззвучным. Будь то столкновение звёзд, или полёт кометы, или даже новый большой взрыв — всякое движение поглотит ледяная тишина. 

— Есть в этом что-то бесконечно печальное, — проговорила Вторая лягушка, глядя в мутное стекло иллюминатора.

Вдвоём с неизменной спутницей они плыли на космическом корабле стального цвета, выполненном в форме щита. По центру умбона, заменявшего крышу, было выгравировано лицо богини любви и войны, жестокой и могущественной Иштар.

Кабина корабля была просторной и незаполненной, оттого казалась безжизненной. Пульт управления в носовой части пустовал, призывно, но безуспешно моргая датчиками. Обе лягушки расположились в хвосте кабины. Вторая — на подлокотнике кресла, придвинутого практически вплотную к иллюминатору. Первая — чуть поодаль, на поверхности импровизированного стола. В отсутствии гравитации обе они удерживались на месте благодаря силе ускорения, которая уносила их в глубины космоса по одному им ведомому направлению.

Первая лягушка задумчиво смотрела в спину подруги.

— Не расстраивайся, — ответила она. — Всё, что можно было спасти, мы спасли.

Но та лишь покачала головой. 

— Так ли это? — Голос её прозвучал сухо, надтреснуто. — Люди…

— Опять твои люди, — вздохнула Первая. Сморгнула уставшими глазами и тоже уставилась в черноту иллюминатора. — Какая темнота, ни одной звезды, даже самой захудалой. Но, в конце концов, и на это есть своя причина.

Вторая ничего не ответила. Тишина проникла через прочное многослойное стекло иллюминатора и повисла между собеседницами. Богиня Хекат — а это была именно она — оглянулась на подругу. Та сидела, прикрыв глаза и почти не дыша. Несмотря на божественную сущность, искусственная гравитация давалась ей тяжело.

Густая вязкая тоска заполняла пространство между ними, обретала собственный цвет. На фоне чернильной темноты за стеклом в кабине корабля она мерцала светящейся белой пылью. Гнев богинь, даже почти утерявших силу, переносить непросто. Теперь и Хекат стало тяжело дышать.

— Я думаю, ты ошибаешься. — Слова звонко пронеслись по комнате, разбивая зеркальную пустоту. 

Первая лягушка с удивлением взглянула на хрупкую подругу. Кабина снова приобрела привычные очертания, нависшая было тяжелая дрёма испарилась. Глаза Второй лягушки блестели, разгоняя тьму.

Хекат слушала внимательно, не отводя взгляда от блестящих влажных глаз подруги.

— Ты говоришь, что на все явления и поступки есть своя причина. Я с этим утверждением поспорю, — продолжала Вторая лягушка. — Вернёмся к людям. Воевать, драться, убивать — всё это заложено в основе человеческой природы. Элементарный механизм выживания, не оставляющий места морали. Но обрати внимание: ни в одном отрезке цивилизации у человека не было причин на совершение доброты. Оно невыгодно биологически, и, если хочешь, социально — тоже. Противоречит природе. Но, несмотря на это, из всех известных нам миров только люди выработали способность распознавать и совершать добро. Оговоримся сразу, что акт добра — это поступок воли, не преследующий конкретной цели или выгоды, кроме как помочь другому человеку. 

— Потому что, если человек совершает добрый поступок, преследуя какие-то личные цели или ожидая благодарности взамен, это перестает быть актом доброты и становится частью социального договора, — кивнула Первая лягушка в задумчивости. 

— Что интересно, на это способны далеко не все люди. Вот почему одни племена заботятся о своих детях, а другие съедают их?

— Эволюция, — кивнула Первая. — Кто не сожрёт потомство, тот продолжит род.

Её подруга вздохнула.

— Допустим, — сказала она. — Но временами ты слышала от людей: «Я сделал это без причины, просто по совести». Помог прохожему на улице, перевёл пресловутую бабку через дорогу, улыбнулся кому-то, в конце концов. Не чтобы сожрать, переспать, продолжить род, согреть шкуру, а по порыву души.

— Impulsion de l'âme, — пробормотала Первая. Поймав недоумённый взгляд собеседницы, смутилась. — Если бы ты сказала последнее по-французски, прозвучало бы весомее, — объяснила она и тут же продолжила привычным рассудительным тоном: — Ты спрашиваешь, какова причина добрых поступков людей и думаешь, что в ней нет корысти. Разве ты не помнишь, как сильно люди хотят понравиться самим себе? Сколько трепыханий они совершают, лишь бы убедить себя в том, что я-то хороший и достоин любви. —        Сказав это, она победно вздернула голову.

Вторая лягушка посмотрела на неё с холодной насмешкой.

— И как? Помогает это им полюбить себя?

В кабине корабля поднялся горячий ветер, сильный порыв едва не сбивал с ног. Первая лягушка бросила взгляд на потолок — не проснулась ли праматерь Иштар? Не расколет ли в гневе корабль, обретая на гибель последних своих дочерей?

— Казни египетские, — беззлобно пробормотала великая Хекат. — Что тебя так разозлило, душа моя?

Вторая лягушка мягко улыбнулась. Горячий ветер стих, туман за стеклом рассеялся, и в иллюминаторе мелькнула тусклая звезда. 

— То, что болит без причины, по определению и есть душа. Ты помнишь Мераба? 

Она оглянулась на подругу, и перед ней возникла богиня Хекат в своём истинном обличии — высокая, ладная женщина с лягушачьей головой и насмешливыми губами. Одета она была в длинное чёрное платье с широкими рукавами. Потянувшись всем телом, как кошка, легко и пружинисто запрыгнула на стол, присела на него и закинула ногу за ногу. Узкие, тонкие ступни покачивались на весу. Ладонью с тонкими пальцами подпёрла лягушачью голову, как бы говоря — продолжай. 

— Я всегда любила его слушать. Он считал, что человек часто бывал добрым, потому что боялся нарушить норму, или был в хорошем расположении духа, потому что хорошо поел. Или, как ты выражаешься, хотел кому-то понравиться. Если ты думаешь, что совершённое в таком состоянии — добро, то ты никогда не поймёшь тот парадокс, что это добро в следующий момент времени обернётся жутким злом. И тогда будешь разводить руками — как, откуда оно?

Хекат смотрела на младшую подругу с грустной улыбкой. 

— Маат, — позвала она, — ты слишком много времени провела среди людей и стала на них похожа.

Вторая только пожала плечами. С момента создания мира они вели эти споры, и ни разу за всё это время не обидели друг друга резким словом. 

— Оставив людей, мы утратили способность к истинному добру. Память о нём храним только ты и я, ну и ещё один наш писклявый знакомый. Передать эти знания больше некому.

— Я знаю много людей, которые творили добро по рациональным причинам. Свято верили в то, что делали, — холодно ответила Хекат. — И лучше бы этого не было.

Повисла недолгая пауза. 

— Где он похоронен? — спросила Хекат. — Тбилиси?

Маат молча кивнула. 

— Всегда любила эту землю. Если развернёмся, заедем к нему на кладбище?

Лягушки переглянулись.

— Что ж, — подытожила Хекат. Человеческую шкуру она с себя сбросила и сидела рядом с подругой в привычном обличии. — Значит, доброта доказывает наличие души у человека. По крайней мере, у одного из них она точно была.