Слёток

«Жук — взять!» — по чешуйчатому стволу старой сосны, быстро перебирая лапками, пробежала маленькая птичка, размером чуть больше синицы. У неё серо-голубая спинка и светлое, почти белое брюшко, а от острого клюва через глаза проходит тонкая полоска, напоминающая бандитскую повязку. Схватив беспомощное насекомое, поползень вспархивает и летит вглубь леса.

Обогнув высокую берёзу, проскользнув меж двух еловых лап, он садится на морщинистую липу. Здесь, на высоте трёх метров, находится дупло, выдолбленное когда-то чёрным дятлом. По краю дупла намазан слой глины, чтобы вход был меньше. Из отверстия высовывается голова другой птицы, затем она выскакивает целиком. Это такой же поползень, с лазурно-серой спинкой и полоской на глазах, только поменьше размером, да и брюшко у него, точнее у неё, коричневое.

«Цит-та! Беляк! — чиркнула птица. — Что принёс?!»

Беляк сжимает клюв. Панцирь жука с едва слышным хрустом лопается, и он перестаёт дёргать лапками, а по лесу разносится резкий аромат. Поползень вжимает тело жука в сырой, мягкий участок глины. 

«Защита. Другие почуют — не прилетят!» — Беляк юркнул внутрь. Он придирчиво поправляет сухие травинки и пух на дне. Когда выбирается наружу, второй птицы рядом нет.

«Оре-шка! Цит-цит! — свистит на весь лес Беляк. — Далеко — нельзя!»

«Я здесь! Здесь!» — отвечает птица. Беляк видит её на ветке, прямо над входом. В клюве у неё зажата муха. Она проглатывает её и смотрит лукаво: «Не страшно!»

«Гнездо! Скоро птенцы! — Беляк нервничает. — Надо успеть!» 

Орешка издаёт мелодичную трель, затем пробегает вниз головой по стволу и скрывается в дупле. 

«Неси-корми! Всё хорошо!»

«Миг-ом! Цит-цит!» — Беляк срывается с липы.  

 

Поле за лесом расчерчено на прямоугольные участки, огороженные частоколом расколотых веток. На этих участках расположились высокие пустотелые пни, внутри которых постоянно слышится какое-то копошение. С мая округа наполнилась громким жужжанием, стуком и визгом. Иногда до леса доносятся запахи горелой листвы и жареного мяса. Перед закатом слышно пение и странные звуки неживых существ, повторяющих мелодию.

Любимый участок Беляка — тот, что ближе к опушке. Длинный и вытянутый, посередине сложенный из дерева пень, внутри которого пустота и давнишняя тишина. С одной стороны от этого пня участок зарос высокой травой и крапивой — здесь, у земли, всегда можно найти тень и прохладу. Другая же сторона больше похожа на лес: разросшиеся яблони, высокие сосны, две ёлки и шелестящая, плакучая берёза. По стволам деревьев можно без опаски бегать в поисках вкусных личинок, жуков или гусениц. Беляк облюбовал участок ещё до зимы, но сегодня, усевшись на ветке, он обнаружил, что всё изменилось. Куда-то пропали заросли крапивы, пахло разорванной травой. Ветки, сброшенные соснами, лежат, аккуратно наломанные, у края участка. Большой пень зарос огромными дуплами, будто разом отвалилось несколько кусков коры. Из тёмных провалов доносится непонятный шум, вылетает пыль, и видны шевеления каких-то существ. Беляк долго всматривается — можно ли сюда наведаться снова или лучше облететь стороной? 

Вечером, сидя на ветке, он рассказал Орешке:

 «Три заняли пень и обустраивают гнездо. Похожи на остальных таких птиц».

 «Пти-и-иц?»

«Птиц, беспёрых, — стрекочет Беляк. — Один большой, с жёстким пухом под клювом и на голове. Вторая малая — пусто под клювом, а пух на голове длинный, как трава».

«Третий?»

«Мал мала! — Беляк блеснул глазками. — Слёток, или болен — падает часто».

«Опасно?» — Орешка думает.

«Нет. Беспёрые нам не опасны! Ты разве не знаешь?»

«Там, где моя семья, нет их!»

«А когда летела?»

 «Я летела — видела в высоких каменных горках их гнёзда, я всегда пряталась, не прилетала близко!»

«Не бойся, я покажу — они только смотрят!»

 

Беляку повезло. В свой первый сезон он обзавёлся парой. Он может носить жене пищу, пока та обустраивает гнездо. У его спутницы не было ещё кладок, и они хотят всё сделать правильно. Когда Орешка появилась в лесу, её никто не выбрал, никто не боролся за её внимание. Потому что нездешняя. Она чиркала, что издалека, что оставила своих и долго летела. Она видела высокие камни, где холодно, и длинные леса, где много дней нет полянок. Там, где она пыталась задержаться, её выгоняли. Она бы и тут не осталась: её чуть не заклевали, но Беляк вступился. Он уже бился за красивых белогрудых ранней весной, но проиграл, теперь он закрыл ото всех чужую, потому что понял — она ему нужна. Каждое утро, увидев Орешку, он принимался летать вокруг неё, кормиться рядом, оставляя для неё самые вкусные зёрнышки или насекомых. Он показывал ей свои крылья и грудь, когда же он наконец получил согласие, то тут же возвестил об этом громким треском: «Моя! Моя! Моя!»

За своё место пришлось яростно хлопать крыльями и громко свистеть, но получилось отбить лишь немного деревьев на опушке и кусок поля, а также несколько близлежащих участков, на которые никто не летал. Хорошо, что попалось дупло дятла, которое пришлось сначала вычистить, потом уменьшить вход, а теперь и наполнять заново, чтобы птенцам не было холодно. Они немного запаздывали с кладкой, Беляк волновался.

 

Для Андрея всё новое. Раньше они жили с бабушкой в городе, но перед Новым годом она улетела на небо, и папа сказал, что без неё в квартире находиться нельзя и они будут теперь жить на природе. В начале мая забили папину машину под завязку вещами и поехали. Мама всю дорогу смотрела в окно, а на вопросы Андрея отвечал папа.

Когда приехали, папе пришлось прокладывать от калитки тропинку через крапиву, закрывая лицо рукавом. Андрея несла мама на руках, а он рассматривал маячивший впереди двухэтажный серый дом и высокий лес из деревьев.

— У нас и лес свой? — спрашивал он маму.

— И лес, и крапива — всё теперь у нас есть! — Мамино настроение невозможно угадать.

— Сдолово!

Папа долго возился с большим и ржавым замком. Наконец, навалившись плечом, он со скрипом открыл дверь, и они смогли войти. Андрею внутри не понравилось: на улице солнце греет, а здесь темно и сыро. Папа энергично принялся снимать ставни и открывать окна, впуская воздух и свет, а мама ходила по комнатам и осматривалась. Она как будто не знала, с чего начать, — брала что-то в руки, крутила и тут же ставила на место.

— Где-то инструмент должен быть! — папа открыл крышку в полу и посветил фонариком. — Ага! — Он достал из подпола большой, кривой, как сабля, нож, приделанный к длинной палке. — Сойдёт!

Папа вышел, сказав, что покажет Андрею и маме, «как в старину косили». Андрей хотел пойти посмотреть, но мама дала ему мокрую тряпку для пыли. С улицы сначала доносился вязкий звон косы, потом папа забежал в дом, «за топором», и скоро Андрей услышал треск древесины. Он захныкал. Ему хотелось на улицу, к тому же от пыли он сильно чихал. Мама нахмурилась, села перед ним на корточки, посмотрела в глаза и сказала:

— Мне нужна твоя помощь, прошу. 

— Ну ладно, — протянул Андрей.

Мама выдохнула. Андрей увидел, что, складка на её лице разгладилась, а на губах появилась улыбка:

— Спасибо.

 

Утром Беляк с Орешкой прилетают на участок. Свет маленькими ручейками просачивается сквозь игольчатые сосновые пальцы, загоняя ночь в дальние уголки. С макушки сосны срывается ворона и летит в поле. Пробежав по тонким веткам, рыжая белка хватает шишку и принимается её вышелушивать. Поползни садятся на невысокий трухлявый пень. Древесина здесь влажная, мягкая — легко выдалбливать маленькими клювами жуков. На пне лежит несколько семян — удача. Беляк хватает одно и, перелетев к ближайшей сосне, прячет его в щель между чешуйками коры. Орешка свою порцию съедает. От Большого гнезда «беспёрых» отходит кора, и из дупла выскакивает Слёток, он громко прыгает по плоским веткам. За ним появляются другие птицы. Орешка настороженно ждёт на заборе. Беляк замирает на пне. Слёток громко чирикает: «Три! Три! П-ти-ка!» Беляк слушает и смотрит. Когда Слёток припрыгивает ближе, он перелетает к Орешке.

«Улетим?» — спрашивает она.

«Страшно?»

«Мало».

«Слушай!» — довольно смеются беспёрые.

«Улетим», — повторяет Орешка. 

Следующим утром они возвращаются, а на пне насыпано много семян. Беляк радуется:

«Хорошо. Запасы!»

«Оставь мало беспёрым, они болеют, не могут летать!» — советует Орешка.

Беляк и Орешка прилетают кормиться каждый день. Орешке уже не страшно, а любопытно. Она понемногу присматривается и прислушивается к этим неуклюжим птицам. Больше всего ей нравится Слёток — он как птенец, только у него почти нет пуха, он громкий и в тоже время мягкий. Большой часто клюёт дерево. Малая роет землю толстой веткой, а Слёток прыгает вокруг.

Слёток повторяет «Па! Па! Па!», когда он рядом с Большим. Иногда тот проводит крылом по голове маленького беспёрого. Для Малой Слёток чирикает «Ммм-а», «Ммм-а». Та воркует: «Лю-тя! Лю-тя!» Затем они громко щебечут, но что — не разобрать. 

 

— Пап, а сто ты делаес? — Андрею плохо видно.

Папа что-то мастерит. Чертит по доскам, пилит, сколачивает. Он остановился и взял Андрея на руки.

— Смотри, Андрюха, это скворечник! — он показал пальцем на лежащие дощечки.

— Ух-ты! Сдолово! Для птисек?

— Да, для вот этих голубеньких, которых ты кормишь!

— Пап, дай я!

Папа смеётся и ставит Андрея на землю:

— Спасибо, помощник! Только давай уж я сам, а то молоток для тебя тяжеловат! Найди-ка мне лучше дерево, на которое мы его повесим, хорошо?

— Холосо!

Андрей начал медленно красться по саду, чтобы не спугнуть деревья. Подойдя к понравившейся сосне, которую они с папой даже вместе не обнимут, он бьёт по ней ладошкой и вслушивается.

С огорода возвращается мама, сняв перчатки, она раздражённо рассматривает чёрные от земли ногти.

— Лёшка, мне нужны другие перчатки, без дырок!

— Купим, Маш.

— Ага, дождёшься от тебя! Сапоги резиновые до сих пор жду!

— И сапоги будут.

— Когда?

— В выходные в город поеду — всё куплю!

— А меня возмёс? — Андрей не хочет, чтобы мама ругалась.

— На прошлой неделе обещал, — мама смотрит на что-то, находящееся между папой и Андреем. — А ещё к сестре сказал, что зайдёшь.

— Маш!

— Что «Маш»?! Ты ей хоть в глаза посмотри, спроси, хорошо ли ей одной в трёшке? 

— Ну не начинай, пожалуйста! — Папа закурил сигарету, и, зажав её зубами, принялся с остервенением вколачивать гвозди.

— А папа скволесник делает! — подбежал Андрей к маме. — Плавда сдолово?!

— Конечно, дорогой! — мама чмокнула сына в макушку, а затем посмотрела на его руки. — Это ж какие грязные у тебя пальчики! Прямо как у меня!

— Сёлные!

— Я бы сказала — чернющие! Побежали мыть! Кто последний — тому воды не достанется!

Мама и Андрей рванули к лестнице. Мама всё время впереди, только на последней ступеньке спотыкается, а Андрей, заливаясь звонким смехом, врывается на кухню. Он победно бьёт ладошкой по язычку рукомойника.

 

Орешка почти не покидает гнезда — скоро кладка. Пропитание обоих в клюве Беляка. Однажды утром он слышит истошный свист жены. Проглотив свой улов, Беляк изо всех сил машет крыльями. Он то взлетает, то ныряет к земле, набирая скорость. Несколько мгновений, и он уже возле липы. Он видит дятла, клювом разбивающего глину, чтобы расширить вход. Крохотное сердце замерло длинным перестуком. Из дупла доносятся крики Орешки. Беляку некогда думать и бояться — он бросается на дятла, метя ему клювом и когтями в глаза. Дятел взлетает, больше от неожиданности, чем от испуга. Короткого мгновенья хватает, чтобы перепуганная Орешка выскользнула наружу и перелетела на ближайшее дерево.  К ней присоединяется Беляк. «Спас! Спас!» — слышит он. Дятел выбросил из дупла набранный ими пух и забрался внутрь.

«Летим!»

«Пора мне! Далеко нельзя!»

«К Беспёрым! За мной!» — Беляк не знает места лучше.

 

— Ну что, здесь, ты думаешь? — папа осматривает дерево. Андрей кивает. — Ну что же, неплохо! И мы мешать не будем, и с террасы видно! — Папа, прислонив стремянку, хватает скворечник и быстро забирается так высоко, что Андрею приходится задирать голову. 

— Пап, а когда птиськи пилетят?

— Придётся нам, Андрюха, следующей весны ждать!

— Долго!

— А ты думал! — Папа четырьмя быстрыми ударами приколачивает скворечник. — Сейчас они яйца высиживают или даже птенцов кормят — тут не до переездов!

На горизонте слышен грохот.

— Досдик будет, да, пап?

Папа хмурится. Он смотрит куда-то вверх и слушает. Андрей думает, что дождик сделать легко. Достаточно залезть с папой на дерево и сжать небо, как синюю губку в раковине.

— Боюсь, что это не тот гром, который нам нужен. Придётся завтра в пруд насос кинуть, а то пересохнет мамин огород, и нам влетит!

 

Дупло, пахнущее только что расщеплённой древесиной, подошло идеально. Лаз внутрь маленький, как раз для Орешки, а вот Беляку уже тесно. Внутри сухо и много тёплой стружки на дне. Орешка в первую же ночь отложила семь белых в красную крапинку яиц и принялась их высиживать. Волнение, которое испытывал Беляк до кладки, улетучилось. Лето в разгаре, вдоволь еды, на пеньке каждый день появляются новые зёрна. Беляк наделал запасов во всех окрестных щелях, и даже хитрые синицы не смогут их найти. Беспёрые появляются редко. Только Слёток по утрам выглядывает. Беляк привык к нему и смотрит без опаски, а Слёток каждый раз подходит ближе. Дошло до того, что однажды Слёток протянул на кончике крыла большую чёрную семечку. Беляк покрутил головой, подумал, а потом подлетел, ухватил её и в одно мгновенье упорхнул. Орешка его ругала:

«Опасно! Беспёрые схватят! Съедят!»

«Слёток — хороший!»

«Хороший, но чужой!»

«Ты тоже чужая, а мы вместе!»

На это Орешке нечего возразить.

 

Андрей целые дни проводит во дворе, потому что мама и папа себя странно ведут. Они почти перестали есть. Мамины глаза потемнели, а папа всё время зевает, хотя спать не хочет. Они всё больше молчат, переглядываются, как будто перед днём рождения. Каждый раз, когда он подходит к родителям, они будто прерывают важный разговор и смотрят на него до тех пор, пока он не уйдёт. Сразу после завтрака Андрей идёт кормить свою птицу. Они теперь друзья. Птица уже почти не боится. Стоит протянуть ладонь вперёд, как она подлетает, хватает парочку семян подсолнечника и тут же принимается их прятать, как будто они последние. Иногда птица цепляется за его палец на несколько секунд, и Андрей любуется её белой грудкой и голубенькими пёрышками. Андрей несколько раз рассказывал родителям о своей ручной птице за ужином, но папа и мама только кивали.

По ночам он стал часто просыпаться, как будто что-то выталкивало его из сновидений. Он подолгу лежал в темноте, считая полоски вагонки на потолке. Дом медленно вздыхал, поскрипывая рёбрами досок, а на первом этаже сухо тикали старые, оставшиеся от бабушки ходики. Только один раз Андрей услышал приглушённый голос отца из спальни:

— В этот раз ближе — тебе не кажется?

— А в новостях что говорят? — Испуганный шёпот. 

— Да что они скажут? Сами ничего не знают!

— А я читала…

— А ты не читай, — зло перебил отец. — Паникёры.

— Что же делать?

— Не знаю, уезжать надо.

— Куда?

— Стас звонил, — после паузы сказал отец.

— Ну и?

— Контракт заключил.

— Даже не думай, слышишь?

Заскрипела кровать, и снова стало тихо. Часы на кухне замолчали — наверное, папа забыл подтянуть гирю.

 

Птенцы вылупились в душную, безветренную ночь. Накануне вечером на красном, как спелая малина, горизонте вовсю полыхала зарница, и слышался отдалённый гром. Но дождь снова не начался. К утру в гнезде копошились семь розовых мешочков кожи с надутыми, будто подбитыми в драке веками. Они жалобно распахивали жёлтые клювики и тянули тонкие шеи, требуя еды. Беляк и Орешка, теперь уже вдвоём, носились по округе в поисках живых насекомых, которых можно было бы распихать по голодным глоткам. Орешка по достоинству оценила Слётка, каждое утро протягивающего голое крыло с насыпанным на его край угощением. Перед самым сном, сидя на дереве, Беляк и Орешка смотрели на гнездо Беспёрых. Слёток уже давно спал в чёрном провале верхнего маленького дупла. Они видели Большого у самой земли, который сжимал крыльями дым. Иногда рядом с ним стояла Малая, раскачиваясь на своих длинных, как у цапли, ногах. Она что-то пела, но тон её был испуганным, будто она говорила о какой-то беде. Орешка говорила, что слышала звуки «Ой-на», но что это такое, она не смогла понять.

 

Папа уехал в город. Последнюю неделю родители были очень болтливые. Мама всё время рассказывала какие-то подробности про огород, про дом, про еду, а папа много шутил, но до того непонятно, что Андрею приходилось всматриваться в его лицо и ждать, когда губы потянутся в улыбке. А когда мама начинала смеяться, ему становилось не по себе — так это было похоже на воронье карканье. 

Когда папа вышел за калитку, мама потянула Андрея за собой:

— Давай играть!

Сначала они достали бадминтон, мама пыталась научить Андрея, но после нескольких безуспешных подач она в сердцах отбросила ракетку на землю. Затем они играли красным резиновым мячом. Мама посылала мяч в ворота между двух выкрашенных извёсткой яблонь, а Андрей пытался его отбить. Мама почему-то била очень сильно, и Андрею приходилось далеко за ним бегать, после одного из ударов он вдруг плюхнулся на землю и разревелся.

— Ты что, Андрюша! — мама упала перед ним на колени.

— Я не зна-аю!

— Да у тебя жар! Тщ-щ-щ! Тихо-тихо!

Взяв Андрея на руки, она перенесла его в дом. Андрей услышал, как стучат его зубы и по телу пробегает дрожь.

— Кажется, я заболел.

Мама положила ему на лоб смоченное водой полотенце и начала напевать колыбельную песню, поглаживая по спине. Постепенно озноб стих, Андрей перестал плакать и успокоился, веки его закрылись, и он незаметно погрузился в сон.

 

Беляк и Орешка носили еду, а птенцы, казалось, никак не могли насытиться. Дня через три Беляк заметил, что один из них был медленнее остальных, он открывал клюв и пищал, требуя кормёжки, но всё чаще его обкрадывали братья и сестры. Орешка, почувствовав неладное, стала обходить его вниманием. Увидев это, Беляк последовал её примеру. Другие птенцы отпихнули слабого к стенке и перестали пускать к себе. Птенец некоторое время ещё издавал звуки, просил, но с каждым часом его движения становились всё медленнее. Наутро, совсем замёрзший, он ещё беззвучно шевелил головой, не открывая клюва, а вечером Беляку пришлось вытаскивать мёртвое тельце из гнезда и сбрасывать на землю. 

Большой вернулся к ночи. В саду стало ярко. Малая издала радостный щебет, а сонный Слёток прыгнул ему на шею и обнял крыльями. Нахохлившийся на ветке Беляк моргнул — теперь, чтобы заснуть, ему придётся поискать место потемнее. Он тихо свистнул, и из дупла показалась головка Орешки.

 «Не ладно у Беспёрых».

 «Что, как?»

 «Посмотри на Большого».

 «Смотрю. Линька — теперь синий!»

 «Пахнет?»

 «Железом пахнет. Чёрной смолой пахнет. Дымом тоже пахнет».

 «Зачем?»

 «Завтра смотреть надо! Спать».

Беляк перелетел на ёлку и забрался поглубже в иголки.

 

Утром Андрей вскочил первым. Родители ещё крепко спали, он слышал их бормотание, перед тем как заснуть, — наверное, они всю ночь проговорили. Андрей открыл шкаф в гостиной. Внутри висела папина форма. Тёмная синяя ткань, резко пахнущая какой-то пропиткой. Новая, папа сказал, «хрустящая». 

Какой он был вечером красивый, строгий — Андрей его таким почти и не помнил. С тех пор как он ушёл из авиации, он носил обычные джинсы и футболки, а с приходом тепла на нём, кроме шлёпок и шорт, ничего и не было. А теперь его ждут на аэродроме, чтобы начать тренироваться — вдруг он забыл что-то. Андрей был уверен — его папа ничего не мог забыть, но показать себя всё равно надо, чтобы ему дали самый лучший самолёт. Пока папа рассказывал, Андрей сидел у него на коленях и чувствовал себя очень счастливым, только мама почему-то плакала, хотя ей тоже понравилась папина форма, и она улыбалась и растирала руками слёзы на щеках.

На полке под формой, рядом с лакированными ботинками, лежала кобура. Андрей знал, что внутри пистолет. Он осторожно погладил жёсткую чёрную кожу рукой, потрогал латунную застёжку — папа обещал, что утром покажет. Закрыв шкаф и прокравшись в родительскую спальню, Андрей потряс маму за плечо. 

— М-м-м? — мама приоткрыла глаза и посмотрела на сына.

— Мам!

— Что такое?

— Блинсики, помнис?

— Сейчас, сейчас — дай пять минут!

— Может, я сам?

— Угу, — мама перевернулась на другой бок и обняла папину спину.

Андрей на цыпочках спустился на кухню. Открыв холодильник, он задумался. Ага, молоко. Он поставил молоко на стол. Потом вспомнил про муку и сахар. Пока доставал из шкафа муку, запищал холодильник. Андрей хотел было его закрыть, как вдруг заметил высоко на дверце яйца. Он подвинул табуретку и, неуверенно встав на неё, потянулся рукой. В следующее мгновенье он увидел, как коричневый шарик несётся вниз и шлёпается на кафель, растекаясь жёлтым пятном. Заскрипели ступени, и по лестнице спустилась мама:

— Андрюша, закрой холодильник, пожалуйста, — голова очень болит!

— Я тут… — Андрей развёл в стороны ладошки.

— Знаю. Я уберу.

 

Первый птенец полетел в начале июля. Как это обычно бывает — самый крупный оказался ещё и самым любопытным, он взобрался по стенке гнезда и выглянул наружу. Тут, возможно, что кто-то другой подтолкнул его снизу — кто-то менее решительный, но более хитрый. Как бы там ни было, Первак выпал из гнезда. Наставления Беляка смёл свет солнечного дня и шум окружающего мира. Он зажмурился, ожидая удара о землю, как вдруг обнаружил, что летит в сторону стоящей рядом берёзы. Чуть не расшибившись о дерево, он вцепился в ветку и возвестил о своём подвиге округу. В этот день полетели все.

Встав на крыло, птенцы ещё немного задержались дома. Беляк и Орешка продолжали их кормить, но уже не так часто, как раньше. Все понимали, что ещё несколько дней — и они разлетятся по лесу. Каждому надо будет научиться жить самостоятельно, чтобы пережить длинную зиму.

 

Когда папа остановился у калитки и оглянулся назад, мама не плакала. Она помахала ему и улыбнулась. Папа поднял руку в ответ и сел в ожидавший его уазик. Андрей решил, что папа не только ему, но и маме наказал быть сильной. Она стала сосредоточенной и очень деятельной. Сначала вместе с Андреем она вымыла весь дом так, что он чуть ли не заблестел. Потом она вскопала несколько новых грядок и прополола старые. Андрей старался ей во всём помогать: он приносил воду, когда маме было жарко, потом он брал маленькое жёлтое ведёрко и относил сорняки на компостную кучу. Когда мама брала большую лейку, он хватал свою, поменьше, и они вместе поливали вызревающий урожай. Первый кабачок мама пустила целиком на оладьи, устроив «пир на весь мир».

Папа звонил раз в неделю. Мама включала громкую связь, чтобы можно было говорить втроём. Она хвасталась закрытыми банками с кабачковой икрой, Андрей рассказывал про птенцов, разлетевшихся по округе. Папа много говорил про работу, про новых друзей и, конечно, про свою машину, которую почему-то называл «грачом».

— А плавда у меня папа — самый лучший лёссик?! — спрашивал потом Андрей.

— Он у нас с тобой король неба!

— А глач — это что за птиса?

 

Ночью гнездо Беспёрых развалилось. Орешка решила, что это гроза пришла. Она видела вспышку света перед тем как ударил гром. Дерево зашаталось, и она испуганно запищала. Беляк выглянул наружу. В кромешной темноте нельзя было ничего разобрать, он почувствовал, что воздух напитался странными запахами — одни были резкие, незнакомые, другие пахли беспёрыми. Они просидели в дупле до утра, слушая копошение под деревом. Что-то громко жужжало, слышны были сдавленные выкрики и стук падающего дерева и камней. Потом по стенкам дупла запрыгали синие огни. 

Когда на рассвете Беляк и Орешка выскочили на улицу, на месте гнезда Беспёрых осталась лишь груда наломанных толстых веток. Слёток не встретил Беляка и не предложил ему семечку подсолнечника на крыле. Беляк поискал, не осталось ли чего на подгнившем пне, затем вернулся к Орешке.

 «Нет?»

 «Нет».

 «А спрятки?»

 «Потом. Когда воздух холодный — можно брать. Летим».

Следующие ночи Беляк и Орешка провели на молодой осине, на опушке. Кормиться приходилось в поле: среди истончившейся осенней травы на чёрной земле легко можно было отыскать добычу — сонных насекомых или мелкие семена. 

 «Смотри — муха! — Орешка рванулась к земле и, сев на траву, ухватила клювом добычу. — Тут ещё! — позвала она Беляка.

Беляк почувствовал неладное, будто тень по небу пробежала, и свистнул: «Опасность»! Он ещё увидел, как Орешка повернула голову в его сторону, и в следующее мгновенье в том месте, где она сидела, погас свет. Беляк отпрянул в испуге, сделал круг, а когда вернулся, сломанное тело Орешки поднимал в воздух сокол. Её лапки безжизненно сжались, а голова покачивалась между когтей. Беляк жалобно запищал: «Один! Один! Один!» 

Покружив немного над полем, он улетел в лес. Скоро зима.