Рассказы

Охранник 

 

Воспоминания этого человека укладывались в тонкие спирали и лились из глаз прозрачными каплями. Он сидел в будке на краю большого двора и засматривался на входящих и выходящих. С визгом проносились разноцветные машины, заворачивали во двор важные джипы, пыхтели старые «Ниссаны» девяностых годов. Человек вглядывался, оценивал и смирно нажимал на кнопку пульта, открывал шлагбаум, впускал и выпускал гостей и хозяев.

Его форма была неизменной, только зимой он нахлобучивал шапку, а поверх протёртого комбинезона — толстую ватную фуфайку. По утрам его можно было застать подметающим землю вокруг будки. Как-то к нему пристроилась Дворняжка. Человек подкармливал её остатками того, что приносил с собой или тем, что находил на помойке напротив.

Так и сидел человек сутками вместе с собакой или без неё. Собирал спирали воспоминаний. Их было много; они так же, как и ошалелые мухи, одолевали его, пока он грелся на солнце, или хлестали каплями, когда шёл дождь. Иногда он вспоминал молодое лицо жены. «Сейчас бы она выглядела совсем по-иному», — думал он и улыбался. Представлял морщинки на её лице. Глаза его теплели — так она, верно, понравилась бы ему больше. А может, он со временем стал больше ценить лица, повстречавшиеся с жизнью. 

Человек любил смотреть на детей, неумело катающихся на велосипеде. Тогда он слышал визг и радостные крики сына. Тому было пять, когда он научился держать руль и удивлять отца виражами. «Наверное, сейчас бы мчался на каком-нибудь джипе, как местные жители, — думал человек и посмеивался. — Все они такие: молодые, дерзкие, никого не слушают». Человек вздыхал, улыбался, а слёзы стекали по тёмному лицу и закручивались в спирали. 

 

Старый каштан

 

Внук взял Ажеку[1] за руку и вывел во двор. Он держал её осторожно, как держат маленького ребёнка, — так хрупки стали бабушкины руки. А ему хотелось держаться за неё так, как он делал это в детстве.

В ту пору он подпрыгивал на одной ножке, а ладонями хватался за руку Ажеки, как за тёплую перекладину. Мог оттолкнуться от земли и повиснуть на бабушкином предплечье. «Ооуп! — кричала Ажека. — Взлетаем, держись!» И он закрывал глаза и представлял, как, ухватившись за лиану, перелетает через глубокий обрыв. «Ажека, ты самая-самая!» — говорил он и радостно смеялся, когда вновь открывал глаза. 

Теперь её рука стала тоньше льда, по которому они катались зимой на коньках. И такой же холодной. Внук вёл Ажеку к каштану. Он помнил, как во время их прогулок он залезал на дерево — ему было всё под силу. Ажека подталкивала его, подсаживала на ветку. Забравшись на вершину, он чувствовал себя Тарзаном и издавал грозный клич. 

Юноша верил, что старый каштан всколыхнет её воспоминания. Он хотел, чтобы она прикоснулась к шершавому стволу. Внук думал подарить ей букет из багрово-жёлтых листьев. Вдруг она вспомнит, как они вместе собирали гербарий в первом классе. Она рассказывала ему о деревьях, называла их названия. А каштан этот любила особенно. Он вырос на её глазах из тоненького росточка в крепкое дерево. Каждую осень оно скидывало лакированные плоды к ногам проходящих. Ажека собирала круглые каштаны и делала из них красивые осенние венки — такие никто не умел делать, а потом дарила их соседям. 

Они шли медленно. Ажека  с трудом перебирала ногами и всё поднимала подслеповатые глаза к солнцу. Она не понимала, куда они идут. Чувствовала силу молодого человека, крепко державшего её руку. Знала, что он родной, самый родной. Силилась вспомнить его имя и каждый раз чувствовала острую боль в груди. «Айналайын», — говорила она и касалась головой его рукава.

 

Посылка

 

Старушка копошилась в углу большого зала главпочтама. Она расположила несколько кульков на столе: красный, зелёный и жёлтый. Силилась развязать пакеты — некоторые были из дырявого полиэтилена, другие из потёртой ткани. Вещи выпадали на пол. Пожилая женщина вопросительным знаком склонялась над ними. Она что-то нашёптывала строптивым вещам. Когда ей наконец удалось развязать пакеты, настала её очередь подойти к служащему. Было видно, что женщина утомилась. Она прошаркала к стойке хлипкими ботинками, а подойдя к людям, ждущим своей очереди, ухватилась за спинку сиденья. Очередь следила за каждым её движением. Старушка с улыбкой, тихим голосом произнесла что-то. Люди не расслышали и вытянули шеи. Она силилась повторить: «Много у меня вещей, простите, я сейчас всё уберу». Её седина, как свежевыпавший снег, будто смывала с её лица годы печали.

Многие месяцы она собирала этот незамысловатый скарб. Каждую неделю она приходила на почту, что-то записывала на обороте салфетки мелким почерком и приносила по кульку. Там служащая средних лет, в синем отутюженном костюме, с шиньоном, позволяла ей складывать вещи под стол, но строгим  голосом повторяла, что продержит всё до следующей субботы. Старушка жила в старом доме напротив, и благо, что идти было недалеко. Ей нравилось выбираться из квартиры, нанизывать на своё тонкое тело слой за слоем одежду, прослужившую ей многие десятилетия, и выходить в свет.

Пожилой даме нужно было пройти мимо консерватории, и это была любимая часть дороги.  Бывало, она приседала на край выцветшей скамейки и слушала, слушала. Из окон лились звуки: то флейта освещала утро города, то оркестровая какофония накрывала бульвар. Её лицо оживало вместе со звуками. Наверное, она вспоминала концерты, на которые когда-то ходила.

Наконец женщине удалось принести кульки — все семь. И вот она готова была их отправить вместе с письмом, которое достала из кармана плаща. Её рука дрогнула. Старушка сложила заполненные бумаги на стол. «Вы извините, это всё, что осталось от сестры. Я хотела отправить племяннице. Ей нужно, я знаю. Она хорошая, просто сильно занята. — Она теребила пальцами старую вязаную кофточку. — Я и концертное платье сложила, ведь красивое». Рука легла на выцветший бархат.

Служащая уложила вещи в коробку, написала адрес и отдала квитанцию. Старушка встала, улыбнулась коробке и слегка взмахнула рукой. Потом прижала плащ к груди и прошелестела к выходу.