Богоносец

+++

Бог всё видит

 

Бог всё видит и видит

и видит и видит и видит

 

сукровица пересохла

чёрное светило в зените

но ничего не кончается

 

только повторяет и повторяет чем-то:

«не ведают что творят

не ведают что творят»

 

Бог всё видит

не может закрыть глаза

 

 

Богоносец

Богоносец

носит Бога всегда с собой,

чтобы не потерять,

там, в заветном отделении кошелька,

между скидочными картами «Пятёрочки» и аптеки.

 

Для богоносца Бог — предел,

почва, край, кровь,

причина всему,

в ответе за всё,

самое заветное,

самое болючее,

самое лакомое,

самое презираемое.

 

Основа всего,

как яви богоносца,

так и нави.

 

Богоносец поклоняется Богу,

когда идёт истреблять небогоносцев

и когда картина мира встаёт в пазы.

Богоносец наказывает Бога,

когда небогоносцы истребляют богоносца

и когда картина мира рушится из пазов.

 

Богоносец не знает искушений.

Когда он смотрит по телевизору передачи

про искушение сытостью,

про искушение социальной справедливостью,

про искушение широтой взгляда на мир,

про искушение свободой и ответственностью,

про искушение жертвенной любовью,

он только завистливо цедит, презрительно сплёвывая:

«Живут же люди!.. 

не дай Бог, конечно».

 

Когда у богоносца сбывается что-нибудь приятное ему,

но далеко не всегда приятное всем остальным,

он говорит: «Слава Богу!»

Когда у богоносца рушится мир и он

ничего не может/ не задумывается

что-то с этим поделать,

он говорит: «Бог дал — Бог и взял».

Когда у богоносца

по собственной лени, полоротости,

по жгучему неумению что-нибудь довести до конца

всё срывается, он говорит, попыхивая папироской:

«Ну а я что. 

Надо было вот так и вот так, я же говорил.

А тут вклинились эти, вот эти и вот эти,

ну и само собой,

всё пустили по Богу».

Когда у богоносца настаёт пик постиженья

трагичности этого несовершенного мира,

он священноужасается, ныряет в убежище,

вливает в сознание полтора сакральных литра,

страстно, мучительно внюхивает в себя

ставшее остро пахнущим,

попавшееся под руку родимое нечто

и на все вопросы отвечает уверенно 

ухмылкой белесого всепрозренья,

покачиваясь на табурете:

«Да мне по Богу».

 

А Бог что.

Ему куда деваться 

— Он ведь всегда

у богоносца за пазухой.

 

 

В роддоме

…крапивным семенем, от мамки бесполезной.

 

И на пороге родины небесной

забуду вкус я несолёный, пресный

твоих околоплодных вод.

 

Шлепок — вздохну, и навсегда уйдёт! —

 

— в осенней электричке, ночью тесной,

рябиновою станцией беззвездной,

огни —

 

И я кричу, и кто поймёт.

 

 

Геолог

в те былинные годы

альтернативой руководящей роли партии

была твоя партия

братство дружбы и камня, ветра и мха, тушонки и спирта

вертолёта и рук, костра и песни

 

был ты иконой свободы:

гитара-борода-теодолит

река индигирка

носила тебя в крестный ход неба

изгиб реки

изгиб хвоста твоей лайки

тезоименитой реке

загибался в правильную сторону

 

зорко медленно

мужественно

всматривался в землю

грубыми пальцами нежно

расстёгивал на ней крючки петельки

овладевал ею

и земля всматриваясь

отдаваясь

зорко медленно

видела тебя

 

сегодня — прошло твоё время

земля отдалась окончательно

но не тебе увы

земля состарилась как и ты

земля стала слепа

земля больше не видит

 

сегодня другие приборы

следят перелёты обречённых гусиных стай

сегодня уже некого

ласково позвать «индигирка»

сегодня так зовут не твою лайку

но какую-нибудь ракету среднего класса

 

 

Контузия

Глубже небес воронка.

Грохнула не бомба — слезинка ребёнка:

 

«Премудрость, прОсти! Вонмем!

Прокимен великий: глас хлада тонка!»

 

И замерло всё, и только

Лопнула звонко,

Как барабанная перепонка,

Линия фронта.

 

Волною морскою,

Волной звуковою,

Ввысь, ко дну!

 

Глухие больше не идут на войну:

Глухие слушают тишину.

 

 

Инигдот

так и произносили: «инигдот»

— а вот ещё слышали? слыш пацаны?

 

детство на берегу северной реки

река холодна костерок

трясясь согреваясь плавки выжимаешь на себе

песчинки капли

сощёлкиваешь слоника отмахиваешь паута

вписывая тельца в солнечные пятна

на досках лодочного сарая

 

за сараем в песке гальке

погост секретиков

 

сядь на корточки раскопай до стекла

тут похоронены петька и васильиваныч

хорошо замаскировались

петька с анкой зарытой в сено

васильиваныч в джонсах

 

а тут под фольгой от шоколадной медальки

беккет ионескович штирлиц

тут мюллер заходит — а штирлиц такой

дзен

 

тут коллективный секретик

о домашнем абьюзе

нежные питомцы бывалых сидельцев

гены чебурашки

волки зайцы

нет не изюм — бегает

нет не пластилин — в штанах оказался

 

яркие краски вечного мнилось лета

позор нежность

 

жизнь перестаёт быть эластичной крошится

как выжеванная сера

 

девяностые эпоха мужания

стоишь варишь мальвины

пар хлор над бельевым баком

и тут р-раз — судьба такая

идиотка со своим детским инигдотом

как гаркнет за плечом:

 

— эй одноглазый сыграй чикаго!

— я не одноглазый и чикаго играть не буду!

— ХХХХХХХХХ !!!

— чикаго, чикаго!

 

вообще не смешно

но только такие и сбываются

 

 

Мичман Михайлик

                                    Ю. и Е. М.

 

Яко по суху пешешествовав Израиль

по акватории Евпатории в ночь на 16 января 1918 года.

 

На борту транспорта «Трувор» фараонитам недостало патронов:

привязывали к ногам камни, топили.

 

К слову «вода» — рифма «среда»: можно дышать свободно.

Жатва; колосья прямо стоят, не шелохнутся, и на месте идут и идут стройно.

 

Мичман Михайлик, младший чин Х класса Российского императорского флота,

последнее, что видел вверху — зыбкие зубы, ярые светы глаз, лица,

 

смыкающиеся над головой, как созвездья

кончающегося неба, тамо гади, имже несть числа, животныя малыя с великими.

 

 Мичман Михайлик на ходу раскрыл книжку морских стихов, прочёл:

«Остановившись по эту, продолжают идти по ту сторону моря».

 

Эхх!.. счастливо вздохнул, догнал строй: в ногу, в ногу!

Звёздное море над головой, новый Ханаан внутри меня.

 

 

Фильм Бергмана «Седьмая печать» снят с проката: плёнка износилась

Мы теперь только с мёртвыми и разговариваем.

А кто из нас кто — ещё вопрос (но никто не спрашивает).

 

Мы — это мы! мы «мы» дерзали говорить

и умели чёрно-серыми мазками изобразить свет.

 

Мы исследовали заводные законы фигурок и перевёртывали

механизм доски: там оказывалась просто коробка.

 

И се, всё, нет ни рыцаря, ни смерти —

одни бесконечные шахматы.

 

А вот не остаётся и шахмат, остаётся

одна доска, некоторое время висящая в пустоте.

 

А вот и её уносят, остаются только

правила игры сами по себе.

 

И ещё мы, разговаривающие с мёртвыми, не видя их

(так установил — Jak spelar tik matt — Ангел Закрытоугольной Глаукомы в церкви Тэби).

 

Правила игры сами по себе, и только мы помним: шахматы —

что бы там ни происходило — не более чем игра.

 

 

Независимые книжные открываются один за другим, 

как грибы после дождя

Словно нету километров между нами.

Словно вовсе не прощались впопыхах.

Я по осени — за новыми грибами,

Ты по осени — за новыми стихами,

Притаившимися гроздьями во мхах.

 

Долго лазаем тенётами и мхами:

Тут лежали промысла пути,

Тут прошли они, топтали сапогами,

Не с лукошком — загребущими граблями.

После них — живого не найти.

 

Не горюй! В небесную рванину

Что-то светлое протиснется — и вот

Выпрямляет ветка сломанную спину.

Друг ананси восстановит паутину.

Потерпи — и дождь пойдёт.

 

Независимая осень, словно птица,

По обеим сторонам стены  парит.

Заграница — не гробница, но грибница:

Вся в хвоинках маслянистая страница

Рыжей речью и воскресла, и горит.