РостОк

I

 

Миру, где всё тяготеет к сближению.

Они ищут. Ищут. Ищут жизнь от жизни. Люди ходят по земле, покрытой белыми соляными рытвинами. Шаг хрустящий. Пустошь. Массовое переселение к морю, чтобы выжить. Рыба. Стаи с серой блестящей чешуёй выбрасываются на берег из переполненной воды после экологической катастрофы. В обезвоженной мелкой крупке соли с землёй извиваются Ростки. Столицу Лебе́дии переносят обратно, вглубь материка. Движение людей повинуется призывам государства. У пристаней остаются только бедные семьи моряков. Шёл 2233 год от Рождества Христова.

Семья Ка́и перебралась в столицу из морского посёлка Меди́. Когда девушка закончила школу, её приняли на курсы аналитиков в Као́пе. Город понравился. Сначала семья жила в общежитии: аналитиков не хватало, поэтому правительство покрывало все расходы, в том числе переезд, и выплачивало стипендию талантливым выпускникам. Через два года переехали в квартиру. Отца так и не смогли найти. По закону семье выделяли квартиру по месту жительства, а раз они переехали в Каоп с концами, то повезло отхватить её в столице, чему была рада мать, которая воспитывала в одиночку двоих детей.

Место хорошее. Внутри было сухо, сквозняк щекотал лодыжки, поэтому носки в квартире не снимали даже летом. Серые шершавые стены напоминали морские пещеры в Меди. Шестнадцатилетняя Кая, лишённая апатии сверстников, которым помогут родители, попала в десятку лучших по окончании курсов. В Каопе жили по-другому: без физического труда, закалявшего провинцию, и тревоги, которой веяло с моря. Девушке предложили работу в организации по спасению экологической ситуации - «РостОк». Её отделение было в Меди. Маленькое серое полузаброшенное здание на самой окраине, где по мановению чего-то или кого-то хаотично зажигался свет.

Осенью ветер бьёт по стёклам, которые сдерживают визг машин. Окна выходят на улицу. Кая прислушивается к ритму Као́па. Она собирается тихо и быстро, но брат просыпается, чтобы приготовить тосты из рыбного хлеба и заварить коллагеновый напиток. Для Коли и Каи в столице было больше шансов зацепиться за будущее. Дети наблюдали, как их мать, красивая и бойкая, с резким характером, стала чем-то вроде дыма от свечи, фитилёк которой превратился в пепел: он ещё держит форму, но, если его коснуться, рассыплется.

— Ты зайдёшь за мной? — тихо спросил мальчик.

— А ты в школу уже собрался? — сестра шутливо укорила брата, что стоял за спиной и обнимал озябшими руками. — Если успею закончить с работой пораньше, Коля. Но ничего не обещаю, ты же знаешь — я ещё не успела поладить с боссом, так что раньше он меня не отпустит. Ещё отчёты сдавать сегодня.

— Ясно, тогда я зайду в магазин за рыбой? Возьму барабульку, — мальчик оживился.

— Зайди, только рядом с домой, чтобы она не протекла по дороге. Я позвоню, как закончу.

Кая развернулась в объятиях брата и сказала в два раза громче:

— Мама, я пошла.

— Удачи, кх, кх. — Голос матери, искажённый углами стен, скукоженный, долетел из спальни, прикрытый кашлем, как саваном.

Кая выскользнула из рук брата, проследила, чтобы он надел тапочки и свитер. Пока мальчик боролся с колючим воротом, входная дверь закрылась. Коля пошёл собираться в школу.

Глубокий кашель вдавил растёкшееся тело матери в скользкое от пота постельное бельё. Выхлопные газы, которых не было в Меди, постепенно разрушают её лёгкие.  После заключения врачей об инвалидности работать она не может, поэтому государство назначило женщине маленькую пенсию и субсидию на лекарства.

На работе Кая составляет графики. Цветные столбцы, как офисные высотки, врезаются в иссиня-серое небо Каопа. Новый серый экран в судьбе девушке. Шаги не слышны. Махровое одеяло асфальта гасит негромкий машинный гул. Идёт, заглядывается на себя в зеркала взлётных зданий, рядом мелькают цветные плащи, куртки, зонты. Кончился дождь — с прохожих слетают капли. Холодное, стальное небо опустится на плечи ближе к обеду. А пока озонистый воздух бодрит. Кая стала офисной чешуйкой Каопа. Месяц назад её перевели в центральное отделение, поближе к дому.

Высокий ворот серого плаща наэлектризовал короткие каштановые волосы. Кае уже девятнадцать лет. Утром по дороге на работу она распускается, как неоновый цветок на униформе. Утренний ритуальный осмотр напоминал Кае, что она остаётся собой, что двигает ногами и руками по своему желанию, что контролирует движение своих глаз, что чувствует кисловатый вкус, который появляется с глубоким вдохом. Ещё она замечала, как меняется её лицо. Всю школу и учёбу на курсах длинные волосы закрывали упругие щёки. С началом работы, три года назад, Кая остригла их до плеч и обнаружила, что ямочек с «провинциальным» румянцем не осталось.

В офисе нет зеркал, только окна с матовым покрытием, будто в банку набрали тёплой воды и её стеклянное тело покрылось испариной. Отражение Каи тонкой ниточкой разделило примочку облака на очередном стеклянном здании. Жить непросто, но есть Коля, и совсем ничего, если новая работа сложнее. Кая живёт в себе, в Меди. Пока была маленькой, она часто убегала на причал и шла вдоль берега без оглядки, искала папу и не находила. А теперь убегает по зеркальному лабиринту на работу. Сидит в маленьком кабинете с десяти до шести и раз в неделю передаёт отчёты по поисковым операциям на территории Лебе́дии своему боссу.

Кая замечала, как Афанасий Степанович сдерживает беспокойство на лице. На стеллаже — снимок маленькой девочки. «Он тоже чей-то отец?» В кабинете пусто и затхло, больше разглядеть Кае не удавалось. Короткий обмен репликами: «За последний месяц ничего не обнаружено» или «Регион такой-то просрочил сдачу отчёта». В ответ — всегда глухое «спасибо» и кивающая, как ванька-встанька, голова.

Мимо проехала серебристая машина с тёмными стёклами. Брызги попали на ботинки, чем вывели Каю из ступора. Кая вернулась к дороге, встряхнув головой, и нервно, как родители возвращают ленту с гелиевым шариком зазевавшемуся ребёнку, подумала: «Снова отмывать разводы. Уже пять лет тут живу, а привыкнуть к этому не могу».

В Меди невысокие одинаковые домики по гладкому, длинному берегу смотрели в сторону моря. И эта обращённость к солнцу, к недосягаемому теплу распространялась на местных жителей. Когда мать закончила собирать вещи, было темно, и никто не видел, как Кая собрала в кулачок много больше — огоньки с домов своих друзей — и проглотила этот шарик, чтобы он прямиком попал к сердцу. В наёмной машине уже спал Коля, поэтому мать говорила раздражённым шёпотом:

— Мы торопимся! Помнишь сколько стоит доехать до перрона? Сейчас взбрыкнёт и тут нас оставит, у него на лице написано, а у нас поезд, если опоздаем, то, считай, нам уже не убраться из этой глуши. — И потянула её за вторую руку в машину.

Мать бы не поняла, но Коля широко улыбнулся после истории «в кулачке» от Каи, тогда он казался мягким, как воздушный пластилин. Спустя два года Коля зашёл в квартиру уже высокий и бледный. Общежитие, а может, и сама столица по-своему отразилась на её младшем брате, вытянула и обесцветила. Кая ожидала, что в нём проявятся черты отца, но повлияло то, что оказалось ближе, — мать с беспокойным кашлем.

Отца дома не вспоминали. Только после переезда мать отпустила что-то про выполненный отцовский долг и воспитание детей. Лема́р — так звали отца — служил на передовой. После успешного сражения за группу островов для закрытого элитного поселения его отправили в круиз около завоёванных островов. Коля был совсем маленький, а Кая просто маленькая.

Мать позже объясняла их «спасение» своей интуицией, но на деле каждое утро без него ругалась в каменный пол, как ей тяжело и что их отец хорошо устроился там, на корабле. Сейчас Кая понимает, что это была усталость от неё, брата в утробе, домашней работы. И страх. У отца были постоянные командировки, из которых не возвращались. Война стала обыденной, но небезопасной. Электронный блокнот с заметками отца передали матери. Пустой. Она его не включала — знала, что ничего не найдёт. Кая пыталась узнать, где блокнот у матери, но безрезультатно, как и любую информацию об отце. Он пропал вместе со своим прошлым.

Ей было семь лет. Она помнит загорелую кожу отца и прозрачные глаза, тёплый голос. Сон часто повторяется, приходит на ум. Кая ждёт свою очередь на вход в офис. Люди за ней выстраиваются в подвижный русалочий хвост...

На берегу отец обнимает маленькую Каю, а мать с улыбкой гладит себя по животу. Водная гладь почти проглотила солнечный круг. Отец поднимается по лестнице на палубу и машет рукой, потом кто-то зовёт его внутрь кабины. Больше он не выйдет. Но Кая пристально смотрит на дверь, пока корабль отходит от берега, потом мать её окликает. И, взявшись за руки, они бредут домой. По дороге Кая оборачивается: корабля уже нет, только бледная полоса заката...

Когда огромные военные корабли отплывают от городского пирса, то железными носами разрезают рыбную гладь, выталкивают её на побережье. Люди встают на рассвете и собирают свежую рыбу с пляжа в железные тазы...

 

II

 

В Се́льди все дома одного бурого, шлакоблочного цвета. Начало осени приходит с пушистой, заиндевелой коркой на фасадах. Все дома в посёлке пахнут тиной, а под окнами валяются рыбные скелеты вперемешку с гниющей требухой. «Перегной поможет возродить жизнь в земле», — говорит священник на воскресной проповеди. Никита слушает.

Старые водопроводные фильтры разрушены, а новые слабо прочищают воду — приходится вручную. Готовят мало, в основном рыбную похлёбку: зачерпывают рыбу из моря и с водой ставят на огонь. Когда рыба становится серой и разваливается в руках матери, та её достаёт из воды. Жидкость пропускают через фильтр, сцеживают соль. Через три раза она не обжигает гортань, а через шесть — пропадает вкус рыбы. Мама Никиты всегда фильтрует по шесть раз.

Старший брат Лёва и младшая сестрёнка Варя хорошо ладят, но общаются мало. Люди вообще мало стали говорить. Работы много: учёба в школе, помощь в церкви и дома, бесконечная уборка береговой линий. Обычная жизнь мальчика его возраста. Мама сильно устаёт: в школе — дети, дома — они втроём. А Никита очень любит маму, вот и помогает.

За последний год он сильно вырос. Светлые волосы всегда лежали так, что, глядя в зеркало, он замечал, что становится похож на маму. Солёной водой он направлял волосы, чтобы они не лезли в глаза. Потом подходил к окну, протягивал руки к рассветному солнцу, и морской ветер подсушивал неловкую укладку.

Никита думал о том, что может находиться там, куда отходят корабли. Зачем их отец и другие уплывают к кислотному солнцу? Дома печь теплее. Когда казалось, что он вот-вот подберётся к ответу, глаза начинали слезиться от ветра, а может, солёная вода стекала в слёзный канал, а может...

....Кто-то стучится в ванную. «Ни-ки-та, пусти меня!» — протягивает Варя. «Сейчас», — спокойно отвечает Никита и, умывшись, выходит. О маленькую Варю легко споткнуться, что сейчас и произошло: «Смотри под ноги! Спишь ещё, что ли? Я всё маме расскажу! Маленьких нельзя обижать...» Про маленьких Никита уже не услышал. Он вернулся в свою комнату, не выходя из неё — из себя. На столе стояла деревянная юла, детская игрушка Лёвы. Теперь она у Никиты, а когда Варя чуть-чуть подрастёт, то он подарит юлу ей.   

...Древесины в Лебедии почти не осталось. Главным семейным богатством стала газовая печь. Она передавалась по наследству, была очагом, который даёт тепло и пищу. После заключения брака пара переезжала в тёплый дом. Если печь была в обоих домах, то выбирали тот, где семья меньше, чтобы не драться за место у газовой печи...

Никите нравилось протягивать руки к огню. Но когда мальчик задумывался, огонь обжигал. Тогда мама вздыхала и молча показывала на ведро с фильтрованной водой, в уме прикидывая, сколько ещё придётся фильтровать, чтобы всем хватило на день. Мама Никиты постоянно перебирала цифры в голове: сколько убыло кораблей, сколько вернулось. В школе она вела математику. Женщина успокаивалась. Медитативно двигались цифры у неё в голове.

Никита идёт в школу мимо пляжа Сельди. Рыбье кладбище с островками почище –— для встреч. Десять лет назад на него выбросился кит. Сейчас остался только скелет, в котором играют дети. Когда кости покрывались ледяной коркой, получалась горка. Белые обточенные кости делили закат на сектора. Если долго смотреть на солнце, то возвращаешься в прошлое с плодородной земли.

Одежду производят теперь только из нефти. Неоновые красители накапливают свет. Пигменты добывают в местах, где после сражений химикаты попали в почву. Вступив в реакцию с местной флорой и фауной, выжигая всё на пути к ядру планеты, жидкость натыкается на непреодолимый защитный слой грунта. Потом, скапливаясь в одном месте, под силой давления и температуры свойства ядовитого вещества изменяются. Пульсируя, ядро отражает любую опасность, исходящую от человека. Гравитация центра планеты выталкивает жидкость наружу.

Никита уже понимал, что общество имеет чёткую структуру. У них в посёлке каждый занимался своим и не лез в дела другого. Вакуумные пузырьки. Ядро планеты: одних выталкивает наверх, а другие варятся на передовой. Никита думал о том, что его маленькая громкая сестрёнка не вписывается в этот уклад, а старший брат будто был рождён из порядка. Что же сам Никита? Ему нравился прогресс, которого добивались в столице. Священник рассказывал последние новости после службы. Никита слушал. Запоминал. Ресурсы сходят на нет, будущее в руках учёных-изобретателей.

На уроках истории мальчик узнал, что 2100 год был самым тяжёлым — началась мировая война. За первые полстолетия население сократилось на треть, осталось десять миллиардов. А в 2173 году, ночью двадцать пятого августа, военная верхушка Лебедии использовала атомное оружие. В агонии исчезали окраины и приморские жители. Государство ударило по своим границам, оказавшись в кольце объединившихся противников, чтобы уничтожить всех за раз. Конечно, ради населения. Сельди тоже попало в кольцо.

Появились новые сорта рыб, которые безостановочно размножались. Через тридцать лет они стали пригодны для еды, а плодовитость умерила вакцина лаборатории «РостОк». Треть материка до сих пор мутирует под действием радиации. Осталось три миллиарда на планету. Группировка молодых учёных не поддерживала внешнюю политику Лебедии, но кто-то должен был помочь людям, поэтому они согласились разрабатывать лекарства с полным финансированием, взамен разрабатывая новое биологическое оружие.

 

III

 

Растения идут на свет. На освобождённые улицы ночью из домов выходят люди попытать удачу. Они надевают неоновую одежду, чтобы привлечь ростки. Надежда оказалась пугливой. Но люди планомерно приручали её. Год назад один мальчик, его звали Никита, нашёл маленький росток, что пережил катастрофу. Некоторые сорта растений впадали в кому, лишившись воды и питания, — такая мутация. Господь смилостивился над глупым человеком.

Росток высился над обугленными горными породами на плато за городом. Любой знает, что делать, если встретит росток, — этому учат в школе. Никита замер. Ной ли, мир ли впереди, и вот он может его коснуться рукой. Резкие движения строго запрещались. Бледно-зелёный росток раскачивался грубым ветром, нужно было скорее дать ему тепла и воды и унести в город. Учили, как правильно обращаться с ростками при первой встрече и к кому обращаться за помощью в городе. На этом всё. Это предотвращало выращивание в домашних условиях: рисковать дальше Лебедия не могла. Скупую памятку выучивали, как молитву, и сдавали ежегодно учителям в школе. Мальчик медленно подошёл к ростку, вытянул к нему руку, подвернул рукав — тонкой нитью растение просочилось под кожу на запястье. 

Несколько дней Никита ходил молча по заученному маршруту. Его лицо уподобилась воздушному пузырю, который огибал тёмно-зелёные волнистые водоросли. Нижняя челюсть стала мягкой, отвисла. Росток пустил корни, нашёл жизнь от жизни; он был как ребёнок: вечно голодный и мучимый жаждой.

Мальчик просыпался к обеду, ватные ноги несли его умыться, съесть похлёбку, потом он шёл на службу до занятий в школе. В далёкой столице везде есть пункты организации «РостОк». Там оповещают граждан, как следует себя вести в случае обнаружения ростка. Вечером в своей комнате Никита лежал на боку, прислушиваясь к морскому шуму левым ухом, правое точно отсчитывало его пульс. Рукой мальчик раскручивал юлу на прикроватной серой тумбе. «Тяжко, — думал он про себя. — Как маленькое торнадо». Ромбовидное, беспрерывно находящееся в движении тело юлы затягивало в себя, искажая границу между ней, столиком и бледно-зелёными полосками обоев.

Никто не знал, что делать, если найдёт жизнь. Мама тоже не знала. Школьные учителя пожимали плечами, улыбчивые рты от вопросов ребёнка схватывала еле заметная судорога в уголках. Одного упоения идеей хватало жителям Сельди. Ждали чуда. Жили по наитию. Священник каждый день молился и благодарил за жизнь, которая спасёт их страну, прославит их город — ведь не может же после такого Сельди оставаться посёлком? Будут съезжаться люди со всей страны. И всё в таком духе распылял священник ловко, как взмахивал кадилом, пока Никите было тяжело дышать в его курениях.

...Церковь поддерживает провинциального человека, священнику передают раз в две недели новости из столицы. Добраться туда сложно. Когда началась война за земли, жизнь ещё пробивалась. Глава со столичной элитой переехал вглубь материка к небольшой реке Каоп. Город так и назвали. А красивый портовый город, где не было прохода от человека, опустел, съёжился...

Прошла неделя со дня знакомства с ростком. Никите было больно двигать плечами, корни переплелись с мышцами, спать он мог только на спине. С кровати вставал только в туалет — редко, с большим усилием. Помощи ждали со дня на день. Дыхание мальчика стало глубоким и медленным. А сон неспокойным. Интуиция предостерегала, сознание бунтовало, тело становилось чужим.

«Рано. Сколько сейчас?» — Никита думал, моргал с усилием, пытался избавиться от пелены, что мешала увидеть время. Пару часов сна ночью дали сил, и, пока все спали, он решил сходить на то плато, где нашёл росток. Тело послушалось. Никита протёр глаза руками и похлопал себя по лицу. Что-то тянуло его к родной земле ростка. Корни ростка связывали Никиту по рукам и ногам, но сейчас их воля была едина.

Он вышел из дома с лёгкостью в теле, ему было жарко, кровь приливала к конечностям после анабиоза. «Не холодно, но одеться нужно. Не пойду же в трусах», — глупая стыдливая мысль, как у обычного мальчика, не «надежды человечества», а просто мальчика, которому нужно беспокоиться только о себе и... ростке. Он вернулся и натянул одежду, чтобы сохранить тепло тела для ростка и не замёрзнуть самому. Мама учила, что жар костей не ломит. Никита подумал о том, как изменится их жизнь, когда приедет помощь из столицы. В фантазиях было и награждение медалью, и переезд в Каоп, и торжественная передача юлы Варе, ведь после спасения человечества уже не время играть в игрушки. Никита улыбнулся, выпил стакан воды и отправился в путь.

Ветер носил мелкие льдинки, которые таяли, касаясь румяных щёк Никиты. Свежий, с резким запахом рыбы ветер ударил в нос. Когда он проходил мимо пляжа, взгляд прибило к порту: военные корабли отплыли полторы недели назад. Весёлость пропала. Пусто. «Куда уходит жизнь?..... Когда вернётся папа?» — Тело Никиты гудело, в голову отдавало болью, слова сворачивались в спираль, и всё перемешивалось. Рыба на берегу уже начала тухнуть, а слабое солнце освещало белые, будто лакированные кости кита. Чем больше он отдалялся от дома, тем свежее становилось в голове. Спокойное море рябило через воду рыбьей чешуёй.

Плато виднелось за восходящей дорогой из города. Когда-то на этом месте был горный хребет. Он отражал прибрежный ветер, вся влага скапливалась в Сельди. Горы с приморским городом разделял тропический лес. Торговля шла полным ходом: каждый год лес разрастался. Местные продавали всё, что могли продать: ягоды, фрукты, высокую траву — на корм горному скоту. Плели корзины, сумки, диковинные украшения. Сельди был небольшим, но цветущим городом. Никита слушал учителя истории.

Обычно серые дома сейчас казались ему зеленоватыми. Галлюцинации? Неважно. Виднелся крайний городской дом. Вот, вот Никита перешёл на бег вприпрыжку — так легко он давно не ощущал себя; он благодарил росток, который придавал ему сил, благодарил жизнь. Когда Никита заметил тонкую полоску желанного ландшафта, его ноги свело судорогой, и он упал. Острая боль поразила все его конечности: что-то разрывало ткань его жизни. С болью пришло облегчение: теперь от него никто ничего не ждал, даже он сам. Никита не видел ничего, кроме кровавой дымки, — таким он запомнил море на исходе своей короткой жизни. 

Из тела валил пар. Всё пространство стало зеленоватым жилистым туманом. Прутики в красной росе высились над пыльной одеждой. Святой Себастьян. Из сердца Никиты вырос стебель, глухо разошлись волокна ткани на багровой одежде. Зелёный столп вцепился корнями в человеческую плоть, он высасывал последние запасы воды и питательных веществ из организма. Огромный, высотой в полтора метра подсолнух с чёрными мясистыми семечками увидели из окна дети и выбежали на улицу. Они протирали маленькими кулачками заспанные глаза.

— Куда побежали раздетые? — грузно летели слова, за ними появилась тучная женщина, догнала детей: — Что застыли? В школу надо собираться. — Мать подняла насупленные глаза к небу и замерла.

На дороге около их дома взошёл полутораметровый подсолнух и, казалось, продолжал расти прямо сейчас. Жизнь. «Мираж?» — думала женщина, стоя на обочине между детьми. Она обняла их за плечи, ощущая материю, проверяя, проснулась ли она. За ними на улицу вышел угрюмый мужчина в робе. Борозды, испещрившие его грубое лицо, разгладились, он выпучил глаза на подсолнух. Багровые лоскуты ткани проглядывали среди плотной корневой системы, что на них держалась. Одежда такого цвета не производилась уже давно, поэтому внимания не привлекла, смешавшись с глиняной дорогой.

Туман рассеялся. Солнце ослепило прозрачные глаза одухотворённого семейства. Подсолнух начал стремительно увядать. Солнце, которое даёт жизнь флоре, убивало его. Маленькая девочка дёрнула за рукав мать, и та, будто проснувшись, побежала в дом, чтобы набрать воды в тазик, отец остался с детьми. Мать быстро вернулась и плеснула воды на корни с расстояния в пару метров — розовые струйки потекли вниз по дороге, бледнея в коричневой размякшей грязи. Цветок подсолнуха ненадолго приподнялся, как голова в предсмертном слове, а потом обуглился.

Дети заплакали, мать увела их в дом, отец поднял тазик и посмотрел на корни. Растение признаков жизни больше не подавало. Он увидел человеческие молочные кости в чёрной, обугленной паутине корней, перекрестился, швырнул тазик по направлению к дому и побрёл в церковь, чтобы позвать священника. Лицу вернулась прежняя суровость с несвойственной растерянностью. Солнце мутным пятном обнимало его шатающуюся походку.

Никаких инструкций из столицы не пришло в течение нескольких месяцев, только будничные двухнедельные сводки. Священник не мог отпеть умершего, потому что не знал, был ли тот членом их общины. Ближайшие посёлки, хоть и находились в нескольких часах езды, не имели между собой канала для связи. Доказательств, что эти кости принадлежат Никите, тоже не было. Одежду и обувь Никиты дома не нашли. Версию о смерти мальчика отрицали: ещё никто не умирал от жизни. Только маме мальчика сделалось дурно, когда она увидела багровые лоскуты.

 

IV

 

За три дня до пропажи Никиты в столицу пришло сообщение о том, что в приморском посёлке был найден росток. Это сразу передали в главное отделение организации «РостОк».

В тускло освещённом кабинете сидел мужчина лет сорока. Жилистые руки лежали на железном столе, а взгляд стремился куда-то за дверь, к щёлкающему звуку коридорной плитки. Дверь открылась, за ней стояла невысокая девушка, на бейджике имя — «Кая». Она обратилась к мужчине:

— Афанасий Степанович, в приморском посёлке под кодовым название ННК был обнаружен паразит.

— Туда отправили специалистов? — поинтересовался он.

— Нет.

— Правильно, по инструкции «помощь» должна прийти спустя три месяца. Если от поселения что-то останется, то сослаться на долгую подготовку и проблемы с транспортировкой. Если он всех сожрёт, то погибнет сам. Эти твари очень прожорливые. Мы не можем рисковать всей цивилизацией ради спасения малообразованного населения.

— Вы правы, Афанасий Степанович. Их жертва помогла миру, — согласилась Кая, но комментарий про малообразованных резанул ей слух.

Холодными руками она поправила воротник: отопление ещё не дали. Бледный пар изо рта поднимался к потолку, там он попадал в вентиляцию. И взамен тёплого в комнату проникал свежий и стерильный воздух. Сделав глубокий вдох, мужчина продолжил:

— Когда помощник президента предложил расширить организацию, то все скептически отнеслись к этой идее. Многие обожествляли первое поколение изобретателей, ведь именно они создали таблетки, благодаря которым мы сейчас можем дышать. Они созидали. Эрин Бе́днаж с экспедицией лично отправлялся к границам и лечил облучённых жителей.

— Говорят, его семья жила там до переезда в столицу. В последний день экспедиции он встретил умирающего фермера, который, несмотря на язвы по всему телу, дышал полной грудью. Дальнейшие исследования показали, что ДНК фермера изменилась под действием радиации — он дышал углекислым газом, — Кая вторила его тону, повторение заученной истории успокаивало.

— Да. Эта мутация спасла нас. Она же роднит с этими тварями. Эрин изучал, как изменилась ДНК, но его здоровье сильно пошатнулось. Он не покидал лабораторию. На руках умирала дочь от астмы. Любовь к дочери, любовь к человеку... — Афанасий Степанович смотрел в рабочий стол.

Кая заметила, как они вышли за рамки отчёта. Потом босс вынырнул из стола и продолжил:

— Бендаж создал вакцину «Углира», которая, в рамках плановой диспансеризации, вводилась всем жителям Лебедии.

— В Лебедии все могут свободно дышать. Нам есть что носить и пить. Мы приспособились, но Бендаж погиб во время экспедиции.

— Теперь мы только следим за чётким выполнением инструкций. Разработки прекратились после трагедии 2221 года. — У Афанасия Степановича не было желания вести урок по истории для новой сотрудницы, да она в нём и не нуждалась, но боссу хотелось повторить то, во что он верил и ради чего жил.

Обычно на доклад уходит около пяти минут: стандартные вопросы и ответы. У Каи на рабочем месте ещё с десяток отчётов, придётся задержаться после работы, значит, Коля сам пойдёт домой и за рыбой.

— В конце концов, именно наши учёные вывели эту тварь для борьбы с противником. Один «цветочек» мог уничтожить целый корабль, а потом сам погибал на солнце за неимением «подкормки» в океане, — Афанасий Степанович вернулся из прогрессивного прошлого на своё рабочее место.

— Да, двадцать лет назад во время шторма в корабле обнаружили пробоину, противник напирал и прижал к берегу. У солдат не было шанса выжить на обречённом судне. Спасая себя и, как им казалось, жителей береговой линии, они забросили колбу с «ростком» на вражеский корабль, игнорируя строгий запрет на использование оружия в радиусе километра от берега. Корабли столкнулись и… — выдохнула Кая.

— И четыре сотни оказались на суше. Штормовой ветер разнёс их по всей территории, колбы разбивались, люди гибли. Чудом уберегло столицу. Поэтому теперь мы не отходим от инструкций.

«Только от рабочего графика», — добавила про себя девушка.

— Эту тварь занесли на материк. За первые пару месяцев она уничтожила остатки плодородной почвы, а потом в разных местах стали появляться хищники-одиночки. Скорее всего, она обучается, — с отвращением сказал мужчина. —Размножаться она не способна. Пока. Мы ведём учёт.

Кая всё ещё не понимала, зачем они ведут этот разговор, но формально его поддерживала.

Ветер с улицы открыл форточку, собеседники отвлеклись. Кая убрала прядь тёмных волос с лица. В зрачках девушки виднелись огни соседнего здания. Неон в глазах. По телу пробежали мурашки. Холодно.

— Как зовут того, кто нашёл росток? Когда мы уничтожим всех паразитов, то его имя будет в одном ряду с другими героями, что отдали свои жизни за будущее нашего государства и всего мира.

— Никита Зарубов, парнишка двенадцати лет.

Кая думала, что на месте Никиты мог оказаться каждый и что её младший брат, Коля, продолжает ходить каждый день в школу на другом конце города.

— Что же, предложите его семье приехать в столицу, если они останутся в живых.  Предлог выберете сами, главное, чтобы они согласились. А тут мы предоставим им жильё и всё необходимое. Несмотря на строжайшую секретность, семья имеет право знать причину гибели своего сына, — Афанасий Степанович откинулся на спинку металлического стула и посмотрел в потолок.

— Я пойду? Больше новостей нет, — сказала Кая и неловко одёрнула рукав серого комбинезона.

— Что-то я разговорился, может, у тебя есть вопросы?

— Не то чтобы. На ход дела это никак не повлияет. Но каждый раз, когда приходят такие новости... — Кая думала о Коле. — Сколько ещё осталось ростков?

— Эта информация доступна только тем, кто работает с основания организации.

— Но вы же ведь...

— Да, «я же ведь», но такую информацию разглашать нельзя.

— До свидания, – Кая вылетела из кабинета.

И зачем он дал ей возможность спросить, если отвечать не планировал? Шаги отдалялись. Когда звук совсем стих, Афанасий Степанович встал и подошёл к металлическому шкафу слева от стола. Там стояла фотография маленькой девочки.

— Доченька, ты погибла от сто двадцать седьмого ростка. Мы почти у цели. Из четырёх сотен осталось тринадцать.

В голове снова стояло 21 июня 2221 года: «Пассажирский корабль. Жена, маленькая дочка и брат обедают в ресторане под открытым небом, я в каюте с капитаном. Дорого стоил этот разговор. Все погибли. Кроме меня».

Эту тварь принесло ветром с острова. Капитанская каюта была изолирована. Капитан вышел первым, Афанасий Степанович помедлил. Из каюты открывался вид на спокойное море: ничего нет, никакой войны, только страшный сон разыгравшегося воображения. Мужчина пытался нагнать капитана. На палубе, как в каюте, было причудливо тихо. Посредине банкетного стола из крепкой спины капитана вырос двухметровый ландыш. Обугленный, он напоминал поржавевшие колокола в часовне, где отпевали потом всех погибших. Одна братская могила. По костям могли различить только возраст и пол.

Снова подул ветер с улицы, и оконная рама ударила по стене. Афанасий Степанович поставил фотографию на место, закрыл окно и сел за стол. Он жил ради других. Рабочий день подходил к концу. Сегодня он уйдёт пораньше и поставит свечку за упокой.

По правую сторону стоял диван из искусственной кожи, рядом с ним, имитируя дерево, — небольшая вешалка. Он снял рабочую одежду и повесил. Стабильный серый комбинезон с неоновыми вставками, как у всех, надпись «РостОк».

Уличная одежда, отутюженная, висела в стерильном пакете. Вероятность, что росток попадёт в неё, мала, но Афанасий Степанович не рискует. Обувь обрабатывают отдельно от одежды. Почищенная подошва скрипит о линолеум кабинета. Шарф светло-зелёного оттенка связала для него жена. Последняя память. Химическая обработка может испортить пряжу, поэтому он всегда просил прачку быть с подарком помягче. Ботинки — неоново зелёные, одежда под плащом тоже серая, а вот плащ — оранжевый. Выключил свет и быстро вышел из душного кабинета. «Вентиляция стала плохо работать», — подумал Афанасий Степанович и ослабил узел шарфа.

Дорога была шумной. Закончился рабочий день: люди шли, ехали, громко говорили. На фоне неоновых высоток маленькая белёная церковь совсем не привлекала внимания. Афанасий Степанович зашёл в высокие металлические двери. При своём телосложении он чувствовал себя намного уютнее при свете лампадок, чем в замкнутом пространстве рабочего кабинета. Машинально свернул к церковной лавке, где милая пожилая женщина продала ему три свечи. Чем ближе смерть, тем ближе жизнь. Он был тут как рыба в воде. Раз в месяц стабильно ставил свечки, а по воскресеньям приходил на проповеди. Но почему-то не задерживался надолго у поминального креста: то ли сказать было нечего, то ли спешил.

 Из церкви Афанасий Степанович вышел спокойно, но с некоторым стремлением на волю. Старушка проводила его взглядом и вернулась к своим заботам. Восковые свечи оставляли приятный шлейф, а эти парафиновые испарения не давали дышать. Постоянно нужно проветривать, да так, чтобы свечи не гасли.

Афанасий Степанович шёл в своём темпе. Рабочее общежитие было совсем близко, но строгий график предполагал соблюдение режима дня. Каждая подобная вылазка отнимала время у сна. Вставал очень рано, жил уединённо. За выслугу лет у него была просторная комната в центре столицы, только кухню приходилось делить с другими. Так он приобщался к жизни после гибели семьи. Разговоров долгих не вёл, никого не учил, жил по-своему.

Спустя десять минут он дошёл до турникета, приложил пропуск — зелёная лампочка дала добро. В лифте — на восьмой этаж, длинный коридор и заветная дверь. Афанасий Степанович спешил. До войны его семья владела хлебопекарной фабрикой. Часть сырья пожертвовали государству, но один мешок муки и немного дрожжей остались. Со смертью каждого ростка он готовил лепёшки в память о семье и земле. Эту привычку высмотрели соседи, сначала строили догадки, откуда у него мука, потом просто радовались. Афанасий Степанович угощал тех, кто был на кухне. Никакой регулярности проследить не удалось, поэтому просто считали, что у него свои причуды.

По приходу домой он выпил воды. Потом стал раздеваться. Шарф немного уколол шею, но Афанасий Степанович списал это на мышечную боль. Сидячая работа. Из холодильника мужчина достал яйца, взял с полки сахар, соль, дрожжи, муку и пошёл на кухню.

Вьюнок, чернёный и маленький, сплетается шерстяными нитями с шарфом. Он растворяется в тепле, вгрызается в кожу, попадает в человеческое тело. Это не лучшее место, чтобы пустить корни, но ему всё равно, где расти.

Человеку первым делом хочется выпить воды. Вода помогает жить и вьюнку, и человеку — это всех устраивает. Нужна ещё еда, без неё никуда. Человек обращается к земле, берёт с полки муку. Вьюнок одобряет выбор.

Просеивать хлебопекарную муку незачем. Железная столовая ложка наполняется измельчённой жизнью. Содержимое горкой собирается в стакане с водой. Сахар и соль добавляют в самом конце, но, на самом деле, разницы нет. Человек добавляет сначала всё белое. Потом всё, что может его убить. Дрожжи активируют цепную реакцию. Вьюнок против соли, поэтому пробирается по мышцам к руке, которая держит ложку. Человек просыпает соль. Кто-то на кухне ругается, вьюнок теряет бдительность, соль попадает в стакан.

Огромный стакан, в который разливают излюбленное человеком пиво, больше не подходит. Приходится перелить белую вязкую жидкость в кастрюлю. Вьюнок юрко возвращается туда, откуда удобнее смотреть — на ключицы.

Самое интересное время — пора добавлять жизнь. Яйцо человек омывает водой, а потом раскалывает скорлупу о край кастрюли. Зубчатый край калечит желток. Теперь можно перемешивать. Никаких столовых приборов, только голые руки. Левая плавно погружается, пока ещё непонятно, какая консистенция. Человек принимается за работу.

Для вьюнка нет больше ничего интересного, поэтому он доползает до правой руки и помогает человеку. Они трудятся вместе — такой труд одобряют на кухне, такой труд ободряет человека. Тесто полностью обволакивает руки: вьюнок в своей стихии, ему нравится, как работают мышцы человека, как они касаются его, будто гладят.

Руки покидают кастрюлю. Все в белом. Слишком жидко. Человек исправляет ошибки, тяжело дышит. Вьюнок снова помогает. Тесто растёт на дрожжах быстро. Вьюнок тоже быстро растёт, дрожжи ему нравятся. Дрожжи выросли из земли, как и он сам.

Вьюнку больше не нужно тратить время, чтобы помочь человеку: длинный стебель протянулся вдоль рук. Человек оставляет тесто, моет руки под проточной водой. Белые струпья летят в раковину. Вьюнку жалко, что нельзя сохранить всё. Жалко, что труд, хоть немного, но тщетен. Вьюнок расстраивается, как человек. Человек подмечает, что вьюнок притих, и резким движением вырывает его из себя. Росток тут же погибает от раскалённого света кухонной лампы.