Баба Яга, Фрейд и другие жизни

Баба Яга и Фрейд

 

— Приснится же такое! — Баба Яга открыла глаза и сладко зевнула, разбуженная возвращением кота Баюна с ночной охоты. — Интересно, что бы сказал на это Зигмунд? — Она потянулась к стоящему на полке «Толкованию сновидений».

Кот недовольно фыркнул, обнаружив пустую миску для молока.

— И сда-аулся тебе этот Фрейд! Ну что-оу он мог написать такого, чего ты сама-ау не знаешь?

— Ну не скажи, Баюн, записки этого старого затейника довольно забавны и поучительны. Вот взять, например, идею бессознательного. — Яга начала неспешно сползать с печи. — Представь себе наш подпол. В нём куча всякого добра и хлама ненужного, который жалко выкинуть. Я про это барахло забыла давно. Вытеснила. А оно всё равно там — лежит, ждёт своего часа. И полезное, и бесполезное, — продолжала она, прихорашиваясь перед зеркалом. — И ладно, если это просто барахло. А если среди прочего зреет там у меня яйцо василиска, например. Схоронила и забыла, память-то девичья, а детёнышу срок пришёл вылупляться. Ай, беда-беда будет!

Баюн терпеливо ждал, пока Яга наведёт марафет, нальёт воды в самовар. Знал, что торопить её бесполезно.

— Некормленый, испуганный, он же подпол проковыряет и вылезет, когда того и не ждёшь. Ему же, бедняжке, нужен специальный уход, детское питание, присмотр!..

«Это мне-еу нужен присмотр и специальный уход», — ворчливо думал Баюн, но помалкивал — мало ли, вдруг молока не достанется.

А Баба Яга тем временем продолжала: 

— Да и подпол жалко: хорошая вещь, полезная. Обидно, если раскурочит. Кто чинить будет? И опять же, гости неправильно поймут, особенно Иваны эти царевичи. Близко к сердцу примут, мечами размахивать начнут. А он же всего лишь дитятко неразумное, хоть и василиск. Животинка вполне безобидная при правильном уходе. Опять же, в хозяйстве такой помощник лишним не будет. Главное — без присмотра его не оставлять и кормить правильно. Ну так это про любую живность можно сказать. В общем, бессознательное — такая штука, Баюн, которую не стоит оставлять на самотёк. — Яга не на шутку разошлась и вещала словно с трибуны. — Весь хлам, конечно, не выгребешь, как и в подполе, но лучше по возможности порядок наводить, грязь вычищать, хоть какую-то инвентаризацию делать. А то, знаешь, «сон разума рождает чудовищ». 

— Ну и дела-ау! — задумчиво промяукал кот, поднимая мордочку от молока: хозяйка наконец-то наполнила его миску. — Яга, ты бы это, на вся-яукий случай от греха подальше проверя-яула свой подпол почаще — ма-ауло ли, память-то девичья, вдруг и правда яйцо василиска-ау завалялось или ещё что бессознательное?

Словно дожидаясь именно этих слов, под половицами что-то зашевелилось, снизу донеслось тихое поскрёбывание. Хозяйка и кот переглянулись и одним махом сиганули — кто на сундук, а кто на стол. Яга дотянулась до ухвата, осторожно подцепила им крышку подпола, потыкала в темноту. Оба, затаив дыхание, уставились в проём. Раздался писк.

— Фу-у-ух! Мыши! — с облегчением выдохнула Яга. И тут же погрозила коту метлой, слезая с сундука: — И зачем только я тебя кормлю, дармоеда? Лучше б в самом деле это было яйцо василиска!

Кот тяжело вздохнул, с укоризной взглянул на хозяйку и полез в тёмную глубину.

— Ну вот, — ворчал он себе под нос, осторожно спускаясь по ступенькам, — Фрейд придумал, а мне-еу расхлёбывать!.. Давненько сюда-ау не заглядывали. Ну что ж, если подпол — мета-ауфора бессознательного, - подбадривал он себя, — тогда-ау чем-то и я-яу сродни Фрейду!

 

Другие жизи Бабы Яги

 

Жила-была Баба Яга. Всё как полагается: избушка на курьих ножках, ступа, метла, гости, просящие то уму-разуму научить, то путь правильный указать. И так год за годом.

Как-то летала она в город по делам. А там очередные выборы. И из колонок у избирательного участка на все окрестности неслось протяжное расторгуевское: «Эх, время-время-времечко жизни пролетело зря...»

Экзистенция повседневной жизни, как всегда, подкралась незаметно и ударила не в бровь, а в глаз. Яга вдруг остро осознала, что слова о пролетевшем зря времени жизни относятся не столько к конкретной избирательной кампании, сколько к важным жизненным выборам вообще. Как там у классика? «Жизнь прожить надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы»[1]. 

Та, кто многие сотни лет была Бабой Ягой и не знала ничего другого, погрузилась в себя и загрустила. Что, если время её жизни пролетело зря? Ведь одна и та же колея каждый день. А годы-то проходят. Пока она в избушке сидит, Иванов-царевичей наставляет, Василис Премудрых уму-разуму учит, зелья варит, с лешими да кикиморами водится. Что есть в её жизни, кроме раз и навсегда заданной роли? Где во всём этом она сама? Есть ли у неё что-то ещё? Есть ли у неё выбор? И вообще, кто она? Зачем живёт? Одним словом, накрыло Ягу экзистенциальным кризисом.

Избушка сразу почуяла, что с хозяйкой, как только та вернулась. И, повинуясь невысказанному, в деревянной стене проросла новая дверь — не простая, а путеводная.

«Новодел», появившийся в прежде глухой стене, выглядел так, как будто был здесь всегда. С потёртостями, царапинами, словно им пользовались многие годы. Ведунья принюхалась: дверь пахла настоящим деревом. Поскребла ногтем кое-где облезающую краску, осторожно потрогала ручку, отполированную многими прикосновениями: настоящая! Женщина, немало повидавшая на своём веку, почуяла: вот оно! Множество раз сама она отправляла других в неведомый дальний путь и знала: её собственный ответ где-то там, за этой дверью, ведущей в неизвестные куда и когда. У Яги перехватило дыхание. 

Пока она внимательно разглядывала «обновку», в дверь снаружи кто-то постучал. Внезапно охрипшим голосом Яга спросила: 

— Кто там?

Вместо ответа дверь медленно приоткрылась. Женщина осторожно выглянула. С той стороны воздух был сырым и жарким. Кожа тут же стала влажной. Впереди расстилался ковёр из листьев и незнакомых ярких цветов. Дальше виднелись громадные папоротники, могучие старые деревья. Их стволы покрывал мох, ветви переплетались с лианами. Прямо от двери начиналась тропа, которая вела к неровной прогалине в густой растительности.

Послышался звук, похожий на хлопанье паруса. Яга посмотрела вверх, и по коже побежали мурашки от головы до ступней. В жарком воздухе кружил птеродактиль, похожий на гигантскую летучую мышь. Его кожистые крылья растягивались, ловя восходящие потоки.

Откуда-то донесся рёв. Высоко над зелёным покровом деревьев показалась извивающаяся змеиная голова на длинной шее. Гигантский ящер вышел из джунглей на залитую солнцем прогалину. Приоткрытая пасть обнажала частокол зубов. Несколько секунд Яга ошарашенно переводила взгляд с динозавра, возвышавшегося над лесом, на летающую рептилию у себя над головой. Потом сделала шаг назад и быстро захлопнула дверь.

— Что это? — наконец поинтересовалась Яга у избушки. Во рту пересохло.

— Дверь, — проскрипела изба. — Путеводная. Ты же хотела ответов. За ней ждёт множество разных мест и времён. Именно то, что тебе нужно.

Баба Яга задумчиво разглядывала дверь. К Яге подошёл кот и, мурлыча, потёрся о ноги. Она машинально почесала его за ухом, не отводя взгляда от двери.

— Вперёд, — подбадривала изба скрипучим голосом. — Тебе давно пора сменить обстановку.

Наконец та, что привыкла быть Бабой Ягой и знала только эту жизнь, подобралась, словно ей предстояло прыгнуть в ледяную прорубь, решительно взялась за ручку и шагнула в проём.

Ветер нёс далёкие крики птиц, запах влажной травы и незнакомых цветов. Джунгли были полны щебета и шорохов. Она всмотрелась между листьев папоротника в прогалину. Бронтозавр скрылся из виду. Было слышно, как он ломится сквозь джунгли, удаляясь. Женщина сделала пару шагов — ступни утонули в зелёном мху — и зашагала по поднимающейся вверх по склону заросшей тропе...

 

***

 

Когда она вернулась домой, стрелки на уютно тикающих ходиках не успели сдвинуться ни на минуту. Яга перевела дыхание, огляделась. Знакомо поскрипывали половицы, пол слегка покачивался — это избушка разминала затёкшие лапы, переступая с одной на другую. На печи умиротворённо мурчал кот, где-то скреблись мыши. За окном шумел дождь, начавшийся перед её уходом. Капли успокаивающе стучали по стёклам. Надёжность, проверенная временем, размеренность и предсказуемость. Всё как всегда. Яга вздохнула, развернулась и снова потянула за ручку двери.

…У пиратов Карибского моря она переняла манеру витиевато ругаться, пить ром и курить крепкий табак. Кстати, первую трубку подарил ей капитан Эдвард Тич по прозвищу Чёрная борода. Тогда же у неё завёлся ярко-красный попугай ара.

…Пожив на Диком Западе, Яга научилась прятать оружие в костяной ноге и стрелять с бедра не целясь. А ещё решилась дать волю давно рвущемуся наружу предпринимательскому потенциалу: открыла небольшой женский бизнес — стала хозяйкой борделя. С тех пор она предпочитала любовников помоложе…

…В Испании 30-х годов Яга пристрастилась к фламенко и корриде. Открыла для себя шали, подобные широким мягким крыльям, и широкие юбки в пол. Познакомилась с Хемингуэем и Пикассо. А Лорка даже посвятил ей пару стихотворений.

…Во время Гражданской войны в России она завела знакомство с Чапаем и Будённым, научилась мастерски владеть шашкой и петь: «Мы — красная кавалерия, и про нас...» Шашка потом оказалась неоценимо полезна в хозяйстве: рубить капусту для засолки, сечь бурьян да чертополох в огороде..

…У шаманов Сибири Баба Яга вызнала новый, более забористый, чем её прежний рецепт приготовления мухоморов и хвасталась перед лешим и кикиморой…

 

***

 

Что было дальше? Когда в очередной раз Яга возвратилась домой, как Одиссей, полная пространством и временем[2], то поняла, что экзистенциальной грусти больше нет. Она продолжала работать Бабой Ягой как ни в чём не бывало. Вроде всё то же самое, а только жизнь заиграла новыми красками.

Теперь, рассказывая гостям сказки да былины, она нет-нет да и переходила на сказания других земель и эпох. Вспоминала события, свидетельницей которых довелось стать, и улыбалась чему-то своему. Яга молодела на глазах. Глаза её начинали блестеть, спина гордо выпрямлялась. Теперь это была не скрюченная старушка, а полная сил зрелая женщина, яркая и сочная. И лишь услышав осторожное покашливание очередного визитёра и поймав его ошарашенный взгляд, она приходила в себя, досадливо ругнувшись сквозь зубы «Caramba!»[3], и возвращалась к прерванному повествованию.

Попугай ара, её любимец, активно осваивался на новом месте. Его непривычно яркая расцветка и громкие крики приводили в недоумение лесных жителей. Но постепенно они привыкли.

В нерабочее время Ягу можно было увидеть в летящих  юбках до пола и испанских шалях, подобных крыльям, с неизменной трубкой в зубах. А высокий пучок выгодно подчеркивал её, как оказалось, красивую длинную шею и острые скулы. Кроме привычных гостей, ищущих советов да наставлений, стали захаживать и совсем новые. Спутники по путешествиям и приключениям, знавшие её совершенно иной, в иных местах и временах. С ними она смеялась низким грудным смехом, задорно сверкала глазами и хорошела.

Другие жизни Бабы Яги, как ручьи в реку, вливались в повседневное течение времени.