Строго определённое количество соли

Саша Левин. Жакоша: роман. — Астана: Zerde Publishing, 2024. — 232 с.

 

Роман казахстанского русского прозаика Саши Левина — видимо, молодого и начинающего: думается так не только потому, что представляется он своей аудитории детским именем Саша, но и потому, что в самом конце книги, в разделе «Благодарности», он признаёт «Жакошу» своим «первым действительно толковым романом», — так вот, роман Левина кажется (…подобно некоторым его персонажам…) раздираемым разными — и равномощными — силами в разные стороны. Забежим вперёд: ни одна из этих сил всё-таки не одерживает окончательной победы — хотя к некоторому согласию и примирению в самом конце романа, не иначе как к собственному изумлению, они всё-таки приходят (ой, надолго ли?.. Если основательно продумать логику рассказанного, в этом возникают сильные сомнения).

Что касается сил, раздирающих текст, лишающих его равновесия (даже динамического), их вкратце и вчерне можно описать как волю к анализу и осмыслению данной нам в ощущениях печальной и сложной реальности — и стремление усиливать, увеличивать, доводить до крайности её — и без того отчётливо наблюдаемые — черты. Подносить к этим чертам громадное увеличительное стекло (в раме, расписанной яркими блестящими узорами).

Автору — замечательно чувствующему нашу с вами эмпирическую реальность, ясно её видящему, умеющему передавать её точно и с помощью тщательно подобранных, тонко отточенных средств, — мало быть смиренным (или не очень) критическим реалистом. К такой позиции, казалось бы, всеми силами располагает материал, которым он занимается, выбранные им темы: наркотики, алкоголизм, бродяжничество, проституция, разрыв семейных связей, бесследные исчезновения людей, двуличие представителей власти, маньяки, физическое и психическое насилие, в частности насилие взрослых над детьми, включая сексуальное, полученные в детстве телесные и душевные в их неразделимости травмы и то, что всё это делает с человеком и обществом. Легко догадаться, что ничего хорошего; в этом отношении автор нового и неожиданного не говорит, но картину создаёт весьма впечатляющую. В насыщенный список востребованных автором актуальных тем на совсем уже последних страницах романа успевает попасть даже транссексуальность — никакой роли в развитии сюжета ей уже не сыграть, действие фактически закончилось, но она успела, успела!.. и даже вписалась в счастливый конец. А он, назло всем ужасам, здесь классически счастливый: и влюблённые, разлучённые злыми силами, наконец соединяются, и главный герой, бывший наркоман и алкоголик, бомжевавший несколько лет, получает работу в самом крутом медиахолдинге страны и заодно, тут же, — беременность любимой женщины от него (не переложено ли сахару?..), и более того, даже зло наказано — скажем так, одно из зол, всего лишь одно-единственное из обилия зол, населяющих текст, но тем не менее. Правда, каким именно образом оно наказано, — отдельный интересный вопрос…

Как будто мало ему ужасов реальности, её боли, её труднообъяснимости, автору непременно хочется сделать свой текст (ещё и) фантастикой (скорее уж фэнтези), мистикой, хоррором, — и ради этого он делает всё, что только возможно, по тщательно и эффективно усвоенным правилам. (Классичнейшие приёмы хоррора мы видим уже в самом начале: сочетание милого-трогательного и ужасного: «Стены в той части комнаты, где сидела девочка, были оклеены розового цвета обоями с узором в виде милых плюшевых медвежат. У заколоченного досками окна громоздилась старая детская кроватка. Медвежата, кроватка и доски были забрызганы где-то свежей, а где-то застарелой, почти коричневой кровью». Далее из уст маленькой девочки вырывается «низкий звериный рык». И слово «кровь» на одной только первой странице — аж целых четыре раза. Вскоре, на второй странице, оно встретится нам в пятый раз. Немного перебор.) Для своих социально-критических построений автор сооружает ещё один этаж. Скорее уж подвал.

Да, в опеределённом смысле многое получается: хоррор выходит такой, что мороз по коже. Без спойлеров не обойтись: один из центральных сюжетов книги — в том, что в тело совсем маленькой девочки (той самой Жакоши, имя которой стало названием романа) — судя по приводимым в тексте датам, трёхлетней — вселяется адское чудовище, «оно». И девочка становится оборотнем: она — то она сама, то монстр. Откуда ОНО вселяется — неведомо (само оно не признаётся, — хотя в принципе коммуницировать с ним возможно, оно изъясняется голосом, близким к человеческому, и даже русским языком. Казахских слов, кстати, в отличие от остальных героев книги, не употребляет. А говорит оно от лица некоторого сообщества: «Она стала сильнее с нами, — прорычало существо. — Мы помогли ей. Другие не понимают. Другие прячутся. Но нам не может быть страшно. Мы не боимся вас. Вы — чужие!» О, сколько интересного тут можно было бы придумать и продумать… но нет). Судя по некоторым приметам — и впрямь из самой преисподней, но ничего конкретного об этом не сказано (сама носительница монстра объясняет: «Там, откуда оно пришло, боли нет совсем. <…> Я не знаю названия этого места. Там нет ничего — и всё заполнено. Там огни. Это где-то не здесь»); в силу чего именно — понятно ничуть не более. Всё, что автор об этом хоть сколько-нибудь говорит, в убедительную картину не складывается, да, кажется, и не претендует на то, чтобы ею быть. Когда Жакоша была ещё совсем маленькой, её мать, ушедшую от мужа посреди ночи после ссоры, сбивает машина. Мать гибнет, девочку врачи спасают. Года три спустя внезапно обнаруживается, что она монстр, питающийся человечиной (вот отец её вспоминает «собеседование с молодой симпатичной няней Назым. Аккуратная, старательная девочка. От неё осталась лужа крови, переломанные кости и разодранные внутренности. В луже сидела совсем маленькая Жакоша. — Жакоша поиграла с няней, — заулыбалась дочка. — Няня хорошая»). Убитому горем отцу ничего не остаётся, как — ну не уничтожать же любимую дочь! — поселить её на отшибе в заброшенном доме, посадить в клетку на цепь и возить ей туда в качестве корма подобранных на алматинских улицах бомжей и пьяниц (а ради этого работать в социальном патруле и разъезжать по улицам в «призрачной скорой» без проблесковых маячков). Таким образом — в качестве потенциальной жертвы — попадает к ней и главный герой повествования… нет, всех карт раскрывать нельзя, там много очень неожиданных поворотов, лишать читателя таких ярких впечатлений было бы недопустимым. Стоит добавить только, что личности девочки и монстра друг от друга совершенно отдельны. Они могут спорить, соперничать, сопротивляться друг другу («— Убери этого, — прорычал ребенок чужим голосом. — Нет, папа, не слушай оно! Женя мой друг»); более того, девочка даже способна одерживать над соперником верх… но хватит!

Отправившись по двум — в равной степени захватывающим — дорогам одновременно, автор, увы, не доходит до настоящего конца ни по одной из них: оба, так сказать, смысловых блока, образующих текст, остаются непродуманными как следует. Что касается человеческих пороков, то да, разнообразный их спектр автор нам блестяще демонстрирует (по всей вероятности, у него есть внимательно усвоенный им опыт работы в социальной журналистике — которой, кстати, занимался и, видимо, продолжит заниматься главный герой романа Женя Саблин), но если задаться вопросом, в чём ему видятся их причины, ответ получается простым до наивности: нехватка (отсутствие) любви и доброй воли. А как включаются любовь, добрая воля, забота и терпение, так в каждом из отдельных случаев всё в порядке. Ах если бы.

Что касается фантастического компонента, то и он, признаться, не так чтобы продуман. (Право, кажется, что при всей его яркости — именно в силу этой яркости — этот компонент введён сюда затем, чтобы оттенить реальную реальность, чтобы она не выглядела такой страшной, какой выглядит на самом деле.) Прежде всего, остаётся совершенно неясной природа здешнего чудовищного, его источник, то, при каких условиях оно вселяется в человека, в какие именно моменты оно превращает человеческое тело в монструозное (а как красочно этот процесс описан в романе! «Радужная оболочка её глаз стала жёлтой, а зрачки — вертикальными, как у хищных кошек. Дальше произошло нечто и вовсе невероятное: её тело изменилось, выросло в размерах раз в пять. Причём менялось оно со звуками ломающихся костей и наконец заняло всё возможное пространство вокруг. Оно стояло, возвышаясь над Саблиным, и тяжело дышало, рычало. На пол падала жёлто-бурая слюна. Морда существа, нечто вроде доисторического ящера или огромной летучей мыши...» Ещё: «Под кожей на скулах Жакоши взбугрились наросты, зашевелились, будто огромные насекомые или змеи, лицо вытянулось, рот превратился в хищную акулью пасть. <…> Светящиеся в душной полутьме жёлтые глаза с вертикальными кошачьими зрачками, внутри радужной оболочки которых будто бы кипела лава чуть более тёмного цвета, видели Женю насквозь, прожигали кожу. Оно знало про Женю всё. Даже то, чего он сам о себе не знал <…> Девочка вытянула руки, пальцы мокро хрустнули, противоестественно заламываясь назад, и в мгновение увеличились в размерах, превратившись в лапы с длинными и тонкими острыми когтями»).

Ну, возможно, в хорроре так и надо, и достаточно того, что зло есть и что оно таинственно. Однако вряд ли правильно и логично то, что, с одной стороны, ОНО как будто вертит человеком, как хочет, и вырывается на поверхность совершенно непредсказуемо в любой произвольный момент, а с другой… нет, всё-таки не миновать нам ещё одного спойлера: ведь побеждает Жакошу-монстра другой монстр, которым оборачивается любимая женщина Жени, Кристина (обрела же она эту способность гораздо раньше и вполне сознательно, то есть существует, значит, такая техника… но уж об этом мы вам не расскажем). И вот после того из Кристины — как и из её подруги, сделавшей её монстром по той самой технике, — ничегошеньки не вырывается, не требует себе с рёвом человеческого мяса. Ничто не разваливает её личность. Кстати, личность Жакоши, семилетней к концу романа девочки, ОНО тоже не развалило; девочка осталась и доброй, и чуткой, и способной к человеческим привязанностям, и с собственной этической позицией («Я не хочу быть злой, Жень. Я хочу быть не злой»), — откуда только всё это взялось вместе с прекрасной речью, если вся жизнь проведена в заброшенном доме, без обучения, без общения, и никаких представлений о жизни за его пределами, даже о том, что такое годы и дни рождения? (Ну то есть личность Жакоши смоделирована хоть и трогательно, но, увы, неубедительно.) А вот с героем одной из рассказанных здесь же второстепенных историй, Маратом, взрослым, умным, образованным и явно сильным человеком, вышло совсем иначе: монстр буквально сожрал его изнутри (однажды жена, проснувшись, «не нашла его в кровати рядом. Только красные и жёлтые следы на простынях»), а перед тем подменил его личность («Из экспедиции вернулся не он. Это был кто-то другой. Возможно, не человек»), свёл его с ума («В квартире вовсю воняло мокрой псиной. Однажды Галина нашла мужа на полу на кухне. Он не дышал, исковерканный припадком, выглядел как огромная уродливая деревянная кукла. Кровь — чернее нефти. Он разбил себе голову и, видимо, пытался перерезать вены. Густая, похожая на желе чёрная кровь») и даже разрушил его внешность («Кожа с каждым днём становилась всё бледнее, под ней просвечивали больные синие змейки вен. У Марата начали выпадать волосы, а глаза стали красными, как бывает, когда постоянно лопаются капилляры»). Напротив того, монстра, оказывается, возможно «включать» намеренно и заставлять его служить, хм-хм, добру (именно так, обернувшись им, Кристина отомстила маньяку, мучившему мальчиков в подвале. Она всласть разодрала его).

«В морях есть такие рыбы, — гласит эпиграф к роману из Милорада Павича, — которые могут выдержать только строго определённое количество соли. И если вода окажется более солёной, чем они переносят, у них начинается помутнение разума…» На этом эпиграф не заканчивается, но нам достаточно сказанного: подобно соли, фантастическому допущению тоже стоит присутствовать в тексте в некотором строго определённом количестве (здесь текст им, кажется, перегружен), и кроме того, ему всё-таки стоит быть функциональным, работать на то, чтобы прояснять нечто существенное (а тем самым и разум). Немотивированное самоцельное зло не очень работает в этом качестве.

Неубедительностей в романе вообще хватает: например, непонятно, зачем отцу бедной Жакоши, которому, разумеется, совершенно невыносима была доставшаяся ему жизнь, надо было прерывать её именно таким способом — публичным (!) самосожжением. Тем более что о скрываемой им дочери никто не знал (кроме разве её дяди Саята), — для чего тут публичность? То есть такое, конечно, возможно, но необходимо было это мотивировать. Кроме этого, в книге постоянно, даже ближе уже к концу, возникают новые персонажи (с индивидуальными, выразительными лицами и характерами!), с обилием которых автор, кажется, не очень справляется: их линии оказываются оборванными. Такова, например, Галя, жена пожранного внутренним монстром Марата; её дедушка и бабушка, — прекрасные («В словах бабули при всём желании не получилось бы сыскать злости или осуждения. В её манере говорить, коверкая язык на свой лад, в жестах, мимике, во всей этой большой, сияющей в памяти старушке, прошедшей ад послевоенного времени, напрочь отсутствовали любые проявления жестокости, холодной темноты. Галя вспоминала бабулю — и на сердце всегда делалось тепло-тепло»), но появляющиеся на страницах романа совершенно втуне — эта линия никуда не ведёт. Таков двоюродный брат Жакоши Темирлан. Таков неведомо откуда взявшийся Герман, отключивший Кристининой бабушке, лежавшей без сознания в больнице, систему жизнеобеспечения. Таков целый цыганский городок недалеко от Алматы, «сделанный из мусора и картона», куда повествование изредка заглядывает, но на развитие событий он опять же не оказывает никакого влияния.

Но со всем этим автор, молодой и начинающий, несомненно научится справляться, тем более что он уже многое умеет.

Кстати, нельзя упустить возможности возразить автору предисловия, Михаилу Земскову, считающему, что в мире Левина «добро и зло не имеют четких контуров». Вот это точно неправда: тут у Левина всё предельно чётко, до прямолинейности и категоричности (что совершенно справедливо). Понятно же и открытым текстом говорится, что добро — это любовь и понимание, а зло — это насилие и ненависть. А то, что в одном из эпизодов романа монстр разодрал насильника, утверждая тем самым добро и справедливость… ну, во-первых, мы уже заметили, что это из числа не очень убедительного, а во-вторых, ещё неизвестно, что произойдёт за пределами романа. Что потом из этой девушки вырвется…

А вот что в книге и хорошо, и убедительно, — это видение, понимание, чувствование Левиным человеческих типов, ситуаций, отношений. Это портреты героев — не только главных, но и совершенно мимолётных персонажей, которых, после стремительного их промелька, читатель никогда более не увидит. Это точная передача автором разговорной речи своих современников, со всеми интонационными, стилистическими, лексическими особенностями — не просто русского языка середины 2020-х, но именно казахстанского русского с естественными для него вкраплениями казахской лексики: «Жаным, чего ты…», «А ты утром адамша поезжай», «Да ну ты это, бауырым…» — того самого живого смешения речевых пластов, которого не ведают монстры, но которое так свойственно людям, живущим в двух языковых средах сразу. Это, наконец, точная передача городской атмосферы, самого воздуха Алматы, особенностей его нрава, его сезонных состояний и разлитых в этом воздухе настроений — он моментально узнаётся даже теми, кто бывал в городе совсем недолго.

Кстати, события романа происходят в истории не то чтобы альтернативной, но чуть-чуть сдвинутой относительно нашего времени — в ближайшем будущем. Там всё чётко датировано — хотя бы датами смерти на могилах героев, не доживших до конца романа: это 2025-й. И знаете что? Там — совершенно вскользь, невнимательный и не заметит, — сказано, что ко времени этих событий кончилась не только пандемия, но и — не названная по имени — война. Неужели у нас есть надежда? Ведь писатели (особенно настоящие) — провидцы.