Красные кораблики

…Прежде бывать в тёть-Томиной квартире мне не доводилось. Тётя Тома — мамина приятельница, жила в соседнем подъезде в точно такой же, как и наша, двухкомнатной квартире на первом этаже. КШТ — молодой микрорайон Усть-Каменогорска, типовой советский жилой массив. Дворы-близнецы, дома-близнецы, близнецы-квартиры… Помню, как, оказавшись внутри, в такой же комнате, как наша, я была поражена её размерами. Зал казался огромным, пустым и холодным. Должно быть, это ощущение возникло потому, что вещей и мебели в комнате не было. Только две деревянные табуретки по центру. Несколько минут назад на них стоял обитый красным велюром гроб.

Теперь я наблюдала его через окно: стоя на носочках, положив подбородок на подоконник, осторожно, чтобы не опрокинуть цветочные горшки с произраставшими из них джунглями, я смотрела на первые в своей жизни похороны. Никогда прежде я не видела такого скопления людей в нашем дворе: человеческие фигуры затопили площадку у подъезда, тротуар, проезд, народ теснился к хоккейной коробке, подростки — гопота со всего района — стояли на сцене в углу двора, лезли ногами на скамейки… Поверх голов, словно по морской глади, скользил красный, похожий на сказочный кораблик, гроб. Сквозь открытую форточку в комнату доносились уродливые звуки похоронного марша. И в ответ на каждый удар литавр, на каждый выдох огромной золотистой трубы жалобно позвякивали стёкла в рассохшихся деревянных рамах.

Меня пугал нарядный вид гроба. Было что-то противоестественное и угрожающее в этой картине: алое пятно, проплывающее над чёрно-серой людской массой на фоне зелени, умытой ночным дождём… И этот ужасный звук — трудно назвать музыкой какофонию духовых и ударных, от которых подрагивало внутри и тоскливо сосало под ложечкой… Я отводила взгляд от красного кораблика, беспомощно цепляясь взглядом за мамин силуэт. Она стояла на площадке у подъезда рядом с другой своей подругой —  тёть Надей. Стояли молча, провожая красный кораблик взглядом. Вдруг мама повернулась, наши взгляды встретились… И хоть лицо мамы было тёмным и мрачным, глаза красные, опухшие от слёз, от этого соприкосновения стало так легко и блаженно, как бывает, когда очнёшься от страшного сна и поймёшь, что всё увиденное — не взаправду.

Мама что-то быстро сказала подруге, обе развернулись и пошли к подъезду. Сашка — младший тёть-Надин сын и мой верный дружок-ровесник — всё это время стоял рядом, пристроив подбородок у соседнего цветочного горшка. Обе табуретки уже были придвинуты к окну, и, взобравшись на них, печальную сцену созерцали ещё какие-то дети, их имена мне теперь и не вспомнить. «Как одиноко бывает в переживании горя», — подумала я. Ведь вокруг всё это время было множество людей, а мне казалось, в мире были только я, мама и уплывающий прочь красный кораблик…

В следующее мгновение дверь открылась, вошла мама, и я рванула в коридор навстречу.

— Уходим... —  мама взяла мою ладонь и повлекла к выходу.

Я обернулась, чтобы в последний раз увидеть комнату, так поразившую меня своим сходством и непохожестью на наш безмятежный дом. Только сейчас я увидела, что по крашеному деревянному полу от порога до самой дальней стены и по всему периметру комнаты тянутся ярко-зелёные следы. Следы человеческих ног —  правой и левой стопы, на аккуратно размеченном расстоянии друг от друга. Так, будто кто-то наступил в краску и промаршировал по квартире…

— Мама, что это? — спросила я. В детской головке не укладывалось, как можно было так натоптать в чужом доме, ещё и в такой день.

— Это для Коли, —  спокойно ответила мама.

Коля был единственным сыном тёти Томы. Он родился инвалидом — с тяжёлой формой ДЦП. Целую неделю врачи в роддоме обрабатывали Тому: «Ооставь, он не будет человеком, это лежачий калека». Тома на уговоры не поддалась. Когда через какое-то время она с ребёнком вернулась домой, Колиного отца в квартире уже не было… Больше никогда в жизни сына он не появится… 

Тому знали, уважали и поддерживали все, кто жил на КШТ в те годы: до рождения Коли она была начальником отдела кадров Комбината шёлковых тканей — градообразующего предприятия Усть-Каменогорска, а после ушла в бессрочный отпуск по уходу за ребёнком-инвалидом. На улице Тому видели не часто: зимы в Восточном Казахстане затяжные и суровые, месяцы напролёт Тома проводила дома с сыном. Но как только наступало тепло и зацветала сирень под окнами, жизнь Томы и Коли начинала бурлить с новой силой: с утра вдвоём сидят на скамейке, в обед стоят на остановке — ждут автобус до городской поликлиники, где у Коли массаж, процедуры…

Титанические усилия, которые Тома вкладывала в реабилитацию сына, не прошли даром: вопреки прогнозам врачей к двум годам Коля держал голову, самостоятельно сидел, к четырём хоть и с трудом, но говорил. И несмотря на сильную спастику рук и ног, мучительные спазмы лица и шеи, однажды поздней весной, когда отшумели дожди и просохли скамейки, Коля вышел на улицу на своих ногах! Опираясь на маму, сильно хромая и заваливаясь на бок на тонких, изогнутых ногах, обутых в грузные коричневые спецботинки, но он шёл и улыбался! Тётя Тома, тоненькая и хрупкая, в аляпистом ситцевом платье, сгорбившаяся за эти короткие для обывателя, но бесконечные для неё пять лет, бережно придерживала Колю под локти, в глазах её было столько нежности, гордости, волнения и безбрежной любви к своему ребёнку.

К этому результату Колю привёл зелёный пунктир, который годом ранее по совету опытного врача его мама нарисовала на полу маленькой квартиры обычной аптечной зелёнкой… Сутки напролёт с утра до позднего вечера, когда морозы не давали выйти на улицу, сгорбившись, придерживая сына под руки, Тома наматывала километры вдоль панельных стен. Она тихонько напевала сыну на ушко, поток воздуха приятно щекотал затылок и шею, и Коля смеялся. В выходные к Томе заходили соседки-приятельницы: помогали наводить порядок, готовили еду и раз в месяц приносили пузырьки зелёнки —  освежить пунктир для Коли.

…Следующим летом у Томы был юбилей, сорок лет. День рождения не праздновали, но по случаю круглой даты подружки-соседки скинулись деньгами и купили для Томы красивый сервиз — не «Мадонну», конечно, но тоже очень нарядный (Тома когда-то была первой красавицей, модницей, благо, должность давала хорошие возможности, но с рождением Коли быт её сильно изменился). 

— Томочка, здоровья тебе и Коленьке! Пусть сбудется всё, о чём мечтаешь! — Культуры поднимать тосты наши родители тогда не знали, пожелания были простые, незамысловатые, зато от души.

— Я только об одном мечтаю: чтобы Коля жил обычной жизнью. — Синие глаза Томы наполнились слезами, она закрыло лицо ладонями и заплакала навзрыд.

Подруги видели её такой в первый и последний раз. Раньше казалось, что Тома сделана из стали…

***

Утром 1 сентября 1988 Коля с мамой вышли из подъезда. Одетый в синюю школьную форму, с букетом разноцветных астр в руках Коля шёл в первый класс. В школу. В самую обычную школу. Ему исполнилось девять лет, и Тома подключила все свои связи из прошлой жизни, чтобы её особенного ребёнка, мальчика с ДЦП, со спастикой и трудностями движения, с нарушениями речи и серьёзным косоглазием, но тем не менее очень сообразительного и улыбчивого, взяли в обычную школу. В те времена не существовало даже слова «инклюзия», считалось, что детей-инвалидов не существует в природе: все они были надежно распиханы по специнтернатам, и вообще-то, Тома считалась нарушительницей устоев, потому что не просто не отказалась от ребёнка, не прятала его в четырёх стенах, но и имела наглость выводить такого ребёнка во двор. И вот теперь она всерьёз осмелилась пойти ещё дальше… 

Скандал был неминуем — он разразился сразу после праздничной линейки. В директорской родители первоклашек не выбирали слов: уроду не место в классе рядом с нашими детьми! Следующие несколько дней директор — матёрая волчица от образования — уговаривала Тому не сопротивляться обстоятельствам и забрать Колю, потому что возиться с ним в советской школе некому и Бог весть чем может закончиться такой смелый педагогический эксперимент. Это может быть опасно для самого же Коли.

И тогда Тома снова подключила все свои связи, и уже к десятым числам сентября вышла на работу… уборщицей в школе! Следующие восемь месяцев Тома добросовестно драила коридоры, а к началу каждой перемены спешила спрятаться за дверью мальчикового туалета. Коля выходил из класса, медленно ковылял к уборной, а мама уже ждала на позиции. На выходе из туалета ловкими движениями она заправляла сыну рубашку в брюки, отряхивала, поправляла, застёгивала на все пуговки и исчезала за колонной.

В середине мая, в самом конце учебного года, Тома не вышла на работу. Не пришёл в класс и Коля.

Тётя Тома умерла ночью, во сне, от остановки сердца. Коля тщетно пытался разбудить маму. Несколько часов кричал, звал в окно на помощь, потом справился с замком, открыл дверь в подъезд, вышел раздетый, босиком. В состоянии глубокого нервного потрясения его нашли соседи. Колю увезла скорая, на похоронах мамы его не было.

Ранним июльским утром 1989 года, через пару месяцев после похорон тёти Томы, мы навсегда уезжали из Усть-Каменогорска в Алма-Ату. Папа усадил нас с братом на заднее сиденье недавно купленного красного «москвича». Из трёх подъездов нашей пятиэтажки выходили люди. Соседи прощались, жали папе руку, обнимали маму: «Всего доброго!» — «Счастливо оставаться!», «Приезжайте к нам в Алма-Ату!» — «Возвращайтесь иногда в родной город!»

Через опущенное стекло красного «москвича» я смотрела в окна нашей опустевшей двушки — мне казалось, в ней ещё скользят наши тени. Смотрела в мутные окна двушки-близнеца во втором подъезде — от цветов на подоконнике остались лишь сухие палки, но и там я отчётливо видела две тени. Та, что побольше, сгорбленная и неторопливая, шла по периметру комнаты, под локоть придерживая вторую, поменьше. Тонкие ножки в грузных уродливых ботинках плохо слушаются, дрожат, но всё же точно наступают на зелёный пунктир… Коля, почему бы тебе не выйти и не попрощаться, ведь ты же не умер! Наверняка сидишь у подоконника, улыбаешься, трясёшь головой, поджимаешь непослушную руку и смотришь, как маленький красный кораблик уносит нас прочь… 

Откуда мне было знать, что, пережив страшный стресс, оставшись круглым сиротой, мальчик Коля отлежал положенные семь дней в больнице и попал в специнтернат, где никому и дела не было до многолетних трудов его маленькой героической матери. Система, с аппетитом пожирающая особенных людей, которых за людей-то не считала, дежурно и буднично проглотила и Колю. Как будто не было ошеломительного успеха, почти оконченного первого класса обычной общеобразовательной школы, самостоятельных шагов, букета разноцветных астр в спазмированной ладони. Я не знала, что Коля умрёт в интернате беспомощным калекой, не дожив до шестнадцати лет…

Но пока будущее было скрыто от всех: мы весело махали провожающим, и отец с улыбкой выруливал из двора навстречу своей катастрофе.