Бездны Ольги Передеро

В стихотворении-первоисточнике для названия книги «Любидо» написано: «люби до люби после люби во время до времени и вне времени», то есть «между» — тоже люби. И в этом действительно общее настроение сборника: любить во всех обстоятельствах, в любой точке пространства-времени, себя, другого или бога, как бы сильно понятия ни сливались друг с другом в неудержимом любидо книги. Реальность искажается и разверзаются бездны, в каждую из которых, читая, мягко проваливаешься.

Языковая бездна

Автор неоднократно проводит границы между текущим состоянием субъекта и идеальным, выделяя разницу между тобой и Тобой, ищет новые способы говорить: в молчании, изобретает свой язык осознанно, а не бессознательно. Методы Ольги: рваный, захлёбывающийся ритм даже на длинной строке, его задают анжабеманы и переносы слов; ритм вводит в транс, и из-за этого происходит проникновение в язык («проснуться в нём»), а также отмывание слов от старых смыслов («ты» — часть «тысячи», а «я» — часть «ясная», и это задаёт коннотации).

Язык для Передеро становится и средством, и темой, и одно другое подкрепляет. Игры в слова напоминают игры в куклы, когда ребёнок хочет поженить Барби и динозавра и находит для этого убедительные основания. Словосочетание «стать зелёное» появляется только после цепочки «есть зелёное/нюхать зелёное/спать зелёное», и благодаря внутренней логике текста медленно открывается проход в новую языковую вселенную, где «стать» — это переходный глагол, и читатель при желании может присоединиться к игре (заняться магией).

Слова постоянно слипаются друг с другом с разных сторон, у них настоящая полиамория (автограф гласит: «От П.ОЛИ»). В «идут дожди звёзд не видно» звёзды целуются с дождями и гладят при этом невидно, а в строчках «о-ху/слышь/услышь же!» любовью занимаются разные регистры, мольба жмёт руку дерзкому окрику, а непроговорённая нецензурная лексика подмигивает так называемой культурной. Весь сборник работает таким образом, что даже смысловые конструкции, обычно не подразумевающие сексуализированной трактовки, начинают играть в этом русле. Если читать всё подряд, со временем любое, даже на первый взгляд невинное упоминание жидкостей, начинает связываться по смыслу с жидкостями телесными, ведь и язык у Передеро — мокрый (впрочем, у всех живых он мокрый).

Бездна любви

И язык становится проводником для любви: несмотря на табличку «осторожно бездна», лирическая героиня стремится прикоснуться к языку другого человека, проникнуть по нему в пищевод и ещё глубже — чтобы нащупать «твой текст». Любить — значит постигать, значит — учиться разговаривать. 

Вот, например, стихотворение «(все совпадения случайны)». В тексте, полном «я» и немного «ты», «мы» появляется только в строчке «мы украдкой доили космос» (снова тема жидкостей), то есть удалось договориться и стать общностью во время подключения ко Вселенной, чтобы напитаться её соками — а ведь могло оказаться, что двум субъектам от космоса нужны совершенно разные вещества, и тогда бы ничего не вышло. Или правильнее сказать: могло оказаться, что люди существуют в средах, которые друг другу либо подходят, либо не подходят. Таким образом, любое сношение — это слияние двух космосов, с целью посмотреть — смешаются или останутся обособленными, как вода и масло? А путей к постижению космоса в текстах Передеро всего два: через язык либо через «пизду небесного цвета». 

Примечательно, что в текстах у Ольги «между ног» можно «заплакать». Любидо оказывается ответом на боль и травму, способом проявить их и дать возможность понять и принять. Таким образом, любая жидкость — что слёзы, что смазка — облегчают процесс любви.

Другая бездна

Язык, любовь — всё это ведёт в итоге к попытке ответить на вопрос: «кто такой — другой, и как себя с ним вести?» Чтобы понять другого лучше, его мыслят, как текст, потому что, если конвертировать текст другого человека в понятный язык, сам он тоже становится понятнее. Но это процесс на грани фарса, он одновременно серьёзен и беспечен, суперэго периодически превращается в «супер-иго-го» (а иго, как известно, стремится довлеть). Это не мешает процессу познания, наоборот, становится способом выйти в новую плоскость, чтобы зачерпнуть свежие смыслы из старых источников — с неожиданных сторон. Одно и то же слово, увиденное и услышанное, могут быть разными для Передеро: она видит другость во всём, даже в себе, и с любопытством изучает её под лупой.

При этом постижение постороннего тесно сцеплено для автора с самопознанием, она пытается «поймать себя в сумерках», когда глядит на эти самые сумерки. Во вселенной Ольги Передеро имена нам дают пространство, себя невозможно мыслить без другого, ведь только другой может дать тебе имя. 

Божественная бездна

А пересечение другости и самости обнаруживается в Боге: непостижимой, а потому далёкой сущности; но, с точки зрения религии, по его образу мы созданы, а это уже роднит. Он в книге тоже человек и отстаивает своё право на это. У Ницше Бог умирает, а у Передеро — оживает и уходит на пенсию. Да и кем ещё может быть то пространство, которое даёт другим имена? В начале было слово, и всем известно, кому оно приписывается.

Сливающийся с человеком в естественном для любидо процессе, Бог содержит внутри и «себя», и «другого», но этого оказывается настолько много, что он, обитающий в «многонаселённой бездне травмы», «прячется от себя». Если считать, что Бог — это отражение человечества, то людская инерция в том, чтобы забыться и не мыслить свою самость, возможно, раствориться в другом. Но автор идёт против инерции.

«Все мы непоправимо непознанны», — пишет Ольга Передеро, но сам акт письма бросает вызов написанному, потому что он и есть попытка познания, такая же бесконечная и зацикленная на себе, как и самоутверждение. 

Автор предисловия Иван Полторацкий отмечал интересный возвратный суффикс в ряду «облизать жизнь подразнить жизнь удивиться жизни»: он пишет, что язык удивляется жизни, а жизнь удивляется языку. А поскольку, как утверждал Иосиф Бродский, «Язык есть Бог», то и человек удивляется Богу, пока Бог удивляется человеку.

В конечном итоге Ольга Передеро изобретает новый язык, чтобы поговорить на равных. Делает человека непознаваем для Бога ради этого, чтобы диалог, а не монолог, стал возможным. Удивлением становится точкой отсчёта для новой коммуникации. Началом существования.