Лунный гладиатор

На толстом дубовом столе, как на огромной вертолётной площадке, сидел большой жук. Пётр заметил его несколько минут назад и с тех пор внимательно рассматривал: хитиновый панцирь переливался неожиданными цветами в лучах послеобеденного осеннего солнца, лапы уверенно держались за стол, резные величественные рога были размером с его тело — Пётр заключил, что жук хорош, в самом расцвете сил, а потому с лёгкостью справится со своими жуковьими обязательствами. Жук выдвинул свои крылья, плавно оттолкнулся и с громким жужжанием взлетел, зигзагами направляясь к окну.

 

— Пётр Савельевич, а как вы оцениваете предложение? 

Наблюдение прервал вопрос шефа, а Пётр понял, что он прослушал предложение, которое требовалось оценить. Впрочем, это было не первый раз, и ответ-пустышка уже вертелся на языке:

— В целом предложение мне нравится, пока вопросов нет. Но нужно взглянуть на детали — убедиться, что мы ничего не упустили. Пожалуйста, пришлите мне всю информацию, к следующей встрече у меня будет более конкретное мнение.

Шефа ответ удовлетворил, перешли к следующему вопросу. Пётр прислушался — жужжания не было слышно, и он стал искать жука глазами. Тот обнаружился на грязноватой, раскачивающейся тюле, неподвижно прилипнув к ней — ждёт удобного старта, подумал Пётр. Когда движение прекратилось, жук оторвался, отлетел сантиметров на пятнадцать, покружил немного и стремительно метнулся прямо в закрытое окно. Стукнулся, отлетел и повторил манёвр ещё трижды, метясь то выше, то ниже. Жук вернулся на стол и замер, видно, обдумывая, что же он делает не так. 

Пётр же размышлял о том, куда это насекомое так хочет попасть. Он представил себе жучиную семью, ожидающую своего кормильца в горшках петунии где-то на маленьком балконе — зелёном оазисе, созданным одинокой женщиной среди каменных джунглей: как в них всколыхнётся на миг тревога, вынуждающая размять крылья и сделать пару петель, выглянуть из убежища в надежде раньше заметить отца. Но вспоминают его уверенный кивок величественными рогами, без слов и звуков сообщающий — не о чем волноваться, я силён и со всем справлюсь, — и тревога так же быстро отступает. 

— Всем спасибо, хороших выходных!

Прощания градом сыпятся из динамиков, напоминая Петру о работе и том, что у него-то выходных, скорее всего, не будет: до понедельника нужно доделать договор о продаже, проследить, что все поставки в порядке и ничего не запаздывает, написать отчёт о собственной работе за полгода, да ещё и на самом деле проверить, что там за новое предложение такое. Мысли об этих делах всё больше сжимали пространство вокруг, всё уменьшали арену, на которой он бился с ними, отсекая небо, зрителей, поверженных противников, наконец, оставляя его один на один со скучными, ненавистными ему делами. Невидимая сила давила на что-то важное и резное в передней части черепа. Важное же дало отпор: напомнило о той прекрасной цели, которой служили эти битвы, о любви к той, с кем эту цель он разделял, и внутри будто открыли шлюз — на арену со всех сторон хлынула прохладная вода, стремительно потопив и противников, и арену, а Пётр, отбросив свои щит и меч, держался на поверхности, всё выше взмывая, чувствуя, как океан этот захватывает всё сущее, и вот он уже почти может дотянуться до луны. 

Громкий стук и жужжание вернули его к реальности — жук снова принялся атаковать окно, в этот раз не прекращая свои попытки, совсем забившись в угол. Пётр встал, открыл окно, но жук в исступлении бился в углу, так и не находя пути к свободе. Аккуратно, чтобы не сломать лапу или крыло, мужчина вытолкал неугомонного жука. Ощутив сиюминутное чувство братства с жуком и единства с природой, он произнёс в раскрытое окно:

— Лети, лети, покорми семью или что ты там делаешь. И я пойду трудиться, осталось совсем немного. 

И с новыми силами набросился на бесконечные дела, позабыв обо всём, включая луну, до которой только что хотел дотянуться.

Стук в дверь вывел его из транса — это Маша, она уже давно пришла, подогрела ужин и зовёт его. Уставший, голодный, но довольный проделанной работой, Пётр с радостью чувствует аромат горячей еды и ещё больше — присутствие милейшего создания, что сотворила её.

— Hola señorita, ¿qué tal tu día?[1]

— Ох, Петя, не сегодня, я и так целый вечер говорила на испанском, голова трещит.

— Mi amor, querida ¿qué te pasó, el profesor no te trató bien?[2]

— Я же попросила!

— Хорошо, хорошо, ты, наверное, голодна. Давай сначала покушаем, а потом поговорим?

— Нет, вовсе я не голодна, не всегда в этом дело.

— А я вот голодный, дай хоть я тогда поем! — Пётр садится и начинает энергично орудовать вилкой.

— Опять весь день работал? — Маша с сомнением глядит на него, ожидая, пока он прожуёт.

— Да, тут ещё новый проект хотят начать, так что и в выходные придётся поработать. Но я сегодня много сделал, в этом месяце премия точно моя!

— Мы же собирались в эти выходные съездить на озеро, — с досадой произносит Маша.

— Дорогая, я знаю и помню, но работа такая, ты же сама знаешь. Если к понедельнику не будет всё готово, будет выговор вместо премии, и мы задержимся ещё на несколько месяцев. Я всё доделаю, в следующие выходные буду свободен, и мы обязательно поедем на озеро. 

Уголки её губ механически приподнимаются, чтобы тут же упасть, словно лист, изгибающийся под тяжестью скопившейся влаги, чтобы избавиться от неё. Машин лоб напрягся, выдавая внутреннюю борьбу. Но Пётр не замечает этих тревожных жестов: он увлечён едой и мыслями о работе. 

— Ты знаешь, этот новый проект очень хорош. Я пока мельком посмотрел, но, кажется, компания там много заработает, и моё участие в нём важно, так что мне обязательно дадут кусочек, и в этот раз его может как раз хватить, чтобы мы могли уехать. 

Маша молчит, ни один её мускул не движется. Она всеми силами сдерживает искрящийся ком сигналов, норовящий перерасти во внутренний пожар: горькая обида за озеро требует насупиться и ответить сарказмом, приободряющая гордость за его старание желает отбросить себя и похвалить его, исступленная надежда на лучшее — смолчать, обнять, поцеловать, разум же твердит — это уже было, ты уже знаешь, что и в следующие выходные будет то же самое, а Испания так и останется мечтой; тебе страшно надоел испанский, и ты уже полгода ходишь туда просто по инерции; ты любишь Петю — но больше это терпеть не можешь. 

— Я думаю, мы даже сможем взять квартиру побольше — ты же всегда хотела себе студию. Ох, вот бы всё получилось с этим проектом!

Как же хорошо, что Маша любит Петра, а любящей женщине присуща такая мудрость, которая разрубает клубок противоречий, превращая его в самое правильное, честное, зачастую самоотверженное действие и дающее жизни шанс, ещё один шанс. 

— Петя, я очень горжусь тем, что ты так стараешься ради нашей мечты, и я никогда не сомневалась в ней. Я прилежно учу испанский, экономлю на всём, на чём могу. Но мы с тобой стали так редко видеться, так мало жить вдвоём. Всё больше и ты, и я в работе, и всё ради места в чужой, далёкой стране. Может, там красиво, тепло, есть море, огромная луна по ночам, но люблю я не море и не луну, а тебя, мой милый Петя! Тебя всё меньше в моей жизни, и я виню эту мечту за то, что она отбирает тебя у меня. Давай бросим всё — телефоны, ноутбуки — и поедем завтра вдвоём на озеро, вместе забежим в воду, я буду глядеть только на тебя, а ты — только на меня. Мне бы этого очень хотелось, Петя, и пусть Испания уже не случится, зато мы с тобой останемся целы.

Пётр удивлённо глядел на Машу. Он не понимал, что нашло на неё и почему она хочет бросить мечту ради этого озера в выходные. 

— Ты что, предлагаешь отказаться от Испании только ради поездки на озеро?

— Не озера ради, а нас с тобой!

— Но ведь и Испания ради нас с тобой, мы столько сделали ради неё...

— Да! Слишком много сделали! Пожалуйста, Петя, поехали, не спорь, мне это очень-очень нужно!

Пётр задумался: он очень любил Машу и готов был пойти на многое — да вся эта чёртова работа, она разве не для неё, её мечты об Испании?! Но иногда он совсем не понимал Машу: вдруг приходила она со странными чувствами и идеями, плакала, требовала, грозилась, обнимала и жарко целовала, а назавтра снова была самой собой, как ни в чём не бывало, независимо от того, уступил он ей или нет. Сегодня же он чувствовал неведомую силу за этой речью — она не казалась спонтанной, а в глазах у Маши он увидел нежность затаённой надежды. Но бросать всё! Так безрассудно, и ведь тогда он не выполнит обещания. Да, обещание! Он решил, что оно может быть спасательным кругом. 

— Но ведь я тебе обещал Испанию. А я свои обещания всегда выполняю, ты знаешь. Да и будешь ли ты любить меня, зная, что я не выполнил обещанного?

У Маши подступали слёзы: почти все её силы ушли на то, чтобы открыто пойти против этой мечты, отбросить два года их жизни, и не осталось сил на спор, убеждение, эту любимую мужчинами игру, в которой почему-то все уходят или проигравшими, или победителями — смотря кого спросить. Но она всё же сделала последний рывок, уже ни на что не надеясь: 

— Я тебя люблю, очень! Таким, какой ты есть, и мне не важно, исполнишь ты это обещание или нет, важно, чтобы ты был тут, со мной, сейчас. Если могу вернуть тебе обещание, пожалуйста, забирай, считай, что его не было. Только поехали завтра на озеро, умоляю тебя! 

Маша зарыдала, не дождавшись ответа. Пётр спешно обнял её, прошептал в ухо: «Конечно, конечно поедем, дорогая!» — и беспорядочно покрывал поцелуями её лицо и шею. В этот день, измождённые жизнью, но снова очень близкие друг другу, они рано заснули, прямо на диване, обнявшись так, что и Бог был бы не в силах разъединить их. 

Пётр проснулся первым, аккуратно, стараясь не разбудить Машу, разорвал ночные объятия и перевалился на спину. Его мозг прокрутил вчерашний вечер несколько раз, и он отметил, как всё же сильно настоящее чувство: стоило ему проявиться в Маше — не требовалось ни убеждений, ни аргументов, чтобы он отбросил все свои сомнения, желания и стал един с нею, её желаниями, подойдя так близко, как уже давно они не бывали.

У Петра не возникало мысли о том, что нужно было поступить по-другому, но ему казалось — что-то важное было упущено, разговор не был доведён до конца. Он был уверен, что поехать на озеро теперь необходимо — но не мог смириться с тем, что из-за этого нужно теперь совсем отказаться от Испании. Да, может, это отбросит его назад, но ведь так уже бывало — и он всегда упорно продолжал идти за мечтой и обещанием. Да, обещание! Пётр подумал, что Маша совсем не поняла, как важно ему выполнить данное слово. Она, может, и готова его вернуть, но может ли он отказаться? Может ли он позволить ей любить себя, если не будет считать себя достойным? Почему вообще его достоинство связано с этим обещанием? Разве люди не ошибаются, не берутся за невыполнимые задачи, разве хуже они тех, кто делает только то, в чём уверен, никогда не выходя за рамки знакомого?

Но их мечта не была полётом на луну или чем-то необычным — всего-то переезд в Испанию; он в совершенстве знает язык и на первых свиданиях поразил её завораживающими воображение описаниями Лорки, проницательными мыслями Унамуно и собственными картинками из коротких, но очень ярких путешествий. А потому, когда через пару недель Пётр уже был очарован и совершенно влюблён в эту лёгкую, по-детски и радующуюся, и огорчающуюся девушку, после долгожданного и страстного поцелуя, мог ли он не пообещать, что они обязательно будут жить в Испании? 

И вот это вполне обычное, выполнимое обещание теперь будоражит их. Пётр очень старался, но денег нужно было много — намного больше, чем он думал, и то, что казалось возможным за год, растянулось уже на два. Петру это обещание казалось фундаментом их отношений, тем, что он был обязан как мужчина выполнить. Он не верил, что Маша продолжит его любить без этой мечты, он был уверен, что она разочаруется в нём, а потому, не заботясь о себе, работал на мечту. 

Нет, он не отступится! Пусть, если ей будет спокойнее, они больше не будут об этом говорить, пусть не ходит на испанский, но он будет продолжать работать: ведь ещё совсем чуть-чуть, два-три месяца, и будет достаточно денег. И как она будет тогда рада! И он исполнит обещание, и они будут вместе, как она хочет: друг для друга, рука об руку, под звуки гитары, заходить в воду под большой луной.

Маша шевельнулась, и Петр, воодушевлённый, исполненный решимости, крепко обнял её и долго шептал нежности, признаваясь в своих чувствах будто в первый раз.

Поездка на озеро шла отлично: было прохладно, народу совсем не было, а этим двоим как раз нравилась холодная, обжигающая тело вода и уединение. Они много говорили, обсудили всё то, что не успевали рассказать на своих коротких ежедневных встречах за завтраком и ужином, вдоволь посмеялись и посплетничали, запачкались арбузом и растаявшей на солнце шоколадкой. Кажется, ничто в этот день не могло разъединить две души, жадно прильнувшие друг к другу в поисках тепла, которое не добыть никаким другим способом.

Они остались на ночь в небольшом доме возле озера. Маша накрыла скромный стол: бутылка белого вина, сыр, помидоры черри и оливки — всё, что хочется после дня купания. Дул прохладный ветер, а на небе не было ни облачка. Уместившись на лежаке под одним пледом, они рассматривали небо, подсчитывая падающие звёзды и пролетающие спутники. Их сердца были наполнены простым счастьем от присутствия другого, и тела неминуемо откликнулись на это чувство. 

Маше снился сад: она была в лёгком белом платье, босая, с удовольствием ступала по невысокой зелёной траве, жадно вбирая её прохладу, деревья с раскидистыми кронами оттеняли дорожки, по которым она прогуливалась. У одного из деревьев она заметила человека и приблизилась к нему — это был кто-то знакомый, и Маша болтала, смеялась, радовалась встрече с ним. Вдруг она почувствовала толчок в спину, обернулась, а там никого, только вдруг подул холодный ветер и небо застлали грозовые тучи. Ища поддержки у друга, она обернулась к нему, но на его месте был огромный питон, из его разверзнутой пасти к ней тянулся невообразимо большой красный язык. 

Маша с ужасом проснулась, поискала Петю рукой, поняла, что его нет. Перевернувшись и открыв глаза, она увидела слабый свет, проникающий из соседней комнаты, и услышала методичный стук клавиатуры. Машу накрыла волна отчаяния, но больше сил бороться не было, и она только зажала рот рукой, чтобы не выдать себя сдавленными всхлипами, скорбящими по только что обретённом и тут же потерянном счастье.

На следующий день Маша сказала, что очень устала и хотела бы пораньше поехать домой — Петя не возражал, ведь у него было ещё много работы, и ему это было на руку. Они лишь заехали на пять минут взглянуть на озеро, попрощаться. Оно было чёрным, отражая тёмные тучи, занявшие большую часть небосвода — и с каким-то безутешным остервенением билось малыми волнами о гальку, загоняя её вверх, лишь для того, чтобы она через мгновение скатилась вниз.

Дни потекли один за другим, быстро складываясь в недели и месяцы. Пётр больше не упоминал и не говорил об Испании, но работал не меньше, чем раньше, а Маша как будто успокоилась и вернулась к старой жизни, по крайней мере, ему так казалось. Он был очень рад тому, что она не бросила испанский — и даже начала лучше справляться, совсем перестав спрашивать у него советов, что раньше часто делала за ужином после урока.

Новый проект оказался перспективным, но очень требовательным именно по части Петра. Он был неумолим, всё читал-считал-печатал-звонил-угрожал, не останавливаясь, с каждым днём всё ярче и чётче проявляя в своём воображении полароид с мечтой. Старался не забывать и про Машу — когда выдавался свободный вечер, они смотрели фильм или выпивали по бокалу вина, болтая о своей скромной жизни. Она всё ещё была с ним, всё ещё смеялась и улыбалась, но не будь Пётр так ослеплён своей целью, он бы заметил, что Маша больше не берёт его за руку сама, её улыбка иногда вдруг опадает на мгновение, будто лишившись опоры, и уже долго она не интересуется его работой.

К концу осени проект вышел на финальную стадию — стало ясно, кто и что получит. Шеф был очень доволен работой Петра и обещал десять процентов от суммы сделки — а это много: столько, сколько Пётр обычно зарабатывал за полгода. С этими деньгами они сразу же могли бы уехать. Жаль, конечно, уходить, шеф расстроится — только мы проделали такую хорошую работу. Но это всё не важно, важно, что он, наконец, выполнит обещание и они с Машей наконец заживут!

Хоть Пётр не говорил ей о работе и проекте, он заметил в Маше изменения, будто его энтузиазм передался, и она интуитивно чувствовала близость исполнения мечты. Маша стала часто говорить с ним на испанском, уточняя всё более сложные идиомы, даже начала читать Дон Кихота в оригинале — он отметил большой прогресс в её владении языком. Похоже, ей стали больше нравиться уроки: Маша много рассказывала о новом преподавателе — настоящем испанце, выписанным по обмену на семестр, о подружках с курсов, о частых посиделках после уроков, где они продолжали практиковать язык в неформальной обстановке. Отметил он и внешние изменения: к его радости, она стала надевать яркие платья и красивые чулки — осень стояла прохладная; Пётр с восхищением смотрел на неё и не раз с трудом подавлял желание рассказать, как близко он подошёл к исполнению их мечты. Сдерживая себя, он только рос в стремлении осчастливить её — любовь и музу, без которой он никогда бы и не выбрался из этого города. 

Ещё яснее Петру стала их невидимая связь, когда за день до подписания проекта Маша покрасила волосы в шатен — столь любимый им цвет, только недавно ушедший с осенней листвой, снова был перед его глазами, венчая самое красивое, что было у него в жизни. Он стремился понять, что же её подтолкнуло, может, она что-то и знала о его успехах? Но нет, ей лишь захотелось немного продлить свою осень. Пётр был без ума, а Маша в этот день очень дружественно мила с ним, правда, в её глазах он иногда замечал странную тоску, но, опьянённый вином, близостью мечты и красивой женщиной рядом, не обращал на это большого внимания.

На следующий день Пётр воодушевлённо шёл в офис: он, вообще-то, там не был нужен, но обязательно хотелось лично присутствовать при таких важных для его личной судьбы событиях. Всё прошло отлично: заказчик был доволен, все подписи дорогой перьевой ручкой были проставлены, премия Петру выписана и уже обмыта. Навеселе он возвращался домой, предвкушая, как рада будет Маша, что наконец он и вправду стал гладиатором, который выжил, который победил всех и каждого, кто попал на арену, а теперь он достоин дотянуться и до луны. 

Дома никого не было — странно, она должна быть дома, он специально ушёл от коллег пораньше. Пётр заметил, что совсем нет Машиной обуви. В груди зародился и тут-же надулся огромный ком, он, не разуваясь, побежал в зал, увидел конверт, прислонённый к вазе с одинокой розой. Спешно разорвав его, он прочёл:

«Дорогой мой, милый Петя!

Мне очень жаль, что приходится прощаться вот так. Я знаю, тебе будет больно, но знаю я и то, что ты следуешь за своей целью и звездой — ты обязательно найдёшь новую. Я же больше не хочу тратить свою жизнь, молодость в бесконечной гонке за несбыточной мечтой. Мне всегда было хорошо с тобой, и я очень ценю всё, что ты для меня сделал. Надеюсь, ты, как и я, найдёшь свою новую любовь, такую, что не требует свершений и обещаний, а проста, наивна и спокойна. Твоя Маша».

Пётр осел на стул: гладиатор в его воображении вдруг осознал, как много воды набрала его броня, став тяжёлой, как чугун, резко и неумолимо потянула его вниз, назад, к безучастной толпе и молчаливым останкам побеждённых, всё дальше от заветной луны, топя слезами и всё больше сдавливая грудь. Не в силах противостоять, он так и сидел, будто исчезнув из этого мира, лишь тихо стучали падающие на бумагу крупные слёзы.

Укол в щёку вернул его к жизни — жук, будто тот же самый, врезался в него, видно, прилетев на запах влаги. Пётр отстранённо наблюдал за ним: покружив над раковиной, жук учуял запах варенья, исходящий от незакрытой банки на холодильнике, отправился прямиком к ней; старательно обойдя и, вероятно облизав края, он снова взмыл и полетел к окну — оно было лишь немного приоткрыто, и у Петра пролетела мысль, что опять ему придётся спасать жука — но нет, тот мастерски пролетел в небольшое отверстие, и вскоре жужжание растворилось в предзимней тишине. Пётр больше не чувствовал себя братом с жуком, но увидел в нём надежду: может, и ему ещё удастся проскочить на волю, если только научиться не биться о стекло. 

Позже Пётр узнал, что Маша уехала с учителем испанского в Норвегию — туда его выписали на следующий семестр.