конспект малой родины

1.

 

Как слова из сегодняшней печати, напавшие на белизну исползком,

тварями непомерных угодий, оволчевшими бесчеловечиями,

окоченевшими колченогостями,

 

дети приходят в Музей Провинциального Быта,

где пьют из шахтёрских касок ситро,

 

и расхаживают там особи-бисты с пушистыми хвостами — вроде родня?

 

На три ора дня сдан музей, чтобы дети повеселились химерами жужжащими.

 

Вокруг призрачна пыль и словесные лепилы, тряпичные болванчики,

неловко держат в тряпках-руках пиалы, норовят приблизиться к детям.

 

Среди недорослых гостей:

 

мистер Вуф (Гав) и Джипег,

Смердоглазов и Пантоклор,

девица Оранжерея и номинальная Жерминаль,

наихимернейшая мастерица Сова и восходящая Звезда Быта.

 

...АУ, не эти ли голоса я слышал, стоя на старой мансийской тропе, с набором аффектов, в моей личной Йокнапатофе? Тогда я как раз задумывался о концепции «пещерного города»; знаете, археология, геология, образовательный туризм, «шевелёнка» (273 пещеры и грота);

 

«схлестнуться в походе» — не это ли путь к перезагрузке социально-экономической жизни города?

 

«архитектура земли», новый брендинг территории, большие коллекции костных остатков, 11 радиоуглеродных дат, предыдущие формы удовлетворения, реликтовые конские волосы, донские зайцы и овцебыки, детский голос, два слова четко услышал из фразы «...ходи... сюда», призраки тем не менее говорили о присутствии нового? 

 

Я установил видеокамеру в дверном глазке, когда уже вернулся, когда уже сошёл со старой мансийской тропы... жутко стало до конца лета...

 

Я не фанат различных теорий.

 

Возможно, всего лишь акустическая иллюзия, созданная ветром и лесом.

Только почему я словно оплодотворен ей? Иллюзией.

Хотя убежден, что это не соответствует действительности.

 

Насытить, задеть, взбудоражить… чтобы я, уже — по своим представлениям — старик, смог запеть, я совсем обветшал от горечи и обид.

 

«Я сказал в себе: в преполовение дней моих должен я идти во врата преисподней; я лишен остатка лет моих».

 

Звякнуть, что ли, на старости лет или идти безмятежно? 

 

Я сел на машину.

 

Я и так всегда с небьющимся сердцем сижу.

 

…и видно было, как какой-то мальчик стоял на мосту,

я включил дальний свет — его не было уже, 

когда подъехал к мосту, я вышел из машины — а его нет,

неужели он и в правду спрыгнул или пьяный упал, я испугался,

мне показалось, что он спрыгнул,

это было примерно около 00:30

или 45 минут примерно

 

«После пяти ночью шахта начинает дышать своим воздухом».

 

Хорошо, что с моста не слетел, и все живы (?)

 

Я этот мост с детства боюсь.

 

Страшнее было только, когда ехал в дождь, ночью по грунтовке, по серпантину от […]

 

…а вот здесь, кстати, пишут, что это типичная инициация.

 

Что это было? Спектр или ангел-хранитель?

 

«Ангел мой, пойдём со мной,

ты впереди, я с тобой,

и домой вернёмся».

 

…после этого я стал слышать голоса:

 

нам объявили (это в мороз, словами лишая теплушек, «эй-йо, пингвины»),

что мы подпольная армия, что мы будем работать под землёй,

без инструментов, есть тоже руками, подбирать окаменевшую кашу с пола,

 

живоносный майор в волчьей шубе разражался проклятиями,

актерство военной сцены, драматическая пацификация, неверные корни,

он клял буржуазную мораль и традиции,

каждого невиновного он хотел превратить в кости; 

 

«воды, воды» — просили мы,

«а селёдки вам не надо?» — отвечали нам; 

они прикладывали руки к голове,

с удовольствием показывая,

как нас расстреляют...

 

Позднее соль при крупозном воспалении лёгких спасла мне жизнь,

хотя иные от селёдки опухали, люди умирали, как мухи, их косил понос и водянка, распухали ноги, когда опухоль доходила до бёдер — умирали, похорон не было,

увозили в неизвестном направлении, наверное, в общую могилу. 

 

Также кормили медвежатиной 

— в пещере обнаружили множество медвежьих костей. 

Отвечайте, это вы их съели?

 

2.

 

Ночью, во сне, во вселенной знака, я захожу на сайт музея,

перехожу в раздел «Документы». Я не любопытнее других. 

Я делаю акцент на сознательных усилиях постсоветского человека.

 

Извивающиеся документы, необыкновенные «бух-гробы», мерцающие гроссбухи.

 

Бюрократический ливень или укрытие в загогулинах лапника,

прививка от «архивной лихорадки» или высевание хлопков (клопиков)

в отремонтированном чиновниками (самолично) зале, пра-пра-праистория —

взмахи крыльев на пустынных небесных полях-как-воях.

 

В музее тепло, а в палатке ссыльных — нет,

в музее электрический свет горит безучастно целую ночь,

теперь да, да-да-да, как в бараке, только там ещё и клопы,

за день устанешь — не замечаешь

 

первичные формы мышления.

 

Даже вспышка спички не является метафорой длительности,

да-да-да, вмешательства человека в геологическую жизнь планеты.

 

Хотел бы знать, как мироустройство это вмещает призраков,

попятные пространства, что всё равно слишком человечны,

при свете дня оптимистичны, при свете фонаря здесь сущность каждая

стремится высечь голос из стены.

 

Как вой, как со-вой призраков связан с классовым чутьём,

с чугунным литьём, как void, как ввод багряного громыхаюшего 

тела в конфликтующие флипы временности, что застывают,

красуются на пороге, тучкуются, колесованием-оглашением,

ошалеть: каков вой, без дураков, кооперативами крапивы,

спазмами сказки, как же они точны, разбрызгивая жгучие

млечные кляксы пролетарской доксы, токсичное караоке,

то ли дрязги резкие запахом спирта в хмелящее утро?

 

РАБСКИЙ ПОТОК СОЗНАНИЯ,

БАРСКИЙ ПОТОК СОЗНАНИЯ,

 

река — что нить твоя-тленка, 

нанизаны низменные мены и маны,

существует мерцающее грезо-и-грузоходство,

рекрутированы хлеб и вода, реакционно-горькая ода памятнику,

что остался без рюкзака и не пойдёт за новыми сапогами в кустарной попытке именогласия временщиками (срок службы призрака?) 

 

«НОГЛ, НОГЛ» — кричат они, черпают мёртвую воду из мёртвой норы,

ухожение из журчей реки, гон тревожной журчальни, всё гон, всё загон.

 

Что гон, что агон, что диакон тревожный,

что зловещая пуходёрка, что миги и книги,

что миниатюры с изображением ребятни,

глотни ещё этого грязного воздуха,

что резвого духа, глотни.

 

Как окостеневшие конвенции, как путч, как пауч,

как созов, как созыв, как антизасов, как скрежет фасованный,

засунуть аларм в гранулы, сопли в прогалы, в резервуары, 

созданные полоскать мозги в кадаврическом опыте данной биоты, —

засунуть тебя к химозным ехиднам, миазмам,

а потом сквозь битые дыры, пыры и буры,

бугры и булыжники, нужники 

видеть тебя слабого и бастарда —

тьфу, коронатор, псевдонимы гор,

                                                    морей и гигантов — о!

немевшие, безымянные манки.

 

Что, слышал эти голоса, когда проезжал в матовом том, обкорнан?

 

Атомный век, тигровые мегаосы, гигеровские миассы, гиперобъекты.

 

Антизасов — это фамилия?

Как Корнев-Вой. Свят-Сенат-мой-да-ЯсНосолнышко-да-Неясыть,

скажи, кто к стенке поставил детей, так что я слышу затею,

реализацию и памяти брюхоногую хтонь, делаю льнишко,

потею на Красном солнышке, слышу лишко их голосов,

воспоминание анонимное на хромированной тележке,

и анонсируют снова эфир: Да-Сколько-Же-Можно-Мортидо!

Да хватаются! Уста пустынит падалью-падаличкой.

Падает шасть-шантропа. Свирепый транзит

опыта.

 

3.

 

Май выдался холодным, Внешнее моросит и морозит,

а в заброшенной шахтёрской столовой не подают завтраки,

нет там ни раков в илистом металлизированном бульоне,

ни быстрорастворимого молочного супа с кишечной палочкой.

 

Нет поблизости спокойных и неиспорченных сельских ландшафтов.

 

Нет вокруг нас деревьев, нет этих зданий.

 

Есть набитый угрызениями нечистой совести подвал.

 

Нет поблизости литературного института и общежития для релокантов-урбанистов.

 

Есть гипноз непротивленчества.

 

Я не сильнее других.

 

Что ты говоришь?

 

Каким здесь всё будет через восемь веков?

 

Кто будет копать яростно

среди шевелительной темноты?

 

Кривляюсь как катышки слизи в бравурной паутине,

что забраживает в центре теоретического города, олуховой глухомани,

если рассматривать весь город как волейбольную площадку, когда им же слово, переболею ябедой-фьябой, сбивая горячие мячи климата в пушистые организации,

гончие против «берёт оторопь органо-гнилища» врываются в кооперативы крапивы

и растут с апеллесовой ухмылкой, когда отхихи-каюсь?

 

Заговариваюсь клокочу чиркаю свечкой о купол церкви и вижу

оккупированный настой скарабейника так я заменяю все-египетские предметы

на пресеты моего больного темени-саркофага сфагнум-сэмплы божницы изгладь прототравы в оголодавшем углу барака

 

Пантоклор экзаменует Чашу-Свою-Сову опуская в выпуклость норы

выкачивая древесные чернила из каллиграфии корья что созреют и обернутся

в крошечки-рты и мышкования обернутся мышепроводом чтобы не помнить о строительстве ГЭС

 

о том, как кошка упала в голодный обморок,

как мы тогда выживали, но ведь выжили, было трудно,

жгли масло подсолнечное в блюдце — XIX век,

отрезали свет за неоплату (частный дом),

ходили по квартирам и просили милостыню,

изо рта вместо слов выходили лишь крохотные тире,

но всюду слышно было:

 

Абандон Абандон Абандон

 

4.

 

Приди, приди улыбкой пестроцветной — потеря из потерь,

и детства дворовой калиткой, зверь, воспользуйся,

разуй глаза на пятках, доколе прятки?

Гремит антипогода напрямки,

как гомон без приплода,

сиротствующий шиш, Норд-Мышь,

и дармовое изучение народа, да! —

сидит на шёлковой подушке

благочестивый пастушок,

и приведеньевый нашёпт

давно уж тут —

подробничать из букв,

утробничать из бук,

хоть марево и маета —

ужо им ужистым твореньям

в уши лить

брань оравную,

чай не барские садоводы.

 

Те, кто скальпируют пещерную явь,

так не изъясняются.

От них только рявк, рявь 

                                          и рьянь,

обыскивающие насквозь

все восемь будущих веков

человеческого бытия.

Такова полития призраков.

 

Не слишком высокопарно?

 

Да здесь

у некоторых зданий

и крыш нет,

настежь

же.