на мёртвом диалекте маяка 

Любить этого старикана

 

ты

будешь любить этого старикана

с непродуманным морем 

в дырявых карманах

с чудовищным запахом правоты

от которой хочется выйти на воздух

имя ему вслух река

ножны

про себя имя ему

в разорённом гнезде библиотеки

иже в доме его живёт бывшая женщина

вор

и юная женщина

мент

 

я

дарила ему абсент Ван Гога

письма к брату

кто из нас хоть раз написал богу

так

ворвался в горящую с краю хату 

он

дарил мне подсолнух

колодцы-дворы и каналы

 

мы                

ближе некуда  

не привыкали друг к другу

я спасала лёгкие

но не спасла руки

 

помню весной в конце нулевых

когда он вернулся из моря

мы смеялись

шагали поэму Москва-Петушки

и в кафе

за час до моего поезда он сказал 

знаешь

земля она такая маленькая  

 

обнимая

я оставляла его один на один

с ночью 

в самой бюджетной многоэтажке

в крохотной студии Сашки

музы его

поэта из настоящих

с видом на гетто Парнас

с хронической болью в руках

от ацетона

оставляла один на один

с кастетом бессонниц

сектой голубого экрана 

пустой бутылкой вины

                                                                    

я

когда мы оба умрём                                       

даже если в разные фазы луны

выкину зомбоящик его из окна многоэтажки

прошлое не стереть

но пока они с Сашкой распевают мантру

ты самый красивый утопленник в мире

брошу шмотки его

в топку стиральной машины

вылечу руки мазью бессмертных

отыщу птенцов из гнезда библиотеки

 

и теперь

когда мне не страшно

что он умрёт

зашивая карманы спрошу

о детстве в послевоенном Крыму

покажу

qr-коды могильных крестов

свидетельства о рождении ручкой

на спинах детей

на случай смерти от бомб

матерей

целующих лоб из льда

расскажу ему правду

которую он знать не хотел

буду рядом

пока он хватает рёбрами воздух

пока возвращается в человека

пока не нарисует подсолнух

 

 

всё, что мне нужно

                                                       

Границы — нищим рубище,

шрам на коленке прошлого,

камень на шее слепых котят.

Черти не спят,

спят оккультисты Цоя.

Драка

между белой и чёрной вороной

ворует будущее,

обе

матерились для храбрости.

Утро первое,

утро второе — Троя,

бесконечная пограничная Троя.

 

Всё, что мне нужно, —

спальник на чердаке,

стопка книг,

старый скрипучий дом,

озеро из окна.

Всё, что мне нужно, — 

шорох ночных шин,

чувство дороги,

друг,

сутки на два руля,

запах костра,

шум дождя по стеклу,

по тенту,

по крыше,

неуловимые мыши —

это такие простые

сейчас невозможные вещи.

 

Объект ЮНЕСКО внутри.

Надеюсь не стать частью ада,

не падаю на колени или куда там —

вниз.

ЮНЕСКО внутри,

даже если снаружи я — персонаж нон грата,

ЮНЕСКО внутри —

маяк, который не дам разрушить.

 

Меня не измерить

расой, паспортом, полом,

и, черт побери, 

сейчас только и нужно,

чтобы ракеты/бомбы/патроны

не понесли тебе смерть,

а взорвались прямо в стволах,

так нужно прямо сейчас

короткое замыкание

в пищевых цепочках маньяков.

А потом —

неделя в горах,

спальник на чердаке,

стопка книг.

Я так хочу гнать по ночной трассе

и говорить с тобой о любви.

 

 

плохой прогноз 

 

дома ждёт жёлтый дом и оранжевая луна       

воды в море цвета бутылочного стекла           

в северном море не скрыться бесследно тени 

то и дело в кильватерной пене

появляется то ли сам сатана

то ли мощи русалок

то ли просто тюлени

они не берут пленных

 

барометр падает рыбам на корм

и солнце не остановишь

оно катится в шторм

 

облако над головой похоже на детский шкаф       

с облака смотрят тринадцать медведей                                        

один високосный

самый серьёзный сын у меня

шторм время взрослых

 

мы покинули порт двое суток назад

когда

плохой прогноз уже был вывешен на дверях

марины 

такие в яхт-школе метеоролог Никитин

показывал в атласе облаков

ключ к шифру не помню

скорее предчувствую

эволюцию атмосферных фронтов

 

была вероятность что мы успеем удрать

 

беглая ящерка оставляет хвост в облаках

избегая прикосновения но

прикосновение неизбежно

и летит вверх мурашками бездна на дно

скоро пиздец       

по линии встречи колец

циклона с кольцами антициклона

 

слишком поздно только домыть посуду

я убираю всё лишнее

всё что способно погибнуть

пропасть в заложниках

всё что способно создать 

в каюте                                                                           

квазилошадный бунт

банки варенья и стирального порошка                           

пока меня со звуком шлепка

швыряет от борта к борту от камбуза к трапу

лодка встаёт в портале встречного шквала

Капитан в одиночку идёт убирать паруса

 

мой друг

фаворит поморских русалок

если шёл в море

то в белой рубахе со дна рюкзака 

нет у нас белых рубах с собой

увы

но мы отвечали правду

когда нас спрашивали

откуда вы

и где ваш русский грааль

 

я не боюсь смотреть в зеркала

пристальных глаз сына

во-первых грааль это красиво

это про поиск неуловимого

кощееву смерть в мавзолее

гроб цвета бутылочного стекла

в корне от слова сталь игла

 

рыбка из крана забортной воды

бьётся серебряной жилкой о сталь

 

ага

мы забыли налить рюмку балтийским богам

разливаю

что там осталось повыше градусом

и по примеру ящерки в облаках

а нет уже в тучах

отбрасываю мертвенный цвет лица

нам сегодня не будет скучно

 

капли датского короля вместе с рюмкой летят за борт

мы закрыли визу вместе с правом вернуться назад

и покинули порт

когда

скверный прогноз уже был на дверях

 

домой

скорость ветра в узлах расстояние в милях

лодка птица необходимого

 

пять лет

невольно брошенным фамильным храмом

киль-блок на берегу под Амстердамом

пять лет хранить пауков все дожди талый снег

ржавчин след                                                                

 

у нас за спиной пять депрессивных лет

чумы

войны

без ветра/парусов

мы взяли в долг и дальше хоть на дно

нас четверо

мой Капитан наш друг и бесконечность-сын

примерно десять суток до форта Константин

 

Navigare necesse est        

 

 

На мёртвом диалекте маяка 

 

И свет, и звук, и человек — волна магнит,

и мания твоих морей — мой динамит и сажа.

Я наблюдаю за попыткой дележа и кражи:

граница между небом и водой —

живая ртуть

мне обжигает скулы

и лодку не поделит никогда.

На вантах пляшет румбу морячок —

колдунчик в синем,

для нас с тобой восставший из могилы,

и дико улыбаются дельфины

на мёртвом диалекте маяка.

Мы прибыли издалека, из-ни-от-ку-да,

в необитаемые песни языка,

переплетая голоса

прикосновением целебным

по нервным гребням.

По нервным гребням морячок — колдунчик в синем

танцует смерть, не тонет с коркой апельсина.

Реальность редко совпадает с чертежом.

Любовь не совпадает с багажом — так за борт.

Шторм не выносит и срывает платье

из сорока оттенков тем на ты.

 

 

Ты — сын совы

 

Ты — сын совы, я пью твоё вино,

вине не место здесь,

зато на месте мост,

и старый шлюз теперь портал между мирами,

замковый камень —

Северный Речной вокзал,

и в чёрных дырах прогорает солнце

у горизонта.

 

Ты — сон воды, в моих карманах пусто,

закрыв глаза, я обращаюсь в русло

канала,

яблоко летит в мишень —

в Алёшкин сад.

Оорда кувшинок смотрит вверх,

а там

распугивает мёртвых звезды

обратный поезд.

 

Моё гнездо, где я — солёный столп,

больная совесть – герб

и лишний горб.

Я возвращаю долг

свой жадный шаг земле,

моё клеймо — Арбат, и Глебово по мне

покров.

Идёт гроза — 

всё, как люблю, и ливень.

— Куда теперь?

— Шептать воде, богиня Сахалина.

Поехали к тебе,

и будет ночь Ultima,

и память — глина.

 

Я помню,

что сокровища моих бродяг —

пробелы беломорских карт Байкала,

их мало,

но чудовища сопят,

стоит зимовье нараспашку,

и, если идолов тяжёлый взгляд

запросит каши, как стоптанный сапог, —

отдай рубашку.

 

Тут ждут, когда сойдём на берег

у маяка

и выпьем молока,

погасим пени, ипотеки,

откажемся от поиска Америк,

гипербореи, братства вороники,

портвейна, авантюр Кон-Тики,

татуировок Чичен-Ицы, 

карт памяти на саундтрек

русалок, тайных троп в Тибет —

но нет.

За шиворот вода,

под борт то дождь, то звёзды.

Брат, здесь таких, как мы,

не держат в гнёздах.