«Мне оставаться в безвестности девять лун...». Рецензия на роман Нурайны Сатпаевой «Море споёт колыбельную»

Я вынесла в название рецензии первую строчку нового романа Нурайны Сатпаевой «Море споёт колыбельную». Девять лун — это девять месяцев, в течение которых Дара, героиня романа, ждёт появления на свет своего ребёнка.

Мой личный первый импульс прочесть книгу Нурайны Сатпаевой случился на творческой встрече в ОЛША, когда авторка читала отрывки из своей новой книги. Один особенно во мне откликнулся:

«Я постучалась в комнату мачехи:

— Апай.

— А, — она вскочила, протопала к двери, распахнула её.

— Папа умер.

Мачеха открыла рот, снова закрыла, словно поперхнулась, и уже в гостиной, упав на пол возле дивана, зарыдала. Впервые я порадовалась её существованию — будет кому петь жоктау».

Буквально несколькими днями ранее я сыграла свой перфоманс об идентичности, где в финале пела жоктау. А героиня Нурайны Сатпаевой отказывается это делать, и я понимаю почему. Это невероятно больно. 

Книга попадает сразу в несколько моих идентичностей: гражданскую, женскую, классовую. Нурайна Сатпаева со свойственной ей прямотой задаёт вопросы, рисуя образ современной казахстанской женщины, которой приходится одной противостоять шторму скукоживающейся действительности. 

Дара — так зовут главную героиню книги. Если переводить это слово с казахского с ударением на последнем слоге, оно значит «индивидуальный, не смешивающийся с другими». Вот и Дару мы большую часть книги видим одиночкой. Она носит ребёнка человека, который внезапно пропадает, она переживает Қаңтар в квартире одна. Самые близкие люди в её жизни по мере нашего движения по книге исчезают: умирает мама, папа, апака, любимая подруга живёт далеко. Даже мачеха, которую Дара не любила, уезжает, забрав всю мебель из родительского дома. Хотя нет, Дара всё-таки не одна. С ней Светлячок, её ещё не родившийся ребёнок, эмбрион, отчаянно борющийся за жизнь.

«Море споёт колыбельную» Нурайны Сатпаевой интересен структурой. Мы наблюдаем повседневную алматинскую жизнь Дары, весь процесс ЭКО от извлечения яйцеклеток, оплодотворения и подсадки, происходящий на фоне Қаңтар. Но в эту последовательную историю то и дело вклиниваются флешбэки из её прошлой жизни — детства и юности. Они появляются так же внезапно, как и исчезают, но делают вселенную книги живой, наполняя её новыми персонажами и локациями, зарисовками моря, которое тоже предстаёт одним из героев.

В творчестве Нурайны Сатпаевой рефреном звучит мотив общения с морем. В пьесе «Плебс идёт за светом» персонажем, напрямую взаимодействующим с морем, становится пожилой выпивающий мужчина по имени Мухит (c каз. «мұхит» — океан). Океан приходит поговорить к морю. Это забавно, если учесть, что в Казахстане находится точка, наиболее удалённая от мирового океана. Мухит грустит о том, что море мелеет, уходит. У его берегов он ностальгирует о своей молодости, жалуется на настоящее, в море хочет обрести покой в будущем. В пьесе море скорее выполняет роль утешителя и собеседника. В романе же с морем ведёт беседу Дара. И тут мне чувствуется очень важный внутренний перелом внутри авторки. Нурайна Сатпаева сама не так давно стала мамой, и для неё водная стихия становится местом обитания её дитя, а значит, её значимость только увеличивается. Недаром нарекать дитя Дара поехала к морю. Нурайна Сатпаева описывает эту важную встречу с тем, чьим мнением Дара по-настоящему дорожит: сначала «волны сердито шипели», а порывы ветра были «злыми», но постепенно остаётся только «лёгкая зыбь», а вода становится «по-осеннему приветливой». Таким образом, в книге море становится древним материнским языческим божеством, не всегда добрым, но всегда справедливым. С язычеством связана и линия жеті нан: чтобы испечь их, Дара ищет масло в разграбленном мародёрами в дни Қаңтар магазине и у соседей. И находит.

Говоря о гражданской идентичности: уже на одиннадцатой странице книги Нурайна Сатпаева начинает говорить о Жанаозене — теме, которой в Казахстане бояться касаться. В марте 2024 года, во время Almaty Writing Residency, писатель Ырысбек Дабей рассказывал нам о том, что его роман о Жанаозене «Қоңыз» отказались печатать в Алматы, и он напечатал маленький тираж на западе, допечатки так и не было. Не был опубликован и роман о Қанды қаңтар Данияра Молдабекова «Год-Январь». Нурайна Сатпаева эту тему пытается в романе провести деликатно. Хотя и чувствуется, что даётся это нелегко. Эти части достаточно резко контрастируют с остальным стилем романа, выглядя несколько эклектично, как публицистика внутри прозы. Складывается ощущение, что авторка использует допустимый или допускаемый вариант нарратива о Қаңтар. Я понимаю, насколько разговор о протестах кажется опасным. Авторка старается соединить протесты с героиней: внедрить внутрь этих описаний персональный для героини элемент — отца, возвращающегося поздно, брата, участвующего в митинге в Актау, отца её ребенка Олжаса, избитого в дни Қаңтар. Иногда Нурайна Сатпаева использует игру слов: «Проклятый газ, попутный, побочный продукт. Он попутал нам планы на счастливый год». Тут как будто неосознанно героиня романа перекладывает ответственность за несчастливый год на нечто, что даже невозможно увидеть, если его не поджечь. В этом мне видится наш общий — как общества — страх визуализировать врага. Я сама в «Январском травелоге» нашла единственный органичный для меня способ говорить о Қаңтар через текст о фильме, который снимаю, и путешествии через всю страну.

20 глава — это вселенная пьесы Нурайны Сатпаевой «Грехопадение свинки Пеппы». Действие происходит в палате, где женщины лежат на сохранении в ожидании родов. И в пьесе, и в романе Нурайна Сатпаева говорит о женской солидарности, взаимопомощи, участии. Она показывает женщин разных классов, с разным образованием и воспитанием, объединённых одним порывом — помочь семнадцатилетней Перизат, от которой отказались и парень, и родители.

В казахстанской литературе не так много сильных женских персонажей. Можно вспомнить «Ұлпан» Габита Мусрепова, «Бақытсыз Жамал» Мыржакыпа Дулатова. В этих историях образ женщины рассматривался неотрывно от мужчины рядом с ней. Сейчас мы живём в отрезке времени, когда произведения, где женщина — действующий персонаж, а не приложение к основному герою-мужчине, только появляются, и их пишут женщины. Из последних можно вспомнить «Пять лет» Камилы Ковязиной, «Отслойка» Алтынай Султан, «Мёд и немного полыни» Марии Омар, «Анастасия» Анастасии Маскевич. Дара в книге Нурайны Сатпаевой наследует силу героинь прошлого и при этом остаётся выразительницей своего времени, работая инженером в компании, занимающейся информационными технологиями, решая родить ребёнка, воспользовавшись репродуктивными технологиями.

Нурайна Сатпаева на примере историй Дары и её подруги Малики размышляет о сложных этических и философских вопросах репротеха: кого определять родителями и что считать семьёй. В книге «Постлюбовь» в главе про семью Виктор Вилисов приводит мысли двух исследовательниц. Сара Франклин в книге «Biological relatives» пишет, что «очень часто ЭКО — это ответ не на бесплодие, а на ожидания от женской гендерной роли». В какой-то мере Дара тоже будто подвержена этому давлению социума, когда уговаривает Олжаса сделать ЭКО. Но при этом она идёт и против принятых в нашем обществе установок: рожать только в браке и при наличии отца. В книге «Making parents» Харис Томпсон пишет: «В онтологической хореографии репродуктивных технологий в первую очередь производятся родители». Так мучительно становятся родителями Малика и Робин. Тут репродуктивные технологии сталкиваются с политическими. Они становятся родителями, находясь вдалеке от ребёнка, выношенного суррогатной матерью, разделённые войной и границами. 

Нурайна Сатпаева воспевает Каспий, такой далёкий и непознанный казахстанским читателем. Алина Гатина, в рамках писательского курса которой был написан роман «Море споёт колыбельную», пишет о центробежности прозы Нурайны Сатпаевой. И это, как мне кажется, важнейшее свойство писательницы. И мне, рождённой в северном селе, близок этот подход. Он помогает обращать внимание и держать в фокусе людей из непривилегированных слоёв казахстанского общества. И это сейчас, на рубеже тридцати лет независимости, кажется невероятно важным. 

В первой главе романа Дара фотографирует мужчину и женщину у ёлки, где мужчина просит не брать в кадр голубой щит с надписью «30 лет независимости», ругаясь, что у нас не независимость, а «смех один». Роман говорит об этих тридцати годах, работая с темой онтогенеза материнства. Родили ли мы, как казахстанцы, себя? Мне кажется, роман — это попытка хотя бы взять себя в кадр.