Морские рассказы. Продолжение

Продолжение. Начало читайте в № 58.

Часть 2

 

На ледоколе

 

Мы с мотористом Женей Гороховым стояли за рубкой на юте буксира и пытались хоть как-то укрыться от мощных снеговых зарядов, идущих на город с Ладоги.

— И вот так каждую навигацию балтийская погодка подкидывает нам сюрпризы, — буднично усмехался Женя, глубже надвинув на глаза оранжевый капроновый капюшон. — Ну ничего, переждём. Дадут сводку на затихание ветра и тронемся.

Наш буксир — ледокольного типа, с усиленными бортами и носовой частью. Дизель надёжный — 3Д-12 с реверс-редуктором на винт, с «мокрой рубашкой» водяного охлаждения. В районе Финляндского моста мы будем ломать лёд. Зажоры там образовались. Лёд нарастает и мешает течению живой воды Невы. А значит, могут быть  береговые  затопления.

Я ведь впервые выхожу швартовым. До этого по северным морям на траулерах с рыбаками промышлял. По диплому — моторист. Ещё до службы на Северном флоте окончил Горьковское речное училище. Во время хрущёвской оттепели морской факультет закрыли, и я собирался уходить, но умные люди отговорили. Дело же не в том, моряк ты или матрос на реке... Главное — большая вода, её штормы и качки, постоянная готовность преодолевать эту стихию... С трудом добился разрешения, прошёл медкомиссию, кое-что почитал, вспомнил и напросился, когда увидел на ледокольном судне вакансию швартового матроса.

Женя Горохов, наоборот, раньше к реке и судоходству никакого отношения не имел. Работал машинистом-дизелистом в компрессорной на городском телефонном узле. Там, в подвале, на случай пропадания электроэнергии дизеля стояли. Он несколько станций района обслуживал и при этом умудрялся бегать в кино на дневные сеансы. Из-за этого кино и поменял свою жизнь. Случайно посмотрел какой-то документальный фильм о речном флоте. И вот уже седьмую навигацию мотористом ходит. Ни о чём не жалеет...

Ленинград прекрасен в любое время года. Нева трудится зимой и летом.

В небольшом кубрике на узкой шконке наш рулевой Гена негромко перебирал гитарные струны:

— На реке, на озере работал на бульдозере... — И между делом нам сообщил: — А кэп в рубке по радио сводку погоды запрашивает.

Парень на вид салажный, едва за двадцать, но держится уверенно, глаза не прячет. Вообще, первое впечатление об экипаже хорошее. Дальше видно будет. Большая вода всех расставляет по своим местам. Она шутить не любит, с ней только по-серьёзному.

По вымбовкам трапа загрохотали тяжёлые шаги. Это наш капитан Петр Сергеевич Заварзин. Два метра ростом, да и в объёме почти столько же. Его всегда по шагам узнают. И я успел выучить. Он ввалился в кубрик и плюхнулся на рундук рядом с рулевым Геной.

— Все музицируешь, — сказал ему, — а в рубку перед вахтой заглядывал? Ходовая рубка — это как церковный алтарь, святое место, понимаешь? У нас юнги нет, чтоб не самим убираться. И журналы свои прибери, а то разбросал тут... 

Гена нехотя отложил гитару и отправился наводить чистоту в рубке. 

Капитан бросил горсть заварки и ложку сахара в кружку. Женя налил ему кипяток. Заварзин, звеня ложкой и довольно отхлёбывая, мельком глянул на судовые часы, крепко принайтованные к переборке. Над часами — небольшая гравюра. Кто-то на медном листе штихелем изобразил наш буксир. В нижнем правом углу надпись: «Капитану от экипажа на память».

 — Всё, экипаж, через двадцать минут отваливаем! — распорядился он. — Погоду дали. Сначала идём к мосту на зажоры. После — в Финский залив. Там коридор надо пробить для сухогрузов. Зима какая-то неровная: то оттепели с дождями, то морозы шарахают. Короче, фарватер льдом накрыло. — И вдруг ко мне повернулся: — Швартовый, не забыл на берегу, как огоны с кнехтов снимать? У нас береговых матросов тоже нет. Как всегда, сами справляемся...

По коридору, ранее пробитому, но уже затянувшемуся тонким ледком, идём к Финляндскому мосту. Как и говорил Женька, здесь ближе к опорам — настоящие заломы. Лёд толще, шуга нанесла, и всё смёрзлось в бетонный монолит. На малом ходу пробуем пробить носом, но спаянный лёд даже не даёт трещин. Тогда малым на пол кабельтова назад отходим и затем вперёд через стоп средним ходом. Нос поднимается над ледяным полем. Наваливаемся и продавливаем весом буксира. Раздаётся хруст, скрежет о борта... Судно проваливается в образовавшуюся трещину. Снова отходим назад, и снова  вперёд.  Наконец освободили от ледового панциря... Надолго ли? 

Швартуемся чуть дальше моста к стенке — надо передохнуть. В кубрике за  выгородкой Женька бросает пельмени в кипящую воду. На столе дымится чайник со свежей заваркой. Снова у рулевого Гены в руках гитара. Он тихонько напевает:

Ветром солёным дышат просторы.

Молнии крестят мрак грозовой.

Что тебе снится, крейсер «Аврора», 

В час, когда утро встаёт над Невой? 

 

Дальше мы идём к Финскому заливу —  сухогрузы заждались.

 

Опять кранцы!

 

У меня шурин — инженер по технике безопасности. Через него устроился докерманом на бункеровщик, который стоял на  якорях в Керченской гавани.

Словно и не было долгой разлуки с морем. До этого много лет не выходил. После распада Союза некоторое время ходил в каботаже. Но потом наш порт приватизировали, и многие моряки ушли. Кто-то подался в Мурманск на Баренцево море, кто-то — на Камчатку крабов добывать. На них большой спрос в Японии и Китае. Я же занялся мелким оптом. Не бог весть что, но на хлеб с маслом хватало. Но потом и этого не стало.

Утром по пути на работу встретил гардемарина: форменный бушлат с серыми погонами, бескозырка с золотыми буквами на ленте «Кадетские классы». За плечами — выгоревший на солнце брезентовый вещмешок.

— Курсант, куда путь держим?

Парень попался открытый, доброжелательный.

— На Волгу едем, — охотно отвечал, — на паруснике от верховья через шлюзы до Астрахани, а там, в дельте, где-нибудь в плавнях палаточный лагерь разобьём. Заодно и вязанье морских узлов повторим.

 — Да, брат, вязка узлов — обязательная наука. С неё, пожалуй, служба и начинается. Любой узел имеет своё название и назначение. Адмирал — и тот помнит, как узлы вязать.      

Моя работа на судах тоже с Волги начиналась. Я окончил Горьковское речное училище и практику проходил на нефтеналивном танкере. Загрузили сырую нефть и пошли в Астрахань. И всё вроде нормально. Со штатным экипажем сдружились. Стали вахты самостоятельно нести. В астраханском порту вроде перекачали всё, как вдруг у насоса перекачки из танка в танк прокладка полетела... Видимо, нефть с повышенным содержанием парафина, то есть нагрузка на насосы увеличилась из-за плотности. Вот остатки нефти обратно в танк и поступили. Прямо на придонный слой воды опустились. Насос стоит, надо лезть в танк и чистить... Вот нас, курсантов, в подмогу команде на очистку и бросили. Ох и вымазались! Попробуй потаскать тяжёлую нефть по скользким трапам! Вниз через открытые люки подавали алюминиевые кастрюли и пластмассовые вёдра. Их прикрепили за линь морским узлом «штык с петлёй», он легко распускается, чтобы линь за собой не тащить, 

— Ну, прощай, будущий покоритель морей! Тебе на автобусную остановку, а мне на танкер. Держи  краба! Бывай… 

Я пролетел мимо вахтенного, скучающего у трапа на палубе. В каюте переоделся и приступил к работе. Прежде узнал у третьего помощника, кто сегодня за мазутом придёт. Оказалось, только две баржи по графику. Потом проверил насосы перекачки. Глянул на температуру в танках. На газометре стрелка под стеклом стояла на норме. 

По переходному мостику прошёл на бак. Море сегодня в волнении — балла три. Ничего, швартовка и перекачка возможны. Внизу по палубе кометой пролетел шурин.

— Эй, чиф, куда бежишь? — крикнул я вдогонку.

— Опять кранцы сорвало! — прокричал тот на бегу. — Цепи на двух швартовых кранцах лопнули. Надо срочно сварку тащить. Надо успеть подварить звенья до швартовки.

 — Да вроде не твоя работа — кранцы ремонтировать, — удивился я. — Да ещё и сварочные работы.

 — Так у нас, как всегда, сварщика нет, — развёл тот  руками. — Палубных точно не хватает. Разбежались по флотам, где больше платят.

Вот тебе и инженер по технике безопасности, а тянет как простой матрос! И я тоже спустился с мостика догонять шурина. Надо же родственника выручать...

 

Туманный день

 

Рулевой матрос Тимофей Кондратьев проснулся рано. Вставать не хотелось. Но надо — сегодня в рейс. Двухнедельный отпуск на берегу закончился. Пока мылся и брился, вспомнил вчерашний разговор с женой:

— Всю жизнь собираешься крутить свой руль?

— Не руль, а штурвал. Не кручу, а держу курс строго по компасу.

— Надоело! Тебя никогда нет! На работу ухожу — дома никого. Прихожу с работы в пустую квартиру, в окнах свет не горит, и опять одна. Или я на ваш пароход устроюсь вольнонаёмной, хоть подавальщицей, хоть кем... Или ты устраивайся на берегу. На завод иди! Будешь свои любимые корабли строить, а вечером домой приходить.

— Без реки и моря не могу! Я всю жизнь на судах. А ты жена моряка! Сама такого выбрала. Не поленилась же приехать ко мне в учебку, когда в Кронштадте служил...

Потом жена начала плакать. И Тимофей снова пообещал подыскать место в порту. На буксир или бункеровщик. Все их ссоры начинались и заканчивались одинаково. 

Тимофей добрился, освежил лицо жгучим тройным одеколоном, которым пользовался со времён службы на военном флоте. Наскоро позавтракал яичницей, взял с собой бутерброды. На ходу надел бушлат и фуражку и поспешил на остановку, где как раз автобус добирал последних пассажиров.

— Ну и туманище сегодня! — озвучил кто-то его мысли, глядя в окно. — Руку протяни и не найдёшь...

Танкер класса «река — море» стоял грузно, опустившись до самой ватерлинии. Портовое начальство всегда требовало загрузки под завязку. Тонно-рейсы им подавай! Не понимают, что на коварной реке с быстрым течением к погрузке нужен другой подход. Сколько раз на собраниях обсуждалось, что безопаснее, когда недогруз десять, пятнадцать процентов! На планёрках постоянно разбирают опасные ситуации, но на себя никогда не примеряют. Пока жареный петух не клюнет...

Тимофей, не касаясь лееров на трапе, ловко поднялся на палубу. У трапа вахтил палубный Супрунов.

— Погода разлила молоко, не видно ничего, — посетовал он. — Юта с баком как не бывало, будто танкер обкорнали по самые надстройки. И куда в такую погоду, к чертям собачьим, выходить? А капитан приказ получил. Соляру комбайнерам повезём. Уборочная ещё не закончилась, а тяжёлой техники не хватает. Почти месяц дожди поливали, мост снесло, бензовоз упал в реку, не могут вытащить, автозаправщики на трассе застряли... 

— Раз надо, так надо, — задумчиво произнёс Тимофей. — Но придётся повозиться, чтобы через туман пробраться. Подождать, когда ветер начнёт относить туман от берега. Тогда можно попробовать пройти между туманом и береговой полосой.

По лоции глуби́ны на данном участке реки позволяют это сделать. Недавно ковши земснарядов вымели дно, расширили и углубили фарватер. Порт растёт, а значит, надо увеличивать количество швартовок для судов. 

Свободные от вахт собрались в кают-компании. Кто-то над шахматами задумался. Со стороны большого стола доносился сухой стук домино. В углу стояло всеми забытое пианино... Из рубки спустился капитан. На его лацкане блестели золотые нашивки. Они не для красоты. Они дают ему право в самые критические моменты брать ответственность за экипаж и судно. Эта власть дорого стоит. Капитан поглядывал на часы, принайтованные к переборке. И все ждали сводки погоды. Снаружи послышались быстрые шаги. Прибежал высокий смуглый радист Ильдар Романов.

— Ну что, есть новости? — спросил нетерпеливо капитан.

— Есть, кэп! — чётко козырнул тот. — Часа через три можно отваливать. Метеорологи дают добро. Ветер меняет румб. Если будет дуть с берега, то отгонит туман.

Капитан распорядился:

 — Тогда беги и передавай, что сниматься будем при любых погодных условиях, учитывая, конечно, обстановку. Людьми и экипажем рисковать не будем. Каждые полчаса докладывай сводку погоды. Тимофей, в рулевую! Жди приказа. Будем отшвартовываться.

За две недели Тимофей слегка отвык от рулевой рубки. Посмотрел на неё свежим взглядом. Обычный полумрак, что-то тихонько гудит и пощёлкивает. Приборы на местах. В зеленоватом свете экран эхолота, освещён радар... Гирокомпас словно дожидается команды начать работу. Радиостанция пока молчит. Тимофей не глядя, на автомате, щёлкнул тумблером, загорелась лампочка на передней панели. Всё, можно работать! В его обязанности входит умение работать с рацией. Во время вахт на ходовом мостике контролировать радиоэфир минимум в двух частотах и обо всех аварийных критических сообщениях докладывать вахтенному офицеру.

Тимофей сел на вращающийся стул с высокой спинкой и подлокотниками. Нет, никуда не уйдёт! Что бы жена ни говорила... Разве что податься на Чёрное или Охотское море! Стаж позволяет. Главное, медкомиссию пройти... В шторм поглядеть с мостика в обзорные иллюминаторы, как на палубу накатывает и опрокидывается шипящий водяной вал, словно огромное чудище, и затем, ослабнув, тихо уползает в пучину...

Зазуммерило радио. Тимофей включил громкую связь. Раздался привычный спокойный голос капитана:

   — Кондратьев, очередную сводку погоды передали. Прогноз благоприятный. Короче, как только ветер начнёт уносить туман, выходим! Швартовые уже наготове. Штурман и старпом в ходовой пока. Как только отвалим, старпома к тебе отправлю. Всё, на связи!

«Много ли толка от старпома будет, — заворчал про себя Тимофей. — Первый рейс, салага ещё, учить и учить. Половина команды набрана из молодых, только что из училища». И себя вспомнил после учебки, когда на подводный ракетоносец пришёл старшим матросом.

— Швартовой команде приготовиться! — прозвучало по судовому радио.

Тимофей глянул в иллюминатор. Нос танкера, скрытый в плотном тумане, начал приобретать очертания. На мостик вышел капитан, включил микрофон и приказал палубным отдавать швартовы.

— Отдали носовые!

— Есть!

— Прижимные  шпринги. Кормовые!

— Есть!

Штурман занял место за своим столом. Старший помощник встал чуть в стороне от капитана. Дальше обычные команды  о готовности:

— На руле, лево на борт.

— Есть лево на борт.

— Лево пятнадцать.

— Есть.

— Полборта лево десять.

— Есть лево десять.

— Оставить буй с правого борта.

— Есть. 

— Одерживать прямо на руль.

— Есть прямо на руль.

— Так держать!

У старшего рулевого матроса Тимофея Кондратьева от напряжения взмокла спина. Кажется, пошли! Теперь надо поглядывать на стрелку компаса и аксиометр. А дальше командиры укажут... Танкер с дизельным топливом на борту (в танках восемьсот тонн) на малом ходу вышел из тумана и, прижимаясь к берегу по приборам, словно осторожный лесной зверь, пошёл по курсу, проложенному штурманом, к месту назначения.

Начинало темнеть. Липкий туман стекал обратно в реку через шпигаты и якорные клюзы. Очертания береговой линии ещё плохо просматривались. Радио передало, что нырнувший с моста бензовоз ещё не вытащили. Дожидаются ясной погоды.

Тимофей Кондратьев закончил вахту. Пришла смена. Можно чаю попить, потом в душ и на койку до следующей вахты. Вот и закончился трудный туманный день. 

 

Чернее пароходной сажи

 

Николай Пахомов, боцман сухогруза класса «река — море», решил погонять чаю из граненого стакана в мельхиоровом подстаканнике с выдавленной надписью НКПС (Народный комиссариат путей сообщения). Свежезаваренный напиток обжигал губы. Николай приоткрыл створку кухонного окна и поставил чай на подоконник. Пока он остужался, боцман прихватил мусорное ведро и зашлёпал тапками на лестничную площадку к мусоропроводу. Заодно покурил и перекинулся парой фраз с соседом Анисовым, таким же моряком и заядлым курильщиком. Анисов — рулевой контейнеровоза. Через неделю оба уходили в рейс до Ялты.  

Когда вернулся на кухню с пустым ведром, ахнул от изумления! На подоконнике сидел ворон: здоровенный, величиной с петуха, и чёрный, чернее пароходной сажи. Как ни в чём не бывало, сверкая бездонным глазом, пытался вытащить огромным клювом из стакана блестящую чайную ложку. Николай от такой наглости сначала оторопел, но через секунду пришёл в себя и загремел ведром на незваного гостя:

— Это кто тут мои ложки таскает? А ну, кыш отсюда!

Ворон, с досады крякнув по-утиному, оставил ложку в покое, попятился назад и выскочил из окна на оцинкованный карниз. Но не улетел, а с чувством собственного достоинства продолжил следить за хозяином квартиры через стекло.

— Чертяга! Ходят тут всякие, ложки потом пропадают. — Николай для вида ещё поворчал немного, затем достал из старенького обшарпанного холодильника кольцо краковской и принялся ровно нарезать её матросским складным ножом.

Пока он с удовольствием завтракал крепким сладким чаем и душистой колбасой, пернатый заинтересованно придвинулся к щели приоткрытого окна.

— Ну, брат, даёшь! Совсем страх потерял, — с набитым ртом оценил его смелость Николай, тоже наблюдая за ним краем глаза. — Или от голода такой борзый? — И ради смеха положил на подоконник нарезанное колесо краковской.

Тот без всякого смущения подскочил, подобрал кусок и, будто подражая Николаю, медленно, с наслаждением проглотил. Тогда боцман поднёс ещё кусок к самому клюву. Птица снова приняла угощение, чуть растопырив крылья и крякнув от удовольствия.   

— Чудо в перьях, — рассмеялся Николай. — Ладно, оставайся, если хочешь. Буду подкармливать. Еды хватает, я один живу.

Ворон, словно понимая его речь, перелетел в окно на спинку стула и начал вертеть головой, то одним, то другим антрацитовым глазом разглядывая боцманское жилище.

— Только без воровства, — с зевотой предупредил Николай перед тем, как прилечь на диван. — У меня в два часа футбол по телику. Прямая трансляция из Бразилии. — И незаметно заснул.

Ворон, глядя на него, тоже угомонился, засунул нос под крыло... 

В два часа прозвенел будильник. Николай не услышал. Продолжил храпеть басом, как пароход. Ворон уже со шкафа раскинул крылья и спланировал на диван. Снова дёрнул крыльями, поправляя их, и клювом потянул край одеяла на себя. Спящий перестал храпеть, чуть зашевелился, но и не подумал вставать, а снова задремал. Тогда птица подобралась к самому уху и громко, во всё воронье горло каркнула. Боцман, как по команде «Полундра!», машинально откинул одеяло и сел, ничего не соображая. Ворон отпрыгнул на стул. Николай протёр глаза и огляделся:

— Ну ты, брат, даёшь! Это я себе живой будильник приобрёл, значит?

Он ополоснул лицо холодной водой из-под крана, потом включил телевизор и уселся напротив. Футбольный матч оказался интересен обоим. В перерывах на рекламу боцман угощал ворона остатками краковской... 

Неделя прошла незаметно. Теперь Николая будили не часы, а его новый приятель Чёрный. А как его ещё окликать... Не кошка же и не собака, и даже не хомячок... Чёрный, налетавшись за весь день или за всю ночь, являлся к нему через нарочно приоткрытую форточку и сразу устремлялся на платяной шкаф. Сон в жилой, тёплой квартире не такой тревожный, как на шумной улице, где глаз да глаз за вездесущими дворовыми кошками...

Во вторник, когда отпуск подошёл к концу, Николай позавтракал в компании Чёрного. В прихожей надел речной китель с нашивками, фуражку с потускневшим козырьком, перекинул через плечо сумку со сменкой и перед уходом сделал наставления подскочившей провожать птице:

— Ну всё, труба зовёт! Остаёшься за старшего вахтенного. Квартира на тебе. Открытую форточку, воду и корм оставляю. Чур, ложки не воровать, подружек не водить.

В порту танкер дожидался у стенки окончания погрузки. Портовые краны ковшами ссыпали в трюмы щебень. Поднятая пыль серым облаком уносилась в сторону портовых сооружений и оседала на мокрую после дождя землю, превращаясь в липкую, чавкающую кашу. Стараясь не запачкать ботинки, Николай пробрался меж больших ящиков возле трапа и не спеша поднялся на судно. У вахтенного матроса узнал обстановку и направился в каюту. Только ступил ногой на первую ступеньку трапа и услышал, что кто-то за спиной кашляет, как заправский курильщик по утрам. Обернулся. Напротив двери, ведущей в нижние помещения, на фальшборте, вцепившись когтями в планширь, сидел Чёрный.

— Ты как тут оказался? Ты чего прилетел? — удивился боцман. — Давай, кыш отсюда!

Чёрный с места не тронулся, продолжая разевать клюв и заходиться в кашле. Никакие увещевания на него не действовали.

— Вот незадача! Придётся докладывать капитану, — вздохнул Николай. — А он, знаешь ли, не обрадуется. У нашего электрика,  гагауза Сашки, живёт в каюте зверь — чёрный кот Фауст, — Николай пустил птицу к себе, а сам с повинной поплёлся в капитанскую каюту.

— Товарищ капитан, прибыл, значит, с берега исполнять... — И  запнулся.

— А дальше что, Пахомыч? — усмехнулся капитан, повернувшись к нему.

— Владимир Георгиевич, я не один... Со мной птица. Ворон. Чёрный. Чернее пароходной сажи из трубы. Просто не знаю, что с ним делать. Сам в окно влетел да так и остался. Живём, можно сказать, одной командой. Теперь сюда увязался за мной этот чёрт.    

Капитан снова усмехнулся:

— Мне бы, конечно, ваш зоопарк пресечь на корню. Сашкиного кота терплю за ловлю крыс. А от твоего Чёрного какая польза? Гадить начнёт где попало. Ты же, Пахомыч, не пират, чтобы птицу разную на себе таскать. Ты ещё обезьянку сюда приведи.

— Он понимающий, воспитанный, — уговаривал боцман.

— Говорят, во́роны — самые умные среди птиц. По соображению как пятилетние дети, — рассуждал сам с собой капитан. — Ладно, разрешаю. Но чтоб ни соринки на судне, иначе обоих спишу на берег. Свободен, Пахомыч. 

Боцман радостный побежал к себе. Чёрный маршировал в каюте, постукивая когтями, словно  матросскими ботинками  с подковками  по линолеуму.

— Договорился, брат! Только чтоб без бардака. Сам понимаешь, я при исполнении. Здесь тебе не дома. — И со спокойной душой запер каюту и отправился подменять второго помощника, наблюдающего за погрузкой. 

Мимо проходил судовой электрик Сашка:

— Пахомыч, а кто у тебя в каюте кашляет? Я сначала думал, что ты. Очень похоже.

Боцман не хотел признаваться раньше времени.

— Я и кашлял. Табак не в то горло попал, забегал на минуту минералки из холодильника хлебнуть. Кто там ещё может быть, скажешь тоже, — пожал плечами. 

Но питомец всё же выдал себя. Сашкин кот Фауст, прогуливаясь в районе кормы, увидел, как за ним с якорного шпиля наблюдает большая чёрная птица. Котище выгнулся дугой, словно шлюпочная балка, выражая тем самым высшую степень гнева и презрения. Он готов был сражаться за свою территорию! Фауст со своим хозяином давно ходил в рейсы на этом танкере и свято чтил судовой устав по соблюдению санитарных норм. Чёрный спокойно спрыгнул на палубу в полутора метрах от взбешённого кота и просто уставился на него мигающими бусинами. Фауст не решался первым вступить в схватку. Птица вроде сама не нападает, ни на что не претендует. Некоторое время поглазели друг на друга и мирно разошлись в разные стороны...

С  той поры перед утренней приборкой палубы вахтенные матросы часто видели, как Фауст и Чёрный на пару совершают променад... А за то, что ворон завёл привычку залетать в ходовую рубку и садиться напротив компасной тумбы, чтобы наблюдать за движущейся стрелкой судового компаса и при отклонении от курса издавать звуки, матросы дали новое прозвище, настоящее морское — Компас.

 

Капель

 

Капель — тихая, непрекращающаяся пальба уходящей зимы. Особенно надоедает бессонной ночью. В окне застыли чёрные, пустые дома карельской заброшенной деревеньки. Лесорубы давно разбрелись, растворившись на просторах необъятной родины, будто их и не было вовсе. Напоследок, не дождавшись расчёта, спалили иномарку директора леспромхоза. Досталось и пилораме. Хотели ещё и самого директора поджечь вместе с его двухэтажным особняком, уже облили бензином, но пожалели маленькую директорскую дочку Алёнку, которая, прижавшись носом к стеклу, со страхом всматривалась в ухающую филином черноту ночи.

— Надо и мне куда-то подаваться, — печалился бывший тракторист гусеничного трелевочника Лёша Типцов, глядя на своё отражение в окне. К сорока годам он достался себе с пузом и залысинами. А думал, что всегда будет молодым и лёгким на подъём. И всегда будет любимая работа и устроенный быт.

В форточку густыми кольцами уплывал папиросный дым. Снаружи тянуло хвойной прелью. Тётке Марусе тоже не спалось. Ни свет ни заря загремела кастрюлями возле печки, занимавшей пол-избы.

— На напасёшься на такую обжору, — ворчала она на свою ненасытную печь, — столько леса кругом извели! Будто красным петухом прошлись. Одни пни на полях из-под снега торчат. Раньше под вырубку выделяли участок, который потом надо было раскорчевать, распахать и заново засадить. Всё по науке. Возмещали утрату...

Тётка права. Она вообще грамотная. Раньше в депутатах райсовета ходила. На собраниях так сдирала стружку с начальства, что дым из ушей валил. Раньше были рычаги давления. Теперь человек ушёл, и лес сам вынужден медленно восстанавливаться.

Алексей докурил и закрыл форточку на замазанный старой краской шпингалет. Надел бушлат защитного цвета, весь в разводах от соляры. Нахлобучил по самые глаза от ветра вязаную чёрную шапку. Ноги в толстых носках засунул в резиновые сапоги и вышел за дверь. Глубоко проваливаясь в рыхлый снег, пошёл через улицу к бывшему однокласснику Володьке Шведову. Швед недавно приехал из Питера навестить захворавшую мать.

Во дворе заливался лаем его огромный пёс. Лёша молча прошёл мимо по узко расчищенной от снега тропинке. В тёмных сенях споткнулся о высокий порог.

— Кто там будет? — подал голос из кухни хозяин.

Швед как раз собирался завтракать и пригласил к столу. Аппетита не было. Из вежливости Лёша для вида поковырял вилкой душистую яичницу с хрустящими на зубах свиными шкварками.

— Швед, давно хотел спросить: а ты как в Питере устроился? Может, и мне туда податься? А то сам знаешь, здесь работы никакой. Живу на пенсию моей тётки.

— Подавайся, — запросто отвечал друг. — Я через пару дней назад еду. Давай со мной. Ты же на разной технике ездил? «Корочки» имеются? В нашем дорожном управлении нужны трактористы. Всё по трудовой. Место в общаге дадут. Город отвечает.

— Я же водил трелевочный трактор, пока леспромхоз не прикрыли. Машина — зверь, берёт почти любое препятствие. Всё ему нипочём. Как луноход передвигается.

— Тем более, — одобрил Швед, уплетая яичницу.

Дома воодушевлённый Лёша сразу начал собираться. «Ну а что? Денег подзаработаю. Пол надо перестилать. Крыша протекает. Перекрою её гофролистами взамен рубероида». 

Долго не мог найти документы на право вождения трактора.

— Ты чего там бормочешь? — вернулась тётя Маруся, ходившая к дороге. — Думала, автолавка приедет, хлеб привезёт. Наверно, застряла где-нибудь. Оттепели да капели пошли. Теперь уж приедет, когда подморозит...

— А я с Вовкой Шведом еду на заработки в Питер. Не знаешь, куда мои документы запропастились?

Тётя Маруся хранила их в серванте под выглаженными полотенцами и наволочками.

— Съезди, — дала добро, — деньги лишними не бывают, тем более, когда никаких нет.

Снаружи по доскам крыльца всё стучала капель...

Петербург встретил друзей холодным, влажным утром. С крыши Ладожского вокзала скатывалась ледяная капель. Весь город был ею охвачен. Она весело и задорно срывалась на головы и без того вымокших прохожих, барабанила по стёклам машин, громыхала по железным оконным карнизам... Лёша расстроился. Та же мерзкая погодка. Сменил шило на мыло. Он надеялся, что зима в городе выглядит по-другому — солидно и снежно, что ли. 

— Так это ж Питер, Балтика рядом, — со знанием дела объяснял Швед. — Здесь даже летом дождливых дней в три раза больше, чем солнечных. 

Они нырнули в метро.

 — Ну и глубина! — удивлялся Алексей, вглядываясь в тоннель эскалатора. — Это же сколько техники требуется, чтобы прокопать всего лишь одну наклонную шахту!

Швед посмеивался над ним. Давно здесь жил, всё как-то примелькалось, и перестал замечать удивительное. Алексей же никогда не был в Петербурге. Пока существовал леспромхоз, предлагали какие-то профсоюзные путёвки, но всё было недосуг.

Они вышли на Васильевском острове, или, как сказал Швед, на Ваське. Завернули в один из дворов-колодцев старого жёлтого дома.

В небольшой комнате человек в сером свитере долго изучал Лёшины документы: трудовую, военный билет, диплом об окончании училища по специальности «механизатор широкого профиля с правом управления гусеничной и колёсной сельскохозяйственной техникой», водительское удостоверение категории «С».

— В общем, вы нам подходите, — решил начальник. — Сейчас оформитесь и можете вечером выходить на работу. Смену покатаетесь в качестве стажёра. На складе получите зимнюю спецодежду...

Место в общежитии Алексей тоже получил в тот же день. Две кровати, чистое бельё, тумбочки, стол и стулья, за дверью — шкаф, в углу, на кронштейне, — небольшой телевизор. На общей кухне — микроволновка, варочная панель, двухкамерный холодильник. В бельевой комнате — стиральные машинки... Всё неплохо устроено.

Лёша, дожидаясь вечера, незаметно заснул под ритмичную капель за окном.

Швед потряс его за плечо. Отварил на ужин макароны с тушёнкой.

Во дворе Лешу дожидался трактор, вокруг которого крутился какой-то человек. Это оказался его наставник и будущий сменщик Тимофей Дмитриев.

— Ну что, поехали, — коротко познакомившись и не теряя времени, тот сел за руль.

Алексей устроился в кабине на ящике, облицованном дермантином.

Осторожно, на первой скорости, выехали через арку на улицу.

— Значит, запоминай наш маршрут, — слегка повысил голос Тимофей, перекрывая тракторный рык, — выезжаем на шестую, седьмую линии... Впереди — собор Андрея Первозванного. Проезжаем мимо... Дальше через перекрёсток Большого проспекта гоним на набережную лейтенанта Шмидта. Тут, кстати, недалеко Василеостровский рынок... Потом через Благовещенский мост по Английской набережной. Справа — Медный всадник... В центре никогда не заблудишься. Это тебе не Москва, здесь всё прямо и грамотно... Дворцовую удобно чистить от центра к периферии. Главное — не рвать и не спешить. Площадь широкая, есть место для манёвра, — наставлял Тимофей нового сменщика.

Потом Алексей сам пересел в водительское кресло. Всё под рукой, всё удобно и знакомо, только два жёлтых рычажка новые — управление ковшом и задней щёткой, которая работает от вала отбора мощности с гидравликой. На тракторе — девять скоростей. Чаще всего используется первая — рычаг вперёд до упора. Алексей подвёл трактор к треугольным снежным валам, заранее сложенным вдоль Эрмитажа рабочими в ярких куртках со светоотражающими полосками. Недалеко от Александровской колонны оранжевый самосвал, фырча чёрным дымом, подъехал и подставил трактору высокий борт под погрузку. Алексей набрал в ковш тяжёлый сугроб слежавшегося снега и, развернув машину, поднял над самосвалом, с глухим ударом сбросил снег в пустой КамАЗ.  За ночь он проделал это множество раз, сбился со счёта.

Очистив одну сторону площади, дорожники переместились ближе к арке Главного штаба. Там повторилось то же самое. Под утро Дворцовая площадь была вычищена и выметена дисковыми щётками до гранитной брусчатки. С непривычки слегка ослеплённый светом фар и проблесковых жёлтых огней дорожной спецтехники, Алексей заглушил двигатель, откинулся в кресле и устало прикрыл глаза. Первая смена закончилась. Можно ехать отдыхать. А капли мокрого снега в тишине рассвета монотонно и звучно стучали по капоту теперь уже его трактора.

 

Похожий случай

 

— Красавец, нечего сказать! — оглядывал с ног до головы капитан Илья Павлович Гольст прибежавшего впопыхах второго механика.

Второй механик Егор Быстров, весь в ссадинах, взмокший, с языком на плече, еле-еле подоспел, когда танкер вот-вот отваливал от причала Измаила. Внешность у Егора такая, что бабам нравится. Смазливый, короче. В каждом порту — по жене. Вот и случаются с ним разные неприятности. Но Илью Павловича эти его шашни на берегу мало интересовали. Главное — специалист хороший. 

— Иди уже! — махнул на него рукой, но на всякий случай предупредил: — Ещё раз по твоей вине судно задержится, пеняй на себя — спишу на берег. У нас план!

— Фух-х, пронесло, — вытер лоб Егор, выйдя от капитана. — Гольст прав на все сто!

В каюте Егора прохладно. Принял душ, крепко обтёрся жёстким полотенцем, заварил крепкий чай...

В порту Измаила всё так хорошо начиналось! Привезли топочный мазут. Удачно пришвартовались. Даже на внешнем рейде недолго ждали очереди. Начало отопительного сезона, мазут срочно  требовался. Швартовая команда, как и положено, подрулили носовыми и кормовыми лебёдками, забросили шпринги, доложили старшему помощнику...

Вахту сдали — и с разрешения капитана на бережок. На автобусе — до центра. В ресторане — пиво с креветками... Потихоньку все разошлись. Кому-то к старым друзьям в Приморском районе — давно не виделись... Кому-то живой рыбы на базаре купить — жене обещал... Егор тоже вспомнил про день рождения сестры Светы. Пошёл в ближайшее почтовое отделение с междугородним телефоном, чтобы поздравить и купить подарок. На обратном пути на той же городской площади встретил своих с танкера, но уже с весёлыми девушками. Снова ресторан. Там барменша Стелла. После закрытия — к ней. Дома у неё тоже пили, пели, танцевали и даже купались, но уже не в море, а в ванне...

Проснулись в начале пятого от ударов и звонков в дверь. Вмиг протрезвели. Это муж Витя. Когда-то тоже моряк, но списали на берег по здоровью. Теперь заведующий котельной на окраине. Вчера уехал на своем «Москвиче» и не знал, когда вернётся, потому что в город привезли мазут и надо было подсуетиться, чтобы организовать доставку. Иначе стружку снимут, ведь неизвестно, когда следующий танкер. Приехал злой и голодный. Одно хорошо, что вовремя разбудил, а то ведь Егор на работу проспал...

С балкона пятого этажа Егор сигать не собирался. Быстро оделся и встал напротив двери, сжав кулаки и широко расставив ноги, словно на палубе в шторм. Очень рассчитывал на внезапность. Ночная подруга Стелла открыла замок. На пороге — плотный мужчина. Егор шагнул, чтобы без всякого предупреждения ударить в переносицу. Тот успел чуть отвести голову, и кулак пришёлся по уху. Сам же Витя, хоть и обалдел от такой встречи в собственной квартире, быстро сориентировался и ответил обидчику ударом в левую бровь. Тогда Егор Быстров с криком «Полундра!» кинулся на Витю, свалил его с ног и, не оглядываясь, что есть мочи поскакал вниз через ступени лестницы. На улице бежал на портовые звуки — хрипящие басы зычных судовых ревунов....

За перекрёстком — такси. Перепуганный Егор рванул на себя дверь и запрыгнул на пассажирское сиденье. Дремавший до этого водитель с недоумением посмотрел на пассажира.

— Дружище, до порта! — выпалил Егор. — На судно опаздываю. Влетит мне!..

На судне ещё неделю со смехом обсуждали очередное береговое приключение Егора. Старший механик в связи с этим вспомнил свою службу на Балтике во время войны:

— У капитана третьего ранга, командира лодки С-13 Александра Ивановича Маринеско произошёл похожий случай. Наша база подводных лодок находилась тогда в финском городе Турку. Настоящий старинный город. Очень удобный морской порт. И много пивнушек... И как-то зимой Маринеско вдруг пропал с лодки на двое суток. Вестовые искали его по всему городу... Оказалось, он у одной шведки, хозяйки ресторанчика, всё это время ошивался, скрашивал её одиночество... А его экипаж, оставшись без командира, бурно отмечал Новый год. И, сойдя на берег, подрались с финскими матросами. Скандал большой был... Командующий хотел Маринеско под трибунал отдать. То есть легендарный капитан даже под вышку мог угодить. Но потом проштрафившуюся лодку отправили в боевой поход смывать позор... А когда боевые действия на Балтике закончились, Александра Ивановича, героя советского военного флота, но вечного нарушителя флотской дисциплины, при первой возможности понизили до старлея и уволили со службы с формулировкой: «За систематическое пьянство и бытовую распущенность». Потом, правда, после всех ходатайств, восстановили звание, вернули боевые ордена... Так что, Егор, даже герои обязаны соблюдать флотскую дисциплину.

— Да какой я герой, — смеялся Егор, —  я же не Маринеско.

— А вот почему-то самые злостные нарушители и становятся в войну бесстрашными героями, — ответил старший механик. — Тут, главное, голову не терять... Пошли поглядим, как там наши с помпой в машинном  занимаются. Захлёбываются, поди...

 

За штурвалом

 

— Всё, загрузились. Отваливаем. Швартовые — на бак. Пошёл брашпиль. Команде к отданию якоря на корме. Вытягиваемся из гавани, — командовал возле фальшборта помощник капитана Родион Верба после перекачки керосина в танкер «Волга Нефть». 

Его голос низкий, с хрипотцой, но зычный. И сам ростом высоченный — без малого два метра. Отовсюду слышно. Привык отдавать команды. Его отец, Тимофей Верба, тоже когда-то работал на танкере докерманом. Маленький Родька мечтал о трёхколесном велосипеде с голубком на передней вилке. И отец ради лишней копеечки согласился сходить во внеочередной рейс за топливом в Одессу. Предварительно танкер надо было подготовить к загрузке — очистить и отмыть танки. Это тоже отдельные деньги. Но в погоне за тонно-рейсами в спешке плохо провентилировали танки. Первым по липким ступеням на самое дно спустился рулевой и, надышавшись ядовитых паров, потерял сознание. Тимофей кинулся спасать друга. Успел обвязать его прочным линьком и крикнуть «Вира!» И тут же сам упал возле трапа и задохнулся. Родьке было тогда три года.

Молодого паренька Родиона из южного приморского городка на медкомиссии не спросили, где он хочет служить. Узнав, что работал спасателем на пляже, тут же без разговоров направили в Кронштадтскую учебную часть ВМФ подводного плавания. 

На первом построении начальник учебки недоумевал, как Родион с таким ростом собирается служить на подводных лодках? Так и вышло: трудно пришлось. Поначалу карася Родиона Вербу годки прижимали к борту. Во время тренировочных спусков в рубку наступали ему на бескозырку... Много заработал шишек и синяков, пока бегал туда-сюда по узким бесконечным коридорам лодки (около ста сорока метров) с разной высотой подволока в разных отсеках. Другие матросы, ниже ростом, запросто ныряли и проскальзывали в переходные люки, словно большие гибкие рыбы...

Согласно полученной квалификации старший матрос Родион Верба служил в пятом электромеханическом отсеке. Одно дело — на тренажёрах изучать лодку. Другое — по-настоящему понимать и любить технику, то есть осматривать, прощупывать, дрожать и трястись над малейшей поломкой. В море не бывает пустяков. Машины и механизмы отсека надо знать, чтобы толкать лодку винтами, приводить её в движение. Без этого лодка — просто длинная и широкая труба, охваченная снаружи резиной.

Постепенно втянулся. Ему нравились строгость и определённость флотской службы. Походы сменялись отдыхом экипажа на берегу. Но это только называлось отдыхом. Тот же подъём, заправка коек, зарядка в любую погоду под наблюдением судового врача, завтрак, теория и занятия в классе. В увольнение ходить некуда. Вокруг покрытые снегом чёрные сопки и бешеные ветры. Иногда водили строем в кино. Без южного солнца тяжело. Так и не привык к полярным ночам с изумрудными всполохами на небе.

Когда подошёл срок, Родион уволился в запас, не остался на контрактную, как его уговаривали командиры. Мечтал поступить в речное училище. Его и окончил с красным дипломом судоводителя. Ни разу не пожалел, что стал водником на большой и сильной  Волге с её заросшими орешником берегами, залитыми солнцем полянами, перелесками, заброшенными колхозными полями...

Нельзя просто стать моряком. Это состояние нарабатывается годами. Подводную лодку или танкер надо чувствовать даже во время сна. На судне постоянно что-то происходит. Чуть подрагивает корпус, шелестят вентиляторы, по радио раздаются команды, сменяются вахты... Всё чётко расписано по судовому регламенту. От этой ясности и слаженности на душе спокойно. Но главное — не расслабляться!

Их танкер-пятитысячник шёл навстречу мосту, светящемуся в ночи ожерельем. В ходовой рубке — тишина и полумрак, лишь тускло-зелёным высвечены приборы. Рулевой первого класса Ильдар Шарафутдинов возле контроллера управления пером руля то и дело поглядывал на стрелку компаса под стеклом в нактоузе. До ожерелья моста оставалось не больше корпуса судна, как вдруг Ильдар доложил вахтенному начальнику:

— Руль встал. 

Контроллер перестал слушаться. Рулевой больше не чувствовал руля. Нос танкера уводило в сторону. Родион Верба тут же переключил машинный телеграф на самый малый и скомандовал:

— К штурвалу! Надо вручную проводить. До моста судно всё равно не остановить.

Ильдар тут же подскочил к большому колесу — аварийному штурвалу, установленному слева от входа в ходовую. Переключив управление с гидравлики на ручное управление, они вдвоём крутили штурвал по компасу по полградуса то вправо, то возвращая назад... Механические передачи от штурвала к перу работали исправно, но приходилось прикладывать силы, словно это грузовой многотонный автомобиль без гидроусилителя руля. Через минуту с них пот градом катился от нечеловеческого напряжения и физических усилий. 

— Вроде проходим, — прохрипел рулевой, намертво вцепившись мокрыми пальцами в рукоятки штурвала.

— Осталось корму протащить. Тогда выдохнем, — с таким же трудом ответил Верба.

Танкер, нагруженный почти по ватерлинию, на ручном управлении нехотя и лениво сбавил ход до предела. Трепеща на ночном ветру кормовым флагом, он наконец вышел из-под моста и, прижимаясь ближе к берегу, запросил швартовку в ближайшем порту. На малом ходу дошёл до причальной стенки.

При проверке гидросистемы управлением руля судовые ремонтники установили, что вышибло резиновую уплотнительную прокладку и масло под давлением вытекло из системы. Всё остальное оборудование оказалось в порядке.

Через день  порожний танкер  «Волга Нефть»  с чистыми трюмами  пошёл в очередной рейс  вверх по реке.

 

На камбузе

 

Старшина второй статьи, кок подводной лодки Вася Синицын, заслонял ладонью белый шар полярного солнца. Привыкнув к яркому свету, он наконец огляделся и, встав с подветренной стороны за рубкой, достал из кармана белой поварской куртки короткие дешёвые сигареты — «Примку» с пшеничным вкусом — и с наслаждением глубоко затянулся. Затем с сожалением затушил и, чуть примяв, спрятал бычок в коробок.

Скоро отшвартовка, лодка уходит крейсеровать, долго они берега не увидят. Ещё раз глотнув земного кислородика, Вася исчез в рубке. Потопал обратно на камбуз проверять компот. Этот напиток, парящий ароматом сухофруктов, любили все матросы.

По громкой связи прозвучала команда «Готовиться к отходу». Швартовая команда в спасжилетах разбежалась по своим местам — к носу и корме. Береговые матросы сбросили с причальных кнехтов огоны канатов. Все работали сноровисто. Без лишних слов понимали свою работу. Вася взял черпак, намереваясь снять пробу, как вдруг корпус задрожал. Ну всё, поехали… Сейчас буксиры выведут корабль за рейд, и вперёд! Сколько раз ходил на лодке, а всё равно не привыкнет. Очень уж это всё волнительно.

Кок позвал дежурного по камбузу Петю Горелова, розовощёкого и пышущего здоровьем матроса. Вдвоём взялись за ручки кастрюли и, пятясь назад по узкому отсеку камбуза, передвинули компот к комингу на сквознячок, чтоб быстрее остыл.

— Годкам больше положенной нормы не давай, — предупредил Вася и чуть погодя, как бы невзначай, спросил: — Ты из «поповского сословия» будешь? Как на флот занесло?

Этот вечно улыбающийся увалень не то чтобы раздражал, но вызывал интерес. Мало того что изнеженный москвич, а ещё окончил православный духовный институт. Короче, какой-то христанутый. Откуда только такие берутся? Родители, что ли, научили?

Матрос Петя, снимая белый круглый убор и вытирая вечно потеющее упитанное лицо, тут же обрадовался вопросу (он всегда так реагировал, когда на него обращали внимание). Привалясь плечом к переборке, охотно стал рассказывать, как старому другу:

— Товарищ старшина второй статьи, я же в школе учился, можно сказать, так себе. Три раза оставался на второй год. Директор школы сказал моей маме, что у меня нет элементарных способностей  к усвоению учебного материала…

— А, значит, ты тупой! — подсказал Вася Синицын.

— Скорее, ленивый, — дипломатично не согласился тот. — Я же учиться вообще не хотел. Больше отцу помогал с машиной во дворе копаться. И с нашими собаками гулял. После школы с таким аттестатом идти было особо некуда. Много куда отправлял документы, но везде заваливал вступительные экзамены. А тут однажды проходил через церковный двор по пути на Преображенский рынок и увидел на доске объявлений, что идёт набор в этот духовный институт.

— Иди лучок нашинкуй помельче, — вспомнил вдруг Петя, неожиданно прервав его, — попассируем и в макароны  с тушёнкой бросим.

Некоторое время на камбузе стояла тишина, не считая гудящих электровентиляторов. Вася ловко орудовал лопаткой в кастрюле, перемешивая макароны, Петька же мучился, обливаясь луковыми слезами.

— Не наклоняйся над столом. Присядь лучше, — подсказал Вася, — стоя только танцуют, а всякие остро пахнущие овощи нарезают сидя у доски. Давай, шевелись, сыпь на противень и масла не забудь поддать. Смотри, чтобы не подгорело, а то заставлю весь противень слопать, — предупредил Вася. Сам он, закончив с макаронами, придвинулся к стойке разделочного стола и со свирепым видом патологоанатома принялся ножом со скрежетом вскрывать мясные консервы, от скуки продолжив общение: — А дальше-то что было с твоим духовным институтом?

— Я туда легко поступил. Правда, учёба оказалась платной, — вспоминал Петя, меланхолично наблюдая за скворчащим и постепенно меняющим цвет репчатым луком. — Буксовал на латыни, но всё же осилил этот мёртвый язык. До выпускных экзаменов кое-как добрался. Я ж ещё болел часто, академ брал. А после окончания тоже не знал, что делать и куда податься. Ездил на практику в деревню под Вологдой. Там церквушка старинная, в ней раньше колхоз хранил хомуты и тракторные железки. Кое-как с местными старушками это бывшее хозяйство разобрали, вычистили. Приехали сборщики металлолома и всю эту жестянку в «Газельку» погрузили. Я был на постое у одной пожилой прихожанки, у неё телевизор тоже старенький, но три канала чётко показывали. Однажды после службы пришёл уставший, включил телик, а там фильм про астрофизика Стивена Хокинга. Вот кто великий мученик! — в секунду преобразился Петя.

— А что он такого сделал? Я что-то слышал про него, — лениво припоминал Вася.

— Он совершил величайшее открытие по теории чёрных дыр в космосе.

— Ну и что? Дыры и дыры, — скривился Вася. — Мы всё равно от них далеко.

— Будучи прикованным к коляске, он преодолел свои телесные слабости. Ради науки от всего отказался, даже от веры. Он говорил, что если и есть Бог, то где-то в одной из далёких туманностей, за самым дальним облачком. Но как его можно осужать? Кто мы по сравнению с ним? Такая воля к жизни и знаниям! Он опередил современную науку, дал ключ к разгадке зарождения Вселенной… С меня будто пелена спала. Случился со мной кризис веры. Какой же из меня проповедник, если я сам в божественное начало всего земного перестал верить? — погрустнел Петя. — Снял тогда рясу и пошёл в военкомат. Возраст как раз призывной. На медкомиссии признали годным…

— Хорош трепаться, — снова перебили его, — у тебя вон лук уже подгорает. Снимай давай! Щас макароны заправлять будем…

Васе после услышанного тоже захотелось поделиться чем-нибудь необычным и сокровенным, заодно по-своему, пусть и грубовато, подбодрить матроса:

— Вот у меня прадед служил на эскадренном миноносце царского флота вестовым. Иногда приходилось бывать в офицерской кают-компании. Там за большим столом с накрахмаленной скатертью обедали и отдыхали господа офицеры. Под коньячок с ананасами и устрицами вели приятные беседы. Корабельный батюшка от их высокоблагородий не отставал в плане выпивки и закусок. Его за это и сослали на корабль — за винопитие и непотребное поведение с женским полом. Молебны по каждому поводу устраивал. Матросов наставлял и призывал к смирению. Корабельные священники приравнивались к офицерам, имели звание капитана императорского флота. А после революции мигом его выдуло из иллюминатора тёплой кают-компании. Подался в пензенскую гимназию учительствовать. Тоже вот разуверился, да только не особо переживал. Не до жиру, быть бы живу! Не дрейфь, — ободряюще похлопал старшина матроса по плечу, — я из тебя настоящего повара сделаю! Сдашь экзамен, и вперёд — на флот. И на гражданке любой ресторан рад будет… Всё, баста! Сейчас подвахтенные полным ходом обедать притопают. Табань к плите первое блюдо. Крупяной суп ставить будем.