на мёртвом языке

Чёрные воробьи 

 

поэма 

 

я знаю, что письмо отнимет все силы 

и иду на эту боль 

 

ложусь на пол в комнате 

и считаю от ста до нуля

стараясь дышать ровнее 

 

я жду удара 

когда поэзия толстой или тонкой иглой 

войдёт в меня 

подарив жуткую боль 

после которой наступит облегчение

от жути 

 

если бы у меня не было письма 

как бы я справлялся 

 

я жду удара 

и могу его не дождаться 

 

прежде чем лечь на пол 

я распахнул дверцы шкафов 

из которых вывалилось несколько скелетов 

и обсыпались на пол, потеряв 

прямовисящую форму 

череп одного из скелетов подкатился прямо к моей руке 

я считаю от ста до нуля

и глажу этот самый череп 

 

я представляю, что это череп N 

такое невозможно в реальной жизни 

так как N жив и не собирается умирать 

не надо думать, что я желаю N смерти 

я об этом подумаю сам и ужаснусь тоже сам 

 

как сказано прежде N продолжает процесс жизни,

превратив этот процесс в мемориальный:

его окружают предметы-экспонаты,

возвышающие его в своих же глазах,

героизирующие его в чужих глазах,

отнюдь не моих.

 

это безусловное право человека

обставить свою жизнь и себя всем тем,

чем хочется.

 

я говорю всё это для себя, 

чтобы избежать превращения своей жизни

в мемориал

(именно в том значении, о котором идёт речь выше) 

 

рассматривая череп N,

я по-прежнему держу глаза закрытыми

я пристально ощупываю рот, 

или то, что прежде было ртом,

зубов нет, сейчас они не важны,

всё давно уже пережёвано. 

 

я размышляю о том,

сколько этот рот выпустил из себя добрых слов,

слов прощения,

сколько исторг чёрного, невозвратного, проклятого

 

чёрные воробьи вылетали из бездны рта и летели, летели, летели 

неистово стремясь влететь в рты близких и ведь залетали

и жили там, внутри близких — чёрные воробьи ненависти

 

умирая в свой срок, они гнили и проходили все стадии разложения

 

внутри меня 

целое кладбище чёрных воробьёв 

когда я переворачиваюсь на кровати 

пребывая в глубокой фазе сна 

ты можешь услышать, как они похрустывают

как игральные кости 

в руках азартного демона 

 

досчитав до ноля 

я понимаю, что игла вошла в мой левый бок 

она не тонкая и не толстая — средней толщины 

боль посетила меня и тут же ушла 

будто чёрные воробьи снялись с места и улетели куда-то 

 

чьи-то чужие воробьи 

 

я откатываю череп от себя 

и слышу как он катится по неровной поверхности пола 

если он остановится, ничего не произойдёт,

но он продолжает движение 

 

никто не умер 

никто никого не простит 

письмо спасет всех 

и правых и виноватых 

 

*скелет чёрного воробья не отличим от скелета самого обычного воробья, их можно распознать только по звуку, бросив кости   

 

 

 ***

 

мои мёртвые сказали всё будучи ещё живыми 

всё что сказано ими после смерти не имеет отношения к делу 

хотя мёртвые и продолжают говорить словно живые 

но это речи других категорий 

на них нельзя опираться 

их нельзя использовать в своих целях 

выдавая за истину в последней инстанции 

 

но мёртвые не лгут 

просто они говорят на мёртвом языке

языке, на котором каждый из живущих начинает учиться говорить 

кто-то раньше, кто-то позже 

 

вот к примеру один живой утверждает, что мёртвый, который для меня как живой

никогда не любил меня, а моя уверенность в его любви — мёртвая ложь 

 

мне бы спросить у мёртвого, так ли оно 

но мёртвый даже если и скажет мне что-то 

скажет на мёртвом языке, в котором не всё так однозначно 

скажет он мне: не слушай никого, я люблю тебя больше жизни и даже больше смерти 

я это услышу, но передать кому-то другому это знание не смогу 

я не смогу себя защитить этим

 

язык мёртвого не передаваем никому другому 

информация входит в тебя и в тебе же задерживается 

как знание, уходящее куда-то вглубь картотек 

 

сегодня во сне один из любимых мной мёртвых сидел на дереве, свесив ножки 

может быть он леветировал да не вылеветировал

в ослепительной белом костюме тройке

в белой рубашке 

болтал ногами, улыбался мне и безмолвствовал 

как хорошо, что он мне ничего не сказал 

как хорошо, что я всё что мне было необходимо услышал 

 

оно непередаваемо 

оно не переводимо 

 

я почти выучил язык мёртвых 

но написать на нём текст 

я пока не могу

 

 

Воронка №23

 

                                       Отцу

 

это тянется больше тысячи дней 

всю мою жизнь, сколько дней в ней — не знаю

это непонимание — глубинное, сутевое, казавшееся герметичным и внутрисемейным на деле обретает 

политические черты 

ты вваливаешься на территорию моей жизни,

взрываешь её каким-то комментарием о текущей куда-то вспять прошлой жизни,

от которой ровным счётом ни осталось ни следа 

я смотрю на воронку, оставленную после нанесённого тобой взрыва, это воронка в моей душе, 

так устроены колодцы без дна, я смотрю вниз в черноту, временами могу что-то крикнуть черноте,

она даже эхом не ответит, она — безмолвна 

 

оказалось, я адаптивен к душевной боли 

я могу читать об этом курс и могу написать об этом книгу 

 

это тянется больше тысячи дней 

сколько таких воронок

сколько таких криков в черноту без права эха 

этому миру так необходим пластырь длиной во весь мир, чтобы перекрыть кровохаркание раны 

и ещё один пластырь, и ещё ещё

необходимы перевязки любовью, пониманием

необходимо перевязать мир самим миром 

 

этот текст заливает чья-то чужая кровь и он становится бурым 

становится всего лишь материалом 

он отработал своё 

я бросаю его в воронку, которой я присвоил порядковый номер 

для удобства