Слишком серьёзное отношение к текстам убивает в них жизнь

Анастасия Белоусова полагает, что слишком серьёзное отношение к текстам убивает в них жизнь, а подобное отношение к себе-автору делает тебя снобом. Поэтому намеренно занимает место в тени, подкармливая своими стихами и рассказами литературную почву; создавая необходимый фон для кого-то из великих современников. Я, конечно, утрирую, однако когда тексты важнее собственного позиционирования в литературе — это помогает оценивать их адекватней и оставляет читательскую надежду на будущее.

При этом её книга «Мыша», ставшая этаким закрытым гештальтом, уже утверждает её в ряду ярких алматинских писательниц, но не только: в том же «Метажурнале» разные критики выбрали два текста из неё, что происходит далеко не с каждой книгой. О журнальных публикациях и не говорю. В нашей беседе мы, конечно, затронули не только литературу, но и тот бэкграунд, с которым Настя пришла к читателю, и другие её увлечения: от интеллектуальных игр до ролевых.

 

— Настя, как я понимаю, Айнабулак — твой родной район в Алматы. Расскажи немного о нём. Какие тут места тебе особенно дороги, с какими, может быть, связаны истории (как, например, с детским садиком, откуда ты сбегала, если я правильно помню)?

— Первые одиннадцать лет жизни я действительно прожила в Айнабулаке, и они были самыми счастливыми. Мой микрорайон всегда считался опасным и криминальным, но это скорее мифы. Ни разу я не попадала в опасные ситуации, ни в светлое, ни в тёмное время суток. Нельзя сказать, что тут ничего никогда не происходило — но не больше, чем в любом другом месте в Алматы. Настоящие места силы здесь — лог и речка. Родители запрещали туда ходить: возле воды обитали бездомные люди и собаки, в траве валялись бутылки, шприцы — но всё-таки это был кусок природы посреди города, и он влёк неодолимо. Это был, наверное, единственный запрет родителей, который я нарушала.

Помню хорошо одну из прогулок. Какая-то девочка, которую я ни до, ни после не видела (привидение, не иначе) каким-то образом «соблазнила» нас с подругой на экскурсию по речке. Раньше мы только спускались к ней и бродили рядом, а здесь решили пройти по ней, исследовать местность. Это был адреналин: мы избегали собак, хотя те лаяли на нас с другого берега, переходили речку по бревну, держась за сучья, жгли костёр, чтобы просушить промокший кроссовок подруги — было ни в коем случае нельзя, чтобы её мама поняла, где мы были. В какой-то момент нужно было переходить речку по двум трубам, у которых было, наверное, сантиметра по четыре в диаметре, в двух-трёх метрах над водой. Тогда впервые отчётливо почувствовала в моменте: немного оступлюсь — и умру. Но прошла нормально. А подруга испугалась и отказалась, плакала. В итоге договорились пойти по разным сторонам и встретиться в одном из дворов. Но она не вернулась, и мы подумали — упала с обрыва, было там одно опасное место. Вернулись, прошли и так, и эдак — нигде её нет… Оказалось, всё нормально, просто сразу домой пошла или вроде того. К себе вернулась в девять, когда уже темнело — а по правилам должна быть как штык не позже восьми. Думала, мне попадёт, но родителей не было, только бабушка, а она почему-то ругать не стала. Помню, зубы стучали, когда легла в кровать и укрылась одеялом.

— А твоя семья? Что главного ты получила от неё? Какие, например, качества?

— Думаю, в первую очередь — чувство юмора. У нас все шутили, любили анекдоты, забавные цитаты из фильмов, которые то и дело лихо вкручивали в удачные моменты. Получается, я ещё до ОЛША осознала ценность интертекста. Получила — и до сих пор получаю — постоянную и безусловную любовь. Меня всегда во всём поддерживали, если и ограничивали, то по возможности мягко. Вот как с занятиями литературой, например. Мне, конечно, сказали в раннем детстве, что писатель не профессия, и уговаривали выбрать что-то денежное, отучиться на бухгалтера к примеру. Но когда я решила, что ближе всего к писательству — журналистка (ха-ха), сильно не отговаривали. Переживали, рассказывали, что это бывает опасно, но по-настоящему не давили. Впрочем, оплачивать учёбу никто не собирался, так что даже финансовое давление оказать не могли. Сразу сказали поступать на грант.

В итоге я живу ту жизнь, которую хочу: не ненавижу работу, как мама, к примеру, у меня остаются время и силы на то, что я люблю.

— Ты больше проводила время с книжками или во дворе?

— Кажется, примерно одинаково. Впрочем, не нужно забывать, что были ещё компьютер и телевизор, а также видеомагнитофон и DVD. Если сложить книжки с компьютером, фильмами и мультфильмами, то они двор, разумеется, перевесят. Ну и в какой-то момент у меня стали появляться друзья в интернете, а на телефоне — тогда его не было, поэтому, чтобы общаться с ними, требовалось сидеть дома и молиться, чтобы бесплатная сеть из соседней гостиницы была доступна. О, тёмные времена. 

— Каким было/чувствовалось начало 2000-х в Алматы?

— Офигенным — каким ещё может ощущаться детство в нормальной семье? Как и конец 2000-х, и начало следующего десятилетия. Несмотря на то что к тому же интернету уже тянуло, а попасть в него было не проще, чем в страну чудес, это ощущалось не как проблема, а приключение, челлендж. Все сложности такими казались, потому что детство с точки зрения эволюции — самое опасное время, и, чтобы его пережить и не рехнуться, нужна дополнительная подпитка. И у детей постоянно в крови сумасшедший коктейль из гормонов счастья и радости, потому что тело не знает, что мы не в каменном веке, и очень хочет выжить. Я не ностальгирую по этому времени — лишь по потерянной физиологии. Мне постоянно говорили, что ни на что нет денег, но не помню, чтобы я в чём-то нуждалась. Разве что попонтоваться какой-то моделью телефона я не могла, но это не сильно удручало. Может, чуточку, но времени на это не хватало — были вещи поинтереснее. Поискать в листве гусениц и поскидывать их муравьям, к примеру.

— А записывать стихи и рассказы ты когда начала? Вспомнишь первый текст?

— У меня есть воспоминание, насчёт которого я не уверена — не придумала ли его? Мне, наверное, было лет пять, когда я прочитала какое-то стихотворение про снежинку родителям. Они спросили, кто автор, а бабушка вроде бы сказала, что я сама написала. То ли она правда так подумала, то ли соврала — бабуля была тем ещё трикстером. Но, кажется, после этого я решила, что надо соответствовать. Было это или нет — точно не знаю. Мы с подругой со двора писали четверостишья про ромашки, стрекоз и всё в этом духе, потом я сочиняла какое-то фэнтези, сюжет уже не вспомню. А потом умер отец, и мама написала короткое стихотворение о своей боли. И я, вдохновившись им и взяв, кажется, одну строчку («Привыкнуть к мысли невозможно», кажется), написала своё. Его потом учительница отправила в газету «Дружные ребята», и оно вышло в одном из номеров. Только, видимо, на каком-то этапе затерялось имя, и вместо автора внизу текста было написано «N». Или там почему-то решили сохранить мою анонимность — не знаю. Это было в девять лет. 

— Мне почему-то кажется, что для тебя очень важно то, что ты пишешь, но относишься ты к этому без особого почтения. Мне хотелось узнать — почему?

— Мне кажется, слишком серьёзное отношение к текстам убивает в них жизнь. А слишком серьёзное отношение к себе как к автору делает тебя снобом. А мне стыдно быть снобом. Я бы, может, и хотела иногда, но понимаю, что, если себе это позволю, буду чувствовать себя неуютно. Все мы маленькие люди. Паша Банников говорил, что большинство писателей — это гумус для одного-двух великих современников. Так чего задирать нос, если ты гумус? Надеюсь, хороший, качественный, с минеральными добавками.

— Чувственность в твоих текстах — это продолжение какого-то духовного/физического исследования, которое ты ведёшь в жизни. Или скорее что?

— Наверное. Для меня тексты — способность познавать мир и себя. Я схватываю что-то важное и фиксирую это, лучше понимая в процессе развёртывания. Не думаю, что можно сказать, что это продолжение духовного поиска. Скорее это он и есть.

— У книги «Мыша» долгая, но благодарная судьба (не каждая мыша проживёт тот срок, который готовилась книга!). Расскажи о ней, пожалуйста. Как возникла идея её издания? Как тексты, а их, как я понимаю, было много, выстраивались в концепт сборника? Как рождались иллюстрации и обложка? Что ты ощутила, когда взяла книгу в руки?

— Всё происходило чудом, как по мне. Я созрела и спросила Юру Серебрянского, может ли он помочь мне собрать книгу, и он согласился. Я выслала ему огромное количество текстов разного качества и свежести, и он добросовестно во всём этом разбирался. Я почти сразу согласилась с тем порядком, который он предложил. Правда, он препарировал три мои поэмы, из каждой вытащив по одному (максимум два) текста, из-за чего потерялись и их структура, и где-то смысл. Он стал новым, и мне немного не по себе от этого. Один из текстов про смерть отца — это не про смерть моего отца. Это из поэмы, в которой я отразила, как мы хоронили отца моего теперь уже бывшего мужа. И этот человек был мне глубоко отвратителен, но в тексте этого нет. По крайней мере, в том отрывке. Я заметила по отзывам, что люди не понимают, думают, это про моего отца. Но я подозревала, что так будет, и мне хотелось проверить. Я доверилась — и не жалею об этом. Тексты действительно заиграли по-новому благодаря его порядку, а это очень ценно. А обложку и иллюстрации к некоторым текстам рисовала моя подруга из России. Я скинула ей отобранные Юрой тексты. Помню, долго спорили, каким цветом должны быть написаны название и моя фамилия. Если честно, до сих пор, когда не вижу книгу, не знаю, какой вариант в итоге выбрали, но она на каком-то настаивала, и я согласилась. 

— Что для тебя важнее: поэтический или прозаический текст? Как ты их чувствуешь?

— Одинаково. Но если бы пришлось выбирать, что писать всю оставшуюся жизнь, то я бы, наверное, осталась с поэтическими просто потому, что они мне даются легче и вроде бы лучше получаются. Но я очень хочу и люблю писать прозу. Поэзия — это то, что для меня естественно и органично. А проза — непознанное и влекущее. Скорее всего, если спросить меня иначе, я скажу, что в поэзии я уже что-то сносное сделала, значит, можно от неё отказаться и сделать упор на прозу, в очередной раз бросить себе вызов.

Но поэзия для меня, как я уже сказала, — способ познания мира, и проза, наверное, — попытки его изменить. Мне кажется, они дополняют друг друга: одна даёт силы, чтобы жить, другая — цель. Громкое слово — «роман», но я хочу однажды дописать большой текст, идею которого переплавляю в себе вот уже около четырнадцати лет. И, думаю, если сделаю это и окажется, что он чего-то стоит, получится — не зря жизнь жила. После «Мыши» такого чувства, к сожалению, не появилось, хотя я и нежно её люблю и ценю.

— Какие другие творческие воплощения тебе важны? В чём ещё ты реализовываешься?

— Мне нравятся поделки, пластилин, икебаны. Раньше я много рисовала, но со временем перестало хватать ресурсов. Всё самое главное в моей жизни в итоге связано с текстом. Любимое хобби — текстовые ролевые, которые, по сути, помогают мне держаться в каком-никаком тонусе, даже если я давно ничего не писала. Я играю уже больше пятнадцати лет.

— Чем помогает твоя работа журналиста в творческой работе?

— Она даёт мне деньги, а деньги отлично сказываются на творческой работе! А вообще, тут скорее наоборот: то, что я с детства увлечена текстами и литературой помогает мне в работе журналиста. Не идеальная, выветривающаяся с годами, но всё же грамотность, умение находить и исправлять стилистические ошибки, строить композицию — всё это очень помогает в работе.

— А интеллектуальные игры — для чего они тебе? Что ты получаешь, садясь за игровой стол?

— Для меня интеллектуальные игры начались с дебатов в университете. Я хотела реализовать постоянную тягу к спору и научиться делать это лучше. В итоге нашла сообщество, в котором очень комфортно существовала много лет. У меня немало друзей, с которыми я там познакомилась. А всё остальное, что пробовала, не так серьёзно. Дело в том, что бывший муж это любил, поэтому я приобщалась к его миру, иногда в чём-то участвуя. Сейчас хожу максимум на тематические квизы, потому что они позволяют погрузиться в тему, которая мне нравится, и повеселиться с друзьями. Ещё почему-то мне очень нравится «Своя игра» в «Телеграме», но чем — не знаю. Может, это небольшая зарядка для мозга.

— Как найти в себе новые чувства, обострить чувственность? Ведь она, как мне кажется, позволяет в полной мере наслаждаться миром?

— К сожалению, понятия не имею. Это то, что происходит со мной само собой, не знаю, как этим поделиться. Вообще не понимаю, как делиться опытом — по-моему, никому и никогда мой опыт не помогал, потому что он работает в моих обстоятельствах и может быть бесполезен в чужих. Единственное, что могу сказать — после хорошего курса подпитки нервов от невропатолога жизнь начала ощущаться острее и приятнее. Так что важно не забывать жаловаться на усталость хорошему врачу.

— Знаю, что порой ты пытаешься доказать, что ты не самозванец. Для чего это тебе? И как твои успехи на этом пути?

— Спорю с внутренними демонами, которые умело используют события настоящего, хотя сами сидят в прошлом. По ощущениям, я побеждаю (улыбается). Моя самооценка в последнее время держится на адекватном уровне, к счастью, а это ведь от неё зависит. Слишком высоких планок себе не ставлю, хвалю себя, когда держусь существующих.

— Кто твой аватар в мире животных?

— Банально — кошка. Люблю говорить «мяу» близким людям или называть их котиками. Или помурчать в благодарность. Говорят, иногда у меня неплохо получается.

— Любовь — это творчество? Можно ли её взрастить, воспитать в себе?

— Скорее творчество — это любовь. Наоборот — не всегда, как по мне. Но без любви творчества не бывает, наверное. Если ответить на вопрос «Что на самом деле любит творец?», можно лучше понять его творение, потому что это будут вещи одного порядка. «Без любви ничего не получится», как говорится. Взрастить — надеюсь, что можно.

 

Беседовал Владимир Коркунов