Лола

По-русски Лола говорила чисто, без акцента. И если не видеть её, а просто слышать, то и не подумаешь, что разговариваешь с женщиной восточной, а точнее, с узбечкой. Только она интересно выговаривала имена, которые заканчивались на «я». Она говорила: «Катья» или «Витья», за что её некоторые в нашем дворе называли француженкой. У «француженки» были большие, немного раскосые карие глаза, крупноватый нос, который не казался таковым из-за тонких, трепещущих ноздрей, густые и ровные, будто чиркнули угольком, брови, слегка сросшиеся на переносице. Помню, летом она подкрашивала их усьмой — трава такая росла в узбекских огородах. Соседские девчонки тоже хотели такие брови, выпрашивали себе эту усьму, учились выжимать из неё сок на дно перевёрнутой пиалушки и спичкой с ватой старательно рисовали друг другу брови. Конечно, картина получалась немного... гм… другой –– брови на славянских лицах были до смешного зелёные, разлетающиеся, как крылья чайки, и далеко уходящие за виски. 

Лола была невысокого роста, но хорошо сложена, носила пёстрые атласные платья и такие же шароварчики. Чёрные, промытые до стекла волосы были заплетены в мелкие, частые косички. Эта девочка волновала всех пацанов в нашей округе. Помню, какая наступала тишина, когда она выходила из дома, неся в руках большую чашку с рисом. Когда к ним наезжала многочисленная родня, они не помещались с матерью в кухоньке, и часть их хозяйства стихийно на время переносилась в палисадник под окном. Она шла к дворовой колонке промыть рис, и все в молчаливом восхищении наблюдали, как она ловко пересыпает в узких ладонях жемчуга белоснежного риса, замедляется, тщательно чистя его от соринок, и снова пересыпает, снова подставляет под прозрачную струю… 

Их семья была традиционной узбекской, и она была в ней старшей. Сестрёнка и двое младших братьев-близнецов — все трое всегда крутились возле и висли на ней. Она была им скорее матерью, чем сестрой. В школу, однако, она ходила русскую и училась, при всей своей нагрузке дома, на удивление весьма успешно. Форменное школьное платье ей шили дома — оно не должно было быть коротким, как у всех учениц, и этим она тоже отличалась от всех. Учителя закрывали на это глаза и даже время от времени ставили всем в пример: «Вот, посмотрите на Лолу! И ведь и учится, и ведёт себя, и выглядит соответственно». 

Но Лола волновала всех пацанов в нашей округе совсем по другим причинам. Она была какая-то… необыкновенная. В ней, казалось, сочетались все самые лучшие качества, которыми (по нашим пацанским представлениям) должна была обладать девушка. Мы дружили с ней, мне нравилась эта девочка. После уроков я ждал её, а потом шёл рядом, неся чушь, стараясь быть интересным.

–– Витья, –– говорила она, смущённо улыбаясь, –– у меня очень строгие родители. 

–– Ну что, и говорить тебе нельзя ни с кем? –– удивлялся я. 

–– Нельзя, Витья. Отец говорит, что девушка не должна разговаривать с посторонними мужчинами вообще.

–– А как же он тогда отпустил тебя учиться, ещё и в русскую школу?

–– Учителя настояли. Сказали, что я должна учиться, и всё, он еле согласился тогда. Скандалил. Потом дома всё ворчал, что, мол, учись не учись, а после школы всё равно сразу выдам замуж. 

Я смотрел на эту, как будто сошедшую с персидских миниатюр, девочку и не мог тогда ещё понять, что любил её.

 

***

Пирушка, устроенная по случаю моего отъезда, затянулась до глубокой ночи. Редакция газеты, в которой я проработал свои две командировочные недели, все её сотрудники, вся шатия-братия, включая молоденькую секретаршу Зину, хорошо выпив, наговорившись и напевшись да хрипоты, наконец, устала и начала расходиться. Долго ещё толкались, шумели и спорили, кто кого пойдёт провожать, подвозить и так далее.

Я вызвался проводить Зину. Всё же она была самой молодой в нашей компании, не отправлю же я её одну среди ночи. После прокуренного моими коллегами номера гостиницы, где я жил, ночная  прохлада  и свежесть воздуха показались божьей благодатью. Мы решили пройтись пешком. Останавливаясь у лавочек, садились передохнуть и страстно целовались. Уже брезжил рассвет, когда, наконец, бедная моя девушка вошла в свой подъезд, устало помахав мне на прощание своей тонкой, слабой рукой.

Возвращаясь к себе, я пошёл через парк, который в мягком рассеянном свете утра казался ещё красивее, чем днём, когда я смотрел на него из окна своего номера. Между тлеющих фонарей и тёмно-зелёных елей парка виднелись купола собора. Я остановился, чтобы запечатлеть, запомнить (когда ещё придётся здесь побывать?) всю красоту, величие храма, которому больше ста лет. У дверей  хлопотали дворники, служащие, и уже подходили самые первые прихожане, торопились попасть, видимо, в раннюю службу.

Две молодые женщины в длинных платьях и светлых платках на головах, стоя у крыльца собора, повернувшись к нему лицом, крестились и быстро кланялись. Затем, негромко переговариваясь, взяли стоящий в стороне, у стены, прилавок и потащили его ближе к крыльцу. Прилавок был с виду довольно тяжёлый, женщины с трудом волокли его. 

–– Давайте я вам помогу? –– предложил я.

Они остановились, переводя дух, одна из них благодарно посмотрела на меня и негромко обронила: 

–– Спаси, Господи… 

Другая, не поднимая головы, всё ещё пыталась сама двигать этот неподъёмный железный стол. Вместе мы наконец выволокли его на край площадки перед храмом. Женщины принялись выставлять свой недорогой товар: церковные книги, жёлтые восковые свечи, крошечные иконки, бережно упакованные в целлофановые пакетикир, азных размеров и форм крестики, цепочки, ладанки на верёвочных шнурках… Я стоял и рассматривал, не знаю зачем, всю эту трогательную мелочь. Женщины о чём-то разговаривали между делом. Голос одной из них мне показался очень знакомым… и этот особый выговор… Где же я его слышал? Обращаясь к подруге, она сказала: «Танья». Ммм… что-то такое… А-ах! Лола?!

Солнце постепенно выпрастывалось из-за верхушек деревьев, освещая колокольню, мозаичные окна и потёртые, старые двери собора. Всё вокруг стало более отчётливым. Испытывая прилив жара к лицу и спине, я отошёл от лавки чуть подальше и со стороны смотрел во все глаза на женщин, которые приготовились и ждали первых покупателей. Точнее, я смотрел на одну из них. Жадно всматривался в её лицо, её чёрные волосы, видневшиеся из-под платка. Женщина поразительно была похожа на Лолу…Та фотография со школьного выпускного: десятый класс, какой-то смешной конкурс, первый приз –– Лола Ирисбекова. Она стоит на сцене, счастливо улыбаясь… Эти густые, красивые дуги бровей, и наивная улыбка головокружительной юности. Безумное, невероятное, убийственное сходство!  Но ведь этого не может быть? Этого не может быть…

Тем временем служба в храме закончилась –– из дверей повалили толпы людей, и сразу, будто ждали сигнала, в неровном красивом звоне закувыркались колокола. У лавки прибавилось народу, но я уже не мог ждать и решительно подошёл, протиснулся к прилавку и спросил:

–– Простите… Вы… ты… Лола? –– Волнуясь, надеясь и в то же время боясь услышать правду, я смотрел на неё в упор.

Она, как будто ждала, что я подойду, подняла на меня свои большие, немного усталые глаза и спокойным тоном отчётливо произнесла:

–– Вы ошиблись. Меня зовут Ольгой.

Я растерянно стоял, не понимая ничего. Тот же голос, поворот головы, глаза, те же пропорции фигуры…

–– Простите, –– пробормотал я.

–– Бог простит, –– ответила она, не глядя на меня. 

Я медленно повернулся и пошёл. Плёлся по аллее, уставший, потрясённый. 

Вернувшись в гостиницу и проходя мимо портье за стойкой, я мельком взглянул в зеркало на стене, не сразу узнал себя: серое, как будто в пыли, лицо с красными, воспалёнными от бессонной ночи, глазами и тёмными кругами под ними.

Войдя в номер, повалился на кровать и долго так лежал, не находя в себе сил встать и хотя бы помыться. Да нет, говорил я сам себе, ну мало ли похожих друг на друга людей на этом свете. И тут же сам себе возражал: но ведь не бывает такого сходства… и как она посмотрела на меня… Это была Лола. Но… но… ведь она умерла? Поздравляю тебя, Витюша, –– ты рехнулся. Да прекрати ты уже мусолить это поразительное, конечно, сходство той молодой женщины с твоей Лолой. Я пытался отогнать мысли о ней, пытался подумать о чём-нибудь другом. Например, о том, что нужно подготовить отчёт шефу, доработать кое-что… Да, да нужен отчёт… А ещё мне нужно знать, она это была или у меня паранойя? И ещё тогда, когда мы все разъехались учиться, а потом встретились через год после школы?! Я ведь пошёл к ним домой, и её мать, тёть Зухра, коротко так бросила, как камнем ударила: «Она умерла». И закрыла у меня перед носом дверь. Всё.

–– Аа… Лолка? Эта француженка, что ле? Как же, конечно, знаем. Отец её выдал, как и грозился, сразу после школы замуж. Какой-то самаркандский принц увёз её, грят. А она через три месяца вернулась –– не ко двору, грят, там пришлась. Дома не приняли её, орали на неё так, что всем слышно было. В общем, отправили обратно в Самарканд. А она, грят, по дороге то и сгинула куда-то. То ли руки на себя наложила, то ли ещё чё… 

Всё это я выяснил за десять минут у двух старух, словоохотливых обитательниц вечной около подъездной лавочки.

Перед рассветом я уснул –– измученный, с твёрдым намерением уехать на следующий же день. Но проснувшись утром, никуда не уехал, а, приняв душ, переоделся и пошёл опять в парк, к храму. В будний день народу там было значительно меньше. К площади перед церковью вела широкая, засаженная соснами аллея. Она разветвлялась, и одна её сторона упиралась, выгнутая  луком,  в маленькую лужайку. Отсюда отлично просматривалась вся площадь, залитая солнцем и усыпанная кормом для вездесущих голубей, которые слетались и расхаживали большими серо-белыми стаями. В центр этой маленькой зелёной лужайки какие-то умники умудрились втиснуть такой же маленький фонтан, неспешно истекающий ленивыми струйками воды. От воды отражались, трепетали и струились солнечные блики, роилась мошкара в столбе утреннего солнца…

Чего, собственно, я здесь жду? Почему вдруг решил, что она непременно появится здесь сегодня, а не завтра, например, или в какой-нибудь другой день недели? И что я ей скажу на её «Вы ошиблись»? Ни на один из этих вопросов я ответить себе не мог. А просто сидел и ждал, изредка потягивая яблочный сок. Я высматривал Лолу, надеясь увидеть и одновременно боясь этого.

Она появилась на крыльце церкви, стояла, тоже ждала кого-то. Я подошёл поближе, но не пытался прятаться. Она медленно осматривала площадь, взгляд её скользил, ища кого-то, шарил и, наконец, споткнулся об меня. Её лицо на этот раз выдало волнение. Лола! Я стоял как вкопанный, впервые в жизни растеряв перед женщиной все слова, да уже и не желая их произносить, ничего не желая, кроме как удержать её взглядом, хотя бы ещё на минуту. Она отвернулась и, быстро поднявшись по лестнице, исчезла за дверями храма. 

Я стоял, опустив голову, вдруг почти физически ощутив, что это она и что её нужно оставить в покое, оставить, не тревожить её мир, в котором она себя нашла. И нашла, скорее всего, невероятной ценой…

Постояв в оцепенении некоторое время, я наконец заставил себя сдвинуться с места и, медленно переставляя ватные ноги, пошёл. Я уже вышел за пределы парка, на шумную городскую улицу, жужжащую машинами, звенящую голосами прохожих. Остановился, не зная куда повернуть, направо или налево –– всё казалось одинаково чужим, нереальным, невесомым, ничьим… Как вдруг меня окликнул знакомый до боли голос:

–– Витья! 

Я быстро обернулся. Она стояла, невысокая, грациозная, поправляя платок на голове. От быстрого шага он съехал у неё на затылок, открывая чёрные, блестящие на солнце волосы. Слабо улыбаясь и блестя глазами, как тогда, в нашей счастливой юности, переводя сбившееся дыхание, она тихо, но твёрдо сказала:

–– Витья… Меня зовут Ольгой.