Голубой Дунай

Рассказ из нового сборника прозы «Тұманды қараша: ай сонатасы»

Перевод с казахского Салтанат Ермековой

 

Не спеша течёт Голубой Дунай. По проезжей части вдоль канала мчатся машины. Изредка бросая по сторонам безразличные взгляды, медленно иду по берегу. Аул вдалеке разросся, появились новые дома, новые семьи. Поднялись высотки. Я не была здесь двадцать пять лет. Не стала наведываться к родным, хотя мы давно не виделись, сразу пошла к реке. Честно говоря, я ни о ком и ни о чём не скучала. Да и могут ли быть человеческие чувства у того, кто лишён сострадания, забыл всё на свете? Такому ведь всё нипочём. Мне кажется, что я, измождённая, постаревшая раньше времени, оказалась здесь, потому что проживаю последний миг жизни. Невольно вспомнила рассказанную тобой легенду о благородном и честном стражнике.

«Он обнял маленький обломок доски, оставшийся от огромного корабля, который разбили вдребезги громадные, бушующие, непокорные волны. Обломок колышется, словно лёгкое пёрышко, на поверхности моря. Обессилев и обезумев от страха, он добрался до острова обезьян. Прежде это был народ со своим правителем, но проклятый богом. Принц пережил там горестные дни страданий.  Однажды, напоив до полусмерти всех мохнатых, он сбежал от них...» — помнишь ли, как ты рассказал нам это? Ты был хорошим рассказчиком. Правда, я забыла подробности. В памяти засел только основной сюжет...

— Здравствуйте, апке! — вежливый голос незнакомого, светлолицего мальчика прервал мои мысли.

— Здравствуй, айналайын.

— Вы ищете могилу?

— Как ты узнал? — спросила я, не скрывая удивления.

— Идите, я покажу вам. Вон там, — сказал и повёл меня за руку.

Всё моё тело обомлело, обдало горячим пламенем от его тёплых, мягких и нежных рук.  

— У вас всё хорошо?

Ласковый взгляд светлолицего мальчика действововал на нервы.

— Нет, мне плохо. Да я и не хочу, чтобы стало лучше... Привет, передавай привет! — сказала я, всхлипывая. 

 

Из глаз полились горячие слёзы, страдания переполняли меня. Я достала из-под подушки платок и вытерла глаза. Да и к чему поправляться? Всё равно я не буду счастливой. Отец жалеет меня только потому, что я сильно больна. Если завтра выздоровлю, он снова станет ворчать на меня. Я не мечтаю о смерти, у меня лишь одна мечта. Тогда я даже не смогла сказать ему ни слова. Хочу лишь поговорить перед кончиной, чтобы он прижался ко мне со словами «Жаным!»... «Эх, так нет ведь!» — сказала я и, тяжело вздохнув, встала с кровати. И тут небольшой зал наполнили бурные аплодисменты, крики восторга и свист.

— Молодец, Загипа! Молодец, Загипа!

Было ощущение, что я открыла публике всё наболевшее на душе, свою глубокую тайну, отчего меня теперь бросает то в лёд, то в пламя. Почувствовав смущение, я, часто кивая, стала благодарить публику. Отец, сидевший посредине, побледнел от злобы и вышел. У входной двери, опершись на стену, стоял Манар и смотрел на меня. В его глазах стояли слёзы, душа будто бы полностью прониклась происходящим на сцене.      

— Загипа, вернись на место! Спектакль ещё на закончился! — кричит ведущий за сценой.

Я вновь легла на деревянную кровать посредине сцены. С двух сторон, будто лебеди, выплыли девушки в двухподольных длинных платьях и стали кружить вокруг. Затянули грустную песню:

 

В этом мире печальны только девушки,

Отчего мы родились такими скорбными?

Может быть, мы и не были бы так печальны,

Но идём по стопам наших предков...

 

Опять бурные аплодисменты и восторженные крики зала. Лежу, чувствуя неудобство за свою ошибку. И всё равно спектакль прошёл очень неплохо, ведь мы готовились в течение двух месяцев, декорируя и украшая сцену. Ведущий шагнул вперёд, пригласив нас встать с ним в ряд. 

— Уважаемые зрители! Вы прекрасно знаете, что в этом году в нашей республике празднуется столетие писателя Беимбета Майлина. Наша школа аула Голубой Дунай тоже носит его имя. Cегодня прошла небольшая постановка из произведения писателя «Шұғаның белгісі»[1], для неё мы выбрали самых талантливых учеников. Огромное спасибо вам за внимание! — режиссёр поблагодарил публику.

Мы тоже поклонились, приложив руки к груди. Зал опять разразился шумными аплодисментами, криками и одобрительным свистом.

Собираясь домой, я надела пальто, и только тогда почувствовала, как замёрзла. Вышла наружу, тепло попрощавшись со всеми участниками — мы вместе готовились к спектаклю два месяца. Сильный, сухой, бесснежный холод ещё больше пронзал тело — таков наш Мырзашёль. Плотно завернув воротник пальто, я пошла к центральной улице. Издалека отчётливо донёсся крик осла. Вспомнила, как рассерженный отец вскочил с места и поспешно вышел из зала. Я, тотчас прикрыв указательным пальцем средний, протянула обе руки вперёд. С детства мы делали так, заслышав крик осла — говорят, в этом случае родители не будут ругать. Чувствуя неловкость от этой выходки, я глянула на окна красивых высоток — хоть бы никто не увидел проявление мной детской шалости. 

— Загипа!

Я быстро обернулась, резко опустив руки. Показалась высокая фигура Манара, который быстро шёл за мной. На лице — лёгкая улыбка. 

— Идёшь домой?

— Да.

— Ты прям заставила всех плакать со своей Шугой!  

— Спасибо! Можно, я уже пойду? — сказала я, отворачивая взгляд от его пристальных глаз.

— Почему ты от меня убегаешь?

— Убегаю... ты же сам знаешь, будут разговоры, — сказала я. — До свидания, будь здоров.

Я пошла дальше, ощущая его взгляд. Как бы я ни старалась избегать его, внутри всё по-другому, он меня притягивает. Не хочу оставаться с ним, но и уходить от него нелегко. Тяжело ступая и отдаляясь, становлюсь к  нему всё ближе. Я горемыка, словно бабочка порхающая возле огня, что не осмеливается на чувства.

В прошлом месяце, в ноябре, мы до самого вечера прогуливались по берегу. Две мои подруги из десятого класса. Ты привёл друга. Разговаривали о разном, смотрели на реку, которая почти неслышно текла за окраиной аула. По ту сторону Голубого Дуная — огромное и бескрайнее хлопковое поле. Всматриваясь в уходящее солнце у края равнины, ты взял в руки гитару и спел две песни, на казахском и русском, и потом сыграл незнакомый никому мотив. Я представила себе, что сижу на берегу моря. Красное солнце то показывается, то исчезает среди перистых облаков, как будто ныряя в море. Ты спел красивую грустную песню — душа ей наполнилась. Несколько раз повторяющаяся строка сразу запоминалась: «I Am Sailing...» Ближе к ночи мы пошли в сторону дома. Аул в триста домов наполнился суматохой — с пастбища возвращались мычащие коровы. Мы, немного поотстав от остальных, шли позади, беседуя. Неожиданно ты остановился и, крепко схватив меня за руки, притянул к себе и сказал: 

— Я люблю тебя, слышишь?

Вздрогнула, словно от удара током, отдёрнула твою руку и побежала к подругам. Я чувствовала, что тебя тянет ко мне: ты заходил к нам под любым предлогом. Да и сама, завидев тебя, наполнялась радостью и трепетом. Но мы должны быть далеки от таких чувств. И мы оба понимаем это....

 

Поднимаясь вверх по центральной улице, я дошла до узкой улочки, ведущей к дому. Невольно обернулась. Твоя стройная фигура всё стояла на месте.... 

— Ей, девчонка! Пришла?!

Не успела я войти в ворота, как мать принялась кричать. Она выплеснула ведро помоев в огромную ёмкость у порога, отряхнув руки. 

— Где ты ходишь, ты ведь ушла с утра пораньше?! Солнце уже село!

— Мама, я же сказала тебе, что приду после обеда, в клубе было мероприятие.

— А что произойдёт, если ты не будешь в этом участвовать, вода в Дунае пропадёт?! А ну-ка, быстро заходи в дом! Я тут вся извелась из-за тебя!....

Только было я переоделась, как мама вошла в комнату, громко хлопнув дверью. 

— С чего это ты вдруг разревелась перед всем народом, как баба, у которой муж умер? Срам какой! Отец пришёл злой и отругал меня, он места себе не находит от стыда! Это что ещё такое?!...

— Мама, ну это же роль такая! Я играла роль Шуги....

— Ой, сумасшедшая! Да чтоб тебе пусто стало с твоей Шугой-пугой! Да ты — девчонка, тебе ясно, что отец говорит? — крикнула разъярённая мать. — Он мне так и сказал, чтобы ты бросила всё это, если не хочешь сплетен. Иди, вымой лицо от этой грязи!

Мать резко вышла, хлопнув дверью. Я упала ничком на постель, закрыв ладонями лицо. Из глаз полились горячие слёзы, почувствовала себя совершенно одинокой, как посреди пустыни. Наверное, здесь нет ни одной души, которая бы хоть немного радовалась моим успехам. Всё стало другим.... В тот год, когда поменяли деньги, все сбережения отца оказались потеряны и его характер стал совершенно невыносимым — ему всё не нравилось, он постоянно морщился, показывая недовольство даже по пустякам. А ведь в своё время, будучи базаркомом района, наслаждаясь благами, живя в почёте и уважении, отец никогда не оставлял меня одну и брал с собой на разные тои и многолюдные праздники. Заставлял меня петь и плясать перед публикой. Не было места, где бы я не получала подарков. Так у меня появилась страсть к искусству. А теперь откуда эти слова? Незаслуженно ругает меня. Я хотела сказать об обиде матери, но у меня не хватило храбрости и на это. Я откинулась на кровати. Сон стал одолевать.

— К столу!...

Вздрогнув, я проснулась. Уже смеркалось, в комнате стемнело. Из зала доносились звон посуды и громкие шаги. 

— Идите же к столу! — опять голос матери.

Я вскочила, заглядывая в приоткрытую дверь. За длинным коричневым столом ещё никого не было. Мама ходила на кухне. Я вышла из комнаты. Солнце село. Я задрожала от холодного вечернего ветра. Не люблю зиму в Голубом Дунае, только и мёрзнешь. 

— Ты не заболела? Совсем бледная, — сказала мама. Она села напротив, подала мне половину большой пиалы бульона: — Выпей горячей сорпы.

По старой привычке отец сел во главе стола, рядом его друг, наш сосед Рустем-ага. Мой дядя Бакыт расположился напротив Рустема-ага. Между мной и Бакыт-ага — четыре свободных места. Между матерью и Рустемом-ага такое же расстояние. С тех пор, как мой брат Даулет обзавёлся семьёй и две сестры были сосватаны, этот большой и длинный коричневый стол будто сократился и утратил свою красоту. Да и гости, заходившие раньше часто, теперь редко бывают. Когда я училась в младших классах, много раз видела за этим столом известных певцов и артистов, которых показывали по телевизору и передавалили по радио. Я пела перед ними песни и рассказывала стихи. На богато накрытом дастархане яблоку негде было упасть — он был наполнен всяческими угощениями. Но никогда не видела я его таким пустым и скромным, как в эти дни. Словно лысая голова. И к этому начали привыкать. Как-то к нам в гости зашёл популярный актёр, исполняющий роли отрицательных героев в лирических и эпических дастанах. Отец подвёл меня к знаменитому артисту, чтобы он плюнул мне в рот, в знак благословения. Моё нёбо наполнилось неприятным вкусом, и я бросилась наружу. Стремительно пробежав сквозь толпу, собравшуюся, чтобы узреть знаменитость, я оказалась за домом. Горло болело несколько дней...

— Ну, давайте выпьем перед едой, — сказал отец, беря в руки хрустальный гранённый стакан, наполненный водкой. 

— Выпьем, — сказал Рустем-ага, опрокидывая свой стакан.

— В наши дни хорошей водки не найдёшь, — сказал отец, сморщившись от горечи, хрустнув солёным огурцом.

— Суматошное время наступило, — поддержал Рустем-ага, прожёвывая свой огурец,ю — Кто же мог подумать, что власть поменяется? По мне, так прежняя жизнь была намного лучше. Ну и что теперь?

Отец слегка кивнул головой и, взяв в руки ложку, стал хлебать бульон. 

— Говорят, «через три дня и к могиле привыкнешь. Три года — немалое время. А я даже и не привык. Хоть я и не живу на широкую ногу, как ты, но та прежняя жизнь была удобнее, — сказал Рустем-ага. — Сколько лет пахал на тракторе, землю обрабатывал. Тогда земля Мырзашёля кормила всех, кто сейчас слоняется без дела. Да чего скрывать, иногда даже до слёз доходит.

— Вчера в Алмате прошло заседание, посвященное  пяти арысам[2]. Ну ты слышал, что там сказал президент? — сказал отец, наливая водку в два стакана. —– Так и думаешь иногда, слава богу...

— Ты ведь знаешь, что я не выписываю ни газет, ни журналов, и нет у меня привычки слушать все последние новости. Я человек труда. Ну зачем надо было разбазаривать все совхозы и колхозы? Ведь можно было их как-то сохранить! Не понимаю этого....

— Ешь, Рустем, —– сказала мама. — Да, кстати, что-то не видно твоего приятеля-грека, он ведь часто приходил к тебе в гости. 

— Переехал....

— Он тоже уехал? — спросил отец. — Мои знакомые русские и немцы из винсовхоза многие переехали. Вина у них были отличные!

Я вспомнила, как часто ходила в тот совхоз вместе с отцом, гуляя по виноградному саду. Мы вволю набирали себе поспевшиех гроздья и довольные возвращались домой. И всякий раз отец наведывался в гости к молодой вдове, немке по имени Мирабелла. Он открывал багажник «Волги» ГАЗ-24 и, набрав полные руки каких-то вещей, заносил в её дом. Она была высокая, худощавая, светлолицая женщина, которая по-особенному относилась к отцу. Всячески старалась угодить нам, приносила на стол всё, что у неё было. Они вместе с отцом не спеша пили вино, налитое в круглый белый фарфоровый кувшин с узеньким горлышком, разукрашенный красивыми жёлтыми цветами. У Мирабеллы был сын на год младше меня и дочь. Мы ходили в виноградный сад, иногда к озеру возле аула. 

— Его Мира тоже переехала, теперь все шишки на него валятся, — сказала мать.

— Да ты что, совсем, что ли? Перед детьми такое говорить! Давай, Рустем! Выпьем! — сказал отец, протягивая руку к хрустальному гранённому стакану.

— Давай!

Отец поставил на стол освободившийся стакан и сердито посмотрел на меня. Совсем растерявшись, стараясь не смотреть на отца, я принялась есть. 

— Вот, Маке, вот что я вам скажу, — сказал Рустем-ага покашливая. — Ты уж не думай, что я умничаю, вот о чём я подумал. Ты столько лет управлял базаром и знаешь, что там творится. Да и знакомых у тебя хватает. Сейчас многие люди возят товары от киргизов.

— Да брось ты! Мне только и осталось носить дорбу вместе с бабами?! Я ещё не дошёл до того, чтобы таскать мешки и побираться! — сказал отец и треснул кулаком по столу так, что зазвенела посуда.

— Ой, Маке! Я ведь просто так сказал, что вы так сердитесь?! — сказал Рустем-ага. 

— Даже просто так не говори! Я тебе что, какой-то бедолага?!..

— Да ты что, совсем опьянел, прекрати! Рустем просто так сказал, — сказала мама.

— Говорю же вам! Не давайте мне советов! Мне и своего ума хватает! 

— Иди в свою комнату, если поела, — сказала мать, — потом помоешь посуду.

Я легла на кровать. За столом остались только отец и Рустем-ага. Изредка доносились фрагменты их беспечного разговора. Я вспомнила Манара. Как он там? Из глубины всплывает какой-то далёкий мотив. Как будто этот горестный напев раскрывает тайну моей страдающей души. Как же там? А, да... Да, «I Am Sailing...»,  «I Am Sailing...»

           

....Бескрайнее зелёное хлопковое поле. Так прекрасна нежная зелень хлопка на фоне широких простирающихся вдаль берегов Голубого Дуная. По той и по этой стороне поля, колышущегося, как туманное зелёное море, ходят крестьяне-трудяги. Мне всегда нравилось каждый год в майские дни приходить на берег реки и подниматься на вершину. И не только мне, но и всем тем, кто приходил на набережную. И жары не чувствуешь. Приятное время, свежий, зелёный мир... 

— Вечереет, надо возвращаться. Меня будут искать.

— Да, возвращаемся, — стали повторять сидящие, собирая вещи. 

— Пошлите к нам, — сказала вдруг я, чувствуя неудобство за прерванный в такой приятный момент разговор.

— Давай, давай! 

Моё предложение было радостно принято. Все стали торопливо собираться в аул: до нас было рукой подать. Родители никогда не были против того, чтобы я приглашала друзей в гости.

Мы с мамой красиво накрыли стол. Все весело говорили о том, о сём. Манар пел песни, мы танцевали. 

— Недавно я прочёл один прекрасный дастан. Сейчас расскажу, — сказал Манар уже посреди ночи.

— Чего ты только не читал и чего ты только не знаешь, — сказала одна из девочек.

Манар пересказал нам очень длинный любовный дастан, с путанным сюжетом. Мы даже пустили слезу в особенно страшных и жалостливых моментах, полностью погрузившись в увлекательный сюжет. 

— Вот так, перенеся тяжкие муки в море, ухватившись за бревно, он вышел на необитаемый остров. Там он стал правителем обезьян, и, сбежав от них, чуть не стал добычей огромных муравьёв. Но и от них спасся. Короче говоря, он выдержал всё, благодаря несгибаемой воле. И только любовь к прекрасной пэри, которую он увидел случайно, превратила его в беспомощного бедолагу. Его постиг тяжёлый недуг любви. Но вот ведь досада, как только он добился своей мечты и возвращался с любимой домой, их постигло несчастье: она стала жертвой тигра, который повстречался им на пути. И тогда он отказался от всего мира, выкопал себе могилу возле усыпальницы любимой и стал ждать смерти. Он так и прожил до глубокой старости в глухой степи, став настоящим стражником своего высокого чувства. Так и прошла его жизнь. Ну как тут не расчувствуешься?! Я тоже расплакался, когда впервые прочёл, — сказал Манар, слегка улыбнувшись. — Каждый из нас, наверное, такой же стражник. Может быть, это мгновение равно целой жизни или ещё что. Такое ценное, великое! Мы покровители и стражники того чувства. Его могила здесь, — сказал Манар, прижав правую руку к сердцу.

Мы все смолкли, в комнате была мёртвая тишина. Стало светать. Из окна уже виден был рассвет. 

— Эй ты, мудрец! Так мы и не поняли концовку твоего рассказа, — сказала одна из девушек.

— Рассвело, надо возвращаться, — сказал ещё кто-то.

Мы всей толпой вышли наружу. Каждый пошёл в свою сторону. Посреди дороги остались только мы с Манаром. Он поправил гитару на плече:

— Спасибо тебе, сегодня был хороший день, — сказал он.

— Да не за что благодарить, ты так прекрасно пел и рассказывал.

— Говорят, когда падает звезда, нужно загадать желание и оно сбудется. Знаешь, о чём я прошу каждую ночь? — сказал Манар и посмотрел на небо.

— Откуда мне знать.

— Хочу умереть.

— Да брось ты! Зачем плохое говорить?

— Загипа!

— Ау.

— Я люблю тебя...

Тут он схватил меня в охапку и поцеловал в губы. Я вся задрожала и даже не поняла, как повисла на его шее. Меня охватило неописуемое наслаждение, когда я оказалась в объятиях Манара. Мы пришли в себя от громкого, раскатистого гула машины. Старенький, небольшой, полный женщин автобус промчался мимо. Многие пристально всматривались через грязные окна. 

— Теперь мы станем причиной сплетен наших аульных, как только они вернутся от киргизов, — сказал Манар.

Мне стало страшно, и я побежала в сторону дома.

именно так, как сказал Манар. Через неделю весь аул всполошился. Отец совсем слёг, мать разразилась руганью.

— Да ты что, не боишься, что замуж не выйдешь, потаскуха? Стыдно смотреть людям в глаза! Средь бела дня стоять и целоваться с парнем! Стыдоба! Здесь же все родственники! Почему ты не думаешь об этом?! Как вы посмели сделать такое, развратники?!..

Меня закрыли в доме. Всё время я думала о Манаре. Как он там? Потом узнала, что его избили до полусмерти. Третьего июня после полудня я услышала, что Манара не стало. Он бросился в воды Голубого Дуная. На берегу реки остались его гитара и рубашка, позже, осматривая дно, аулчане нашли тело. Я ходила в полуобмороке, не понимая, что происходит. Бедная мать всё бегала вокруг, всячески хлопоча, оберегая меня и днём и ночью. Я зачахла от горя и стала словно призрак. Для меня день и ночь не имели больше значения. Неожиданно засыпала, иногда от страха с криком и слезами просыпалась. Как только наступила летняя жара, стала понемногу приходить в себя. Я вышла во двор, там, в тени, стояла мама и, засучив рукава, стирала кучу грязного белья. 

— Пройдусь немного....

— Да, кулыным[3], иди! Нехорошо всё время так лежать.

Ужасная жара. Я вышла из ворот и направилась к Голубому Дунаю, чтобы увидеть усыпальницу Манара, которую установил там его отец. Я шла медленным шагом. Думала о разном... 

— Здравствуйте, апке! — раздался вежливый голос незнакомого мальчика, который подошёл ко мне.

Я увидела обветренное, почерневшее от солнца лицо. Никак не могу вспомнить, но будто где-то видела его. 

— Вы идёте к могиле? Пойдёмте, я провожу вас. Это там, — сказал он, взяв меня за руку.

В мои ладони словно впились острые иглы. Он в упор посмотрел на меня, зоркий взгляд будто пронзил всё тело. Меня охватил страх, я рванула руку, с трудом освободив её. Не оглядываясь по сторонам, стремительно помчалась домой. Спотыкаясь, ворвалась во двор, где сидел пожилой незнакомый мужчина с сигаретой во рту. Он растерянно оглянулся на меня. 

— Кого-то ищещь, дочка?

— Да никого, это же мой дом.

— Ой, ты же Загипа? Ну как ты, родная? Сколько лет ты не заезжала в аул! Мы купили этот дом после смерти твоих родителей. Иманды болсын![4] Уже двадцать лет прошло с тех пор. Как же время летит!... — сказал незнакомец, стряхнув пепел с сигареты, глубоко вздыхая.