Рассказы

Без завтра

 

Ранним утром, не то в меру холодным, не то в меру тёплым, но почти точно слякотным и февральским, Подмышкин, выходивши из дома, набрал в свой рот столько кипячëной воды, чтобы по приходу до места работы её температура опустилась ровно на двадцать шесть градусов Цельсия. 

По улице, обгоняя дерево за деревом, дом за домом, носился бурлящий звук, и создавалось впечатление, точно где-то за горизонтом стометровый исполин дребезжал своим горлом, изображая голос страуса. Стоит заметить, что наличие кипятка во рту вызвало удивительные изменения на лице Подмышкина: нос, губы, уши, глаза, щëки и даже подбородок обрели какую-то независимость друг от друга, стали пластичными и надулись таким образом, что прохожие, хлюпавшие мокроступами, принимали его не столько за человека, сколько за умело связанные воздушные шарики.

Подмышкин работал продавцом в скромной лавке, где продавалось чёрт знает что, то есть чернила. Флаконы с ними обнимали все её четыре стены. Если бы свет лампы не выдавал объëм этих стеклянных пузырьков, их можно было бы счесть за обои. 

Пришедши, Подмышкин повесил свою надышавшуюся телогрейку на крючок и сел за прилавок, продолжая хранить во рту воду до тех пор, пока не появится первый покупатель. 

Из покупателей были по большей части писатели. Они приходили и говорили:

— Мы писатели. Мы пришли. Нам нужны чернила.

Подмышкин продавал им чернила, после чего писатели говорили:

— Мы писатели. Мы уходим. До свидания.

Какие мысли были у Подмышкина в такие моменты? Сказать трудно. Может, он подсчитывал, сколько же пота могло переползти с рук этих писателей на бархатные плечи девушек, на лепестки лилий или на индевелые рельсы. Может, он хотел узнать, снятся ли чернилам кошмары. Может, он вспоминал о своей давней мечте вживую увидеть крылья альбатроса. 

Ничего точного нельзя было сказать, за исключением лишь того, что, вернувшись домой, Подмышкин умер.

Опухоль

 

На коже Земли стояла бабушка — в синих брюках, в синем пиджаке и в синих строительных наушниках. Она не двигалась и смотрела на поликлинику. Поликлиника паучьими глазами смотрела на неё.

Бабушка разделилась надвое: из неё словно выпала ещё одна бабушка — в синих брюках, синем пиджаке и синих строительных наушниках. Она повалилась, как испуганная коза, и тоже разделилась. Выпала ещё одна бабушка. Бездвижным мостом она поместилась между локтем бабушки лежащей и плечом бабушки стоя‌щей.

Бабушки продолжили делиться. Словно родинки, они засыпáли кожу Земли и скоро собрáлись в высокую кучу, превратившуюся в фонтан: бабушки бабушками подбрасывали бабушек вверх, и бабушки растущими волнами разлетелись по сторонам.

Вслед на бабушками начали делиться поликлиники. Своими зданиями-кирпичами они складывались в пирамиды. Начали делиться аптеки, пробирки, строительные краны, газеты, рубильники, поршни, забытые портреты, утиральники, морги, сусловарные котлы, детские совочки, соломен...

Тут сердце Земли не выдержало и остановилось.