Црногорски снови. Пети сан: тридневное

*

С пятницы до воскресенья

Пыталась работать посудомойщицей в ресторане.

Чрево кита представляло

Собой коридор на пару квадратных метров

Между кухней и залом, тёмный, склизкий и затхлый.

Сначала рыдала, потом врубила в наушниках

Толкование книги Иова,

Приноровилась.

*

Сердце кита — посудомоечная машина:

Она одна, она старенькая и маленькая,

Плохо работает, — мы с ней похожи.

Мы не справляемся.

Двумя руками я раздираю ей пасть:

Кипятка потоки, клубы непроглядного пара,

Сковородки, всё ещё грязные, бесконечны.

Их нужно надраивать перед машинкой и после

В ледяной воде гнилыми железными губками,

Но достичь чистоты невозможно

В отвратительной бездне мира (трижды блаженны

Мученики, покинувшие его).

 

Поварёнок упорно

Обращается ко мне на «вы».

Вот я и стала немолодой, одинокой,

Почти безъязыкой посудомойщицей в дальнем краю.

На что дан страдальцу свет

В маленьком круглом окне

С видом на горы в сиреневом мареве,

Скрипящие от непосильного ветра яхты,

Рождественский пластиковый венок?

 

Сесть негде, и, когда можно, приваливаюсь к стене

И встаю так, чтобы окружность венка

Расположилась по центру окошка —

Это оставшаяся мне гармония.

 

Теперь между нами с постами о Мандельштаме

Водоворот сточных вод, пирамида костей, объедки

(Почему люди не доедают роскошные стейки?).

Даже на чтение новостей нет ни сил, ни времени.

 

Поварята-руси смеются и обсуждают

«Короля и Шута» —

О, они даже не в курсе, что странная тётка за раковиной,

Застывшая в позе княжны Таракановой,

Видала живого Горшка двадцать лет назад,

Ради автографа в Кастл Роке прогуливала уроки

(И к чему это привело ахаха.)

Летова повидать не успела: он умер.

 

Почему Тараканова — вскоре станет понятно;

Вот-вот нахлынет.

*

Кишечник кита — система заросших труб и сливов, чьи дыры цветут на липком полу. Когда засоряется раковина (раз в 15 минут), они могут впасть в неистовство, вывернуться наизнанку, мёртвые чёрные воды выблевать из себя. Тогда нужно в ужасе звать поварёнка, просить принести кипятку в жертву бездонному грязному жерлу, всяким елозить туда-сюда. Иногда отверстия исторгают сгустки жёлтого жира — алхимия происходит там, в сокровенных узлах и руслах, превращая слои шоколадного крема, изысканных соусов в йедноставный простой отвратительный элемент. Скользя по подошвы в помоях, голыми пальцами выковыриваю мягкий жир из суставов трубных, сдерживая позывы на очищение (булимички, привет вам; и это пройдёт). Когда я была санитаркой в перинатальном, на операциях кесарева виднелся срез подкожного жира, такой же жёлтый. У одних с мизинец, а у других необъятный — как повезёт с генетикой, силой воли. Когда я работала сутками санитаркой, было легче — порой случалось слободно време, когда никто не торопится обосноваться в этом проклятом мире. И было можно: 1. Сесть посидеть. 2. Выпить чашку чаю. Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда я вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? <…> или, как выкидыш сокрытый, не существовал бы, как младенцы, что не увидели света. Большой войны ещё не было, а другое всё было, было: любовь и семья и город, а в городе дом, но мне нужно прерваться, выйти из перитонитного чрева — помыть туалеты.

*

Овако, овако, полако!

*

Шеф-повар и сам не знает, что он ницшеанец:

«Болят ноги после восьми часов? Не выдумывай.

Я как-то работал стоя часов по 14

С переломом ноги. Ты ноги ломала?

Нет? Вот и всё, о чём разговаривать».

 

Внутренний голос вторит и приговаривает:

«Чего ты хотела, идёт война.

У кого-то сейчас не два метра вонючей мойки,

А два метра карцера ледяного.

Десятки тысяч лежат под землёй в двух метрах».

Треск стоит — то ли это помехи, то ли Иов в наушнике

Раздирает одежду и остригает голову,

Благословляет имя Господне.

 

Господь дал, Господь и взял;

[как угодно было Господу, так и сделалось;]

Я не знаю, что значат квадратные скобки и почему

На кухне используют тоненькие пинцеты,

Похожие на хирургические.

Вероватно, для украшения блюд.

На каждое блюдо — хренова туча посуды:

Ситечки, венчики, миски, противни,

Охапки вязкие ложек.

 

Шеф уехал ещё до войны. «Как вы жили после начала?»

Говорю о политзаключённых, о вечерах в поддержку.

«Полит… Кого? Чего? — недоумевает, —

Не слежу просто за новостями оттуда».

Говорю о Сашином приговоре.

Недоверчивый тяжкий взгляд, как будто юродивый

Принёс тебе страшную чушь о конце времён.

 

«На кухне есть правило: не говорим о политике».

В китовьем чреве набрать в рот воды и желчи.

В гробу — набрать в рот земли.

*

Собеседование на удалёнку, вакансия редактора. Заоблачная зарплата: полторы тысячи евро. Им нравятся мои опыт, скиллы и тексты, мне нравится перспектива выжить. Конечно, есть подвох, кто бы сомневался. В конце выясняется, что эдалт, восемнадцать плюс. Контент эротического содержания. «Не смущает ли это вас?» «Мне нужно подумать». Я даже не сразу сказала «нет», если честно. А что, я уже на грани, не осуждаем же мы героинь всей этой литературы, торгующих телом. Белым-белым торгующих телом викторианским. Наш век предлагает щадящие варианты. Я даже взглянула в их тестовое: напишите новость об акции, что режим невидимки теперь доступен два месяца. Продлеваем. Искушение было, но режим невидимки для Бога не существует, такая штука. Продай свою душную душу, продай свою душу. Какая-то песня КиШа, вспорхнувшая из капюшона чёрного балахона подростка, уже заведомо обречённого. В общем, простите меня, золотые горы, и золотые дожди, извините тоже. Здравствуйте, горы посуды и реки жира. Но так-то я молодец: ничего не разбила. Всё заслужила.

 

*

Овако, овако, полако!

 

*

«Я сплю с одним поваром, только это секрет.

Никому ни слова», — на третий день, понижая голос,

Говорит при первом знакомстве русская сменщица.

«Поэтому к нам в общагу вселиться нельзя.

Никого не пущу в свою комнату. Ты понимаешь.

Мы можем видеться только там и ночами».

 

Я его сразу изобличаю —

Женский взгляд, касаясь Того Мужчины,

Становится как масло,

Даже если до этого был как нож.

 

Между каплями, струями, пятнами, клубами пара

Барахтается корабликом Петербург

С его клубами и проспектами между буйков нашей памяти.

Кораблик, сложенный из приговора тройки, купчей на души,

Поддельных диплома и санитарной книжки,

Продающихся в девяностые в красных недрах метро.

Вот так вспомнишь взгляд Маяковского на Маяковской,

И тебя уже порвало

На мозаику, лоскуты, кухонные тряпки.

 

«А где ты работала? Нет, 6/1 не будет.

Пока что без выходных: Новый год. Где училась?

Когда переехала? Выходной появится после —

Одна отдыхает, другая работает все 16.

У тебя кто-то есть сейчас? Обрати внимание

На высокого, что измазал тут всё маскарпоне,

Засранец, нет, по утрам на работу

Не к восьми, а к семи. Я вообще пропахала летом

Шестьдесят дней без выходных, как-то выжила!

Туда на автобусе в шесть, обратно в час ночи.

Передай мочалку. Держись за эту работу.

Закатай губу, ничего не найдёшь здесь больше.

Одного не пойму — на хрена притащила кошек?

Начинается, только давай тут не будем плакать».

 

*

 

Ночью холодной, ещё кое-где цветущей, в потайной карман под шумок запрятавшей горы, я выхожу на волю. Ночь та, — да обладает ею мрак, да не сочтётся она в днях года, да не войдёт в число месяцев! О! ночь та — да будет она безлюдна; да не войдёт в неё 

веселье! Но всё же веселье входит и, дёргаясь, ёрзая, напевает тако: я ничего не могу, ни с чем не справляюсь, я потеряло всё и так мне и надо, я не вернусь, это демоверсия ада, холодовой дерматит и горят ладони, я соглашалось на непосильное, а не на непосильное без выходных, маскарпоне, блин, страчателла, песто, земля сырая, рвота по трубам, когда же война закончится, кит аллегория дьявола, писать хочется, чрево кита аллегория преисподней. Правда, кормили, теперь же ходить голодной. А год назад, вспоминается, ты была миллионеркой, вот смеху, уже истерическог, или же хистеричан — учи язык; Христа ради, пожалуйста, только учи язык. Да во всех смыслах сразу, поэт это назгул. Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне. Здесь ещё можно нарифмовать огня, но остался лишь всепоядающий из огней.

Спасибо, что выслушали, отвлеклась немного, вообще рассказать хотела совсем другое) После трёх дней в аду сон был как дорога и вился по шеям гор радугой-дугою. На перевале, где по-другому дышишь, гаснущее толкование: что Господь ждёт нас как победителей, не ослышалась, Он будет чествовать, воскрешая плоть. И как тут было не свидеть во сне ворота Нарвские триумфальные, но не мерз-кого военно-зелёного цвета, а серебристо-белые, взмывшие вверх. И вот в них влетают, смеясь, избиты ментами, чемпионы любви (тут Ваня вспомнит Джан Ку): кто на пегасе с крыльями глитч&пламя, а кто на ослике: взялся — так уж панкуй.
 

 

***

 

и пришёл Богодаров парящий над новой волной

и пришёл Богодёров раскачивать смех колокольный

Богомолов имел покровительственную окраску

 

и пришёл Боголепов в руках пластилин согревая

Богодухов же влез на старинную голубятню

и пришёл Боголюбов и Олю из сердца достал

 

но пришёл Богоборцев смеркается здесь написать

для контраста конфликта сюжета драматургии

но такой нет фамилии в списках

 

Значит то Богомаз промышляет граффити в ночи

Богонаев не знаю что делает но улыбается

и идёт Богомяков из края кипящего молочка

 

Богорад замирает на неукоснительном солнце

 

Богоносов и Богопалова ходят за руку

прижимаются лицами

в горах вечного смеха Божия